зываюсь от помилования.
   Майяр взглянул на Жильбера: тот умоляюще сложил руки.
   Майяр знаком приказал одному из членов трибунала вытолкнуть ее за ворота.
   - Невиновна! - крикнул тот. - Пропустить. Перед Андре  все  расступились;
сабли, пики, пистолеты опустились перед этой статуей Скорби.
   Однако пройдя шагов  десять,  она  остановилась;  Жильбер  сквозь  прутья
решетки провожал ее взглядом.
   - Да здравствует король! - крикнула Андре.  -  Да  здравствует  королева!
Позор десятому августа! Жильбер вскрикнул и бросился за ворота.
   Он увидел, как сверкнуло лезвие сабли и  молниеносно  вонзилось  в  грудь
Андре!
   Он подбежал и подхватил бедняжку на руки.
   Андре обратила к нему угасающий взгляд и узнала его.
   - Я же вам сказала, что умру вопреки вашему желанию, - прошептала она.
   Едва слышно она продолжала:
   - Любите Себастьена за нас обоих! Потом, еще тише, она прибавила:
   - Рядом с ним, не так  ли?  Рядом  с  моим  Оливье,  с  моим  супругом..,
навсегда.
   И она испустила дух.
   Жильбер поднял ее на руки.
   Ему угрожали пятьдесят обагренных кровью рук.
   Однако вслед за ним показался Майяр, он простер над его головой  руку  со
словами:
   -  Пропустите  гражданина  Жильбера,   пусть   унесет   тело   несчастной
сумасшедшей, убитой по недоразумению.
   Все расступились, и Жильбер прошел сквозь строй убийц; ни один не  посмел
преградить ему путь - так велика была власть Майяра.

Глава 14

ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ТАМПЛЕ ВО ВРЕМЯ БОЙНИ

   Устраивая  бойню  -  а  как  она  проходила,  мы  только  что  попытались
изобразить,  -  коммуна  хотела  запугать  Собрание  и  печать,  однако  она
опасалась, как бы с узниками Тампля не случилось несчастья.
   И действительно, в том  положении,  в  каком  находилась  Франция,  когда
Лонгви  был  захвачен,  Верден  осажден,  а  неприятель  находился  всего  в
пятидесяти  милях  от  Парижа,  король  и  члены  королевской   семьи   были
драгоценными заложниками, которые обеспечивали жизнь самым отпетым  бандитам
коммуны.
   Вот почему в Тампль были отправлены комиссары.
   Пятисот вооруженных человек оказалось бы  недостаточно  для  охраны  этой
тюрьмы; вполне возможно,  что  они  сами  оказались  бы  жертвами  народного
возмущения; одному из комиссаров пришло на  ум  попробовать  средство  более
надежное,  чем  все  пики  и  штыки  Парижа:  он  предложил  обнести  Тампль
трехцветной ленточкой с такой надписью:
   "Граждане! Вы умеете сочетать жажду мести с любовью к порядку: соблюдайте
эту  границу!  Это  необходимо  для   нашей   бдительности   и   для   нашей
ответственности!"
   Странная эпоха!  Люди  разбивали  в  щепки  дубовые  Двери  и  взламывали
железные решетки, но преклоняли колени перед ленточкой!
   Народ в самом деле с благоговением  преклонил  колени  перед  трехцветной
лентой Тампля; никто не посмел ее перешагнуть.
   Король и королева не знали о том, что происходило 2  сентября  в  Париже;
правда, вокруг Тампля наблюдалось большее, чем обыкновенно, волнение, однако
члены королевской семьи начинали мало-помалу привыкать к шуму.
   Король обедал в два часа; итак, в этот день он, как обычно, сел за  стол,
а после обеда спустился в сад, чтобы совершить тоже уже вошедшую в  привычку
прогулку в обществе королевы, принцессы  Елизаветы,  наследной  принцессы  и
юного дофина.
   Во время прогулки до их слуха донеслись громкие крики.
   Один из сопровождавших короля  членов  муниципалитета  наклонился  к  уху
своего коллеги и шепнул едва слышно, хотя Клери сумел разобрать:
   - Напрасно мы нынче разрешили им прогулку.
   Было около трех часов пополудни; как  раз  в  это  время  началась  резня
пленников, перевозимых из коммуны в Аббатство.
   При короле оставались только два камердинера: г-н Клери и г-н Гю.
   Бедняга Тьерри, которого мы видели 10 августа,  когда  он  предоставил  в
распоряжение королевы свою комнату, где она разговаривала с г-ном Редерером,
находился в Аббатстве и должен был там погибнуть утром 3-го.
   Было похоже на то, что второй член муниципалитета разделял мнение  своего
коллеги: они напрасно вывели членов королевской семьи на прогулку; итак, оба
они предложили им вернуться в замок.
   Те повиновались.
   Однако едва они собрались у королевы, как  в  комнату  вошли  два  других
офицера муниципалитета, которые были в тот  день  свободны  от  дежурства  в
башне; один из них, бывший капуцин по  имени  Матье,  подошел  к  королю  со
словами:
   - Разве  вам  неизвестно,  сударь,  что  происходит?  Отечеству  угрожает
серьезнейшая опасность.
   - Как же, по вашему мнению, я могу об этом узнать,  сударь?  -  отозвался
король. - Я нахожусь под стражей!
   - В таком случае я  вам  скажу,  что  происходит:  неприятель  вторгся  в
Шампань, а прусский король двигается на Шалон.
   Королева не сумела сдержать радость.
   Как бы мимолетно ни было движение королевы, член муниципалитета успел его
заметить.
   - О да! - вскричал офицер, обращаясь к королеве. - Да, мы знаем, что нам,
нашим женам и детям суждено погибнуть; но вы  ответите  за  все:  вы  умрете
прежде нас, и народ будет отмщен!
   - Все во власти Господней, - молвил король. - Я Делал для народа все, что
было в моих силах, и мне не в чем себя упрекнуть.
   Тот же офицер, не отвечая королю, поворотился  к  державшемуся  в  дверях
г-ну Гю.
   - А тебя, - проговорил он, - коммуна приказала арестовать.
   - Кого арестовать? - не веря своим ушам, переспросил король.
   - Вашего камердинера.
   - Моего камердинера? Которого же?
   - Вот этого.
   И офицер указал на г-на Гю.
   - Господина Гю? - изумился король. - В чем же его обвиняют?
   - Это меня не касается; однако нынче же вечером за ним придут,  а  бумаги
будут опечатаны. Уже в дверях он обернулся к Клери.
   - Последите за своим поведением: с вами  будет  то  же,  если  вы  будете
хитрить! - пригрозил бывший капуцин.
   На следующий день, 3 сентября, в одиннадцать часов утра  король  и  члены
его  семьи  собрались  у  королевы;  офицер  муниципалитета  приказал  Клери
подняться в комнату короля.
   Там уже находились Манюэль и другие члены коммуны.
   Все  были  заметно  встревожены.  Манюэль,  как  мы  уже   говорили,   не
поддерживал бойни: даже в коммуне существовало умеренное крыло.
   - Что думает король о похищении своего  камердинера?  -  спросил  Манюэль
<Клери был камердинером дофина. (Прим, автора.)>.
   - Его величество король весьма обеспокоен, - отвечал Клери.
   - Королю ничто не угрожает, - продолжал Манюэль, -  однако  мне  поручено
передать ему, что камердинер не  вернется;  совет  пришлет  ему  замену.  Вы
можете предупредить короля об этой мере.
   - Я не обязан это Делать,  сударь,  -  заметил  Клери.  -  Будьте  добры,
избавьте меня от необходимости передавать моему господину  новость,  которая
будет ему неприятна.
   Манюэль на минуту задумался, потом кивнул и проговорил:
   - Хорошо, я спущусь к королеве.
   Он в самом деле отправился в комнату королевы и застал там короля.
   Король спокойно встретил новость, которую ему  принес  прокурор  коммуны;
потом с такой же невозмутимостью, с какой он пережил 20 июня, 10  августа  и
тот день, когда всходил на эшафот, король промолвил:
   - Благодарю вас, сударь. Я воспользуюсь услугами камердинера моего  сына,
а если совет и на это, не даст согласия, я обойдусь без камердинера.
   Он повел головой и прибавил:
   - Я к этому готов!
   - Не будет ли у вас каких-нибудь пожеланий? - спросил Манюэль.
   - Нам не хватает постельного белья, - пожаловался король, - и это для нас
- огромное лишение. Как вы полагаете: могли бы вы добиться от коммуны, чтобы
у нас было столько белья, сколько нам необходимо?
   - Я передам вашу просьбу членам совета, - пообещал Манюэль.
   Видя, что король не собирается расспрашивать его о том,  что  творится  в
парижских тюрьмах, Манюэль удалился.
   В час пополудни король высказал желание прогуляться.
   Во время прогулок членам  королевской  семьи  всегда  выказывались  знаки
внимания из какого-нибудь окошка, из мансарды, из-за жалюзи, и  это  служило
им утешением.
   На сей раз члены муниципалитета отказали королевской семье в прогулке.
   В Два часа семья села обедать.
   Во  время  обеда  послышались  барабанная  дробь  и  громкие  крики;  они
приближались к Тамплю.
   Члены королевской семьи поднялись  из-за  стола  и  поспешили  в  комнату
королевы.
   Шум становился все отчетливее.
   Откуда он исходил?
   В Ла Форсе шла такая же резня, как в Аббатстве; однако проходила она  под
председательством не Майяра, а Эбера и потому оказалась еще более кровавой.
   А ведь там узников спасти было легче: в Ла Форсе было меньше политических
заключенных, нежели в Аббатстве: убийцы там были не столь  многочисленны,  а
зрители - не столь озлобленны; но если в  Аббатстве  Майяр  держал  убийц  в
руках, то Эбер в Ла Форсе, напротив, был целиком во власти происходящего.
   Вот почему если в Аббатстве было спасено от расправы сорок два  человека,
то в Ла Форсе - только шесть.
   Среди узников Ла Форса оказалась несчастная принцесса де Ламбаль. Мы  уже
встречались с ней в трех последних романах: в "Ожерелье королевы",  в  "Анже
Питу" и в "Графине де Шарни"; она повсюду тенью следовала за королевой.
   Ее люто ненавидел народ и называл "Советчицей Австриячки".  Она  была  ее
доверенным лицом, ее интимной подругой, возможно, чем-то большим  -  так  по
крайней мере говорили, - но уж никак не  советчицей.  Очаровательная  внучка
принца Савойского, с изящно очерченным, но плотно сжатым ротиком и застывшей
улыбкой, умела любить, что она и доказала; но давать советы, да еще  женщине
властной, упрямой, волевой, - а именно такой и была королева - никогда!
   Королева любила ее так же, как г-жу де Гемене, г-жу де  Марсан,  г-жу  де
Полиньяк; однако, будучи легкомысленной, пристрастной, непостоянной во  всех
своих чувствах, она, быть может, заставляла страдать свою  подругу  так  же,
как заставляла страдать  своего  возлюбленного  Шарни;  правда,  мы  видели,
возлюбленному это наскучило, а вот подруга сохранила верность.
   Оба они погибли ради той, которую любили.
   Читатели, несомненно,  помнят  вечер  в  павильоне  Флоры.  Принцесса  де
Ламбаль устраивала в своих апартаментах приемы, на которых королева виделась
с теми, кого не могла принимать у себя: Сюло и Барнава в Тюильри,  Мирабо  в
Сен-Клу.
   Некоторое время спустя принцесса де Ламбаль  отправилась  в  Англию;  она
могла бы там остаться и жить долго; однако, узнав  о  том,  какая  опасность
угрожает  обитателям  Тюильри,  она,  будучи  существом  Добрым  и   нежным,
возвратилась и заняла при королеве прежнее место.
   10 августа она была разлучена со своей подругой: сначала  принцесса  была
препровождена в Тампль, потом ее перевели в Ла Форс.
   Там она едва не задохнулась под тяжестью своей  преданности;  она  хотела
умереть рядом с королевой, вместе с королевой; умереть на глазах у королевы,
возможно, было бы для нее счастьем: вдали от королевы она страшилась смерти.
Ей было далеко до Андре! Она не вынесла всего этого ужаса и заболела.
   Она понятия не имела о том, какую ненависть  вызывает  в  народе.  Будучи
заключена в  одну  из  камер  верхнего  этажа  тюрьмы  вместе  с  принцессой
Наваррской, она видела, как в  ночь  со  2-го  на  3-е  увели  принцессу  де
Турзель; это было все равно, как если бы ей сказали: "Вы остаетесь умирать".
   Ложась в постель, она забивалась под одеяло от каждого долетавшего до нее
крика, как ребенок, которому страшно; каждую минуту она теряла  сознание,  а
когда приходила в себя, шептала:
   - Ах, Боже мой; я так надеялась умереть! И прибавляла:
   - Вот если бы можно было умереть так же, как падаешь без чувств! Это и не
больно, и не трудно!
   Убийства совершались повсюду: и во дворе, и за воротами, и во  внутренних
комнатах; запах крови преследовал принцессу по пятам.
   В восемь часов утра дверь в камеру распахнулась.
   Ее охватил такой ужас, что на сей раз она не лишилась чувств; у нее  Даже
не достало сил забиться под одеяло  Она  повернула  голову  и  увидела  двух
солдат Национальной гвардии.
   - А ну вставайте, сударыня! - грубо приказал один  из  них  принцессе.  -
Пора отправляться в Аббатство.
   - О господа! - вскричала она. - Я не могу  подняться  с  постели:  я  так
слаба, что не смогу идти.
   И едва слышно прибавила:
   - Если вы пришли, чтобы убить меня, можете сделать это и здесь.
   Один из гвардейцев склонился к ее уху, в то время как другой  караулил  в
дверях.
   - Поторопитесь, ваше высочество, - предупредил он, - мы хотим вас спасти.
   - В таком случае прошу вас выйти, мне нужно одеться, - молвила узница.
   Оба гвардейца вышли, и принцесса Наваррская помогла  ей  одеться,  вернее
было бы сказать: одела принцессу де Ламбаль.
   Через десять минут гвардейцы вернулись.
   Принцесса была готова; но, как она и предупреждала, ноги отказывались  ей
служить; бедняжка дрожала  всем  телом.  Она  взяла  за  руку  национального
гвардейца, который с ней заговорил, и, опираясь на эту руку,  спустилась  по
лестнице.
   Пройдя в дверь, она неожиданно оказалась перед  кровавым  трибуналом  под
председательством Эбера.
   При виде этих людей с засученными рукавами, превратившихся в  судей;  при
виде этих людей с окровавленными руками, превратившихся в палачей, она упала
без чувств.
   Трижды к ней обращались с вопросами, но все три раза она лишалась  чувств
прежде, чем успевала ответить.
   - Да ведь вас хотят спасти!.. - повторил ей едва слышно тот же  гвардеец,
который с ней уже заговаривал.
   Это обещание придало несчастной женщине немного смелости.
   - Что вам от меня угодно, господа? - пробормотала она.
   - Кто вы? - спросил Эбер.
   - Мария-Тереза-Луиза де Савой-Кариньян, принцесса де Ламбаль.
   - Ваша должность?
   - Суперинтендантка дома королевы.
   - Было ли вам что-либо известно о заговорах двора десятого августа?
   - Я не знаю, были ли десятого августа заговоры; но если таковые и были, я
не имею к этому ни малейшего отношения.
   - Поклянитесь в верности свободе и  равенству,  а  также  в  ненависти  к
королю, королеве и монархии.
   - Я охотно принесу первые две клятвы, но в остальном поклясться не  могу,
потому что это неправда.
   - Да поклянитесь же! - приказал ей шепотом гвардеец. - Иначе вы погибли!
   Принцесса простерла руки и, шатаясь, инстинктивно шагнула к воротам.
   - Ну, поклянитесь! - продолжал настаивать ее покровитель.
   Тогда, словно из опасения произнести под страхом смерти позорную  клятву,
она зажала себе рот, чтобы не дать ей сорваться с языка.
   Она промычала нечто нечленораздельное.
   - Поклялась! - крикнул сопровождавший ее национальный гвардеец.
   Наклонившись к принцессе, он шепотом прибавил:
   - Скорее выходите вот через  эту  дверь.  Когда  выйдете,  крикните:  "Да
здравствует нация!", и вы спасены.
   Едва очутившись за дверью, она попала в руки поджидавшего ее убийцы;  это
был  силач-Никола,  тот  самый,  что   отрезал   в   Версале   головы   двум
телохранителям.
   На сей раз он обещал спасти принцессу.
   Он потащил ее к бесформенной, окровавленной, колышущейся массе, шепча  на
ходу:
   - Кричите: "Да здравствует нация!", да кричите  же!  Она,  без  сомнения,
выкрикнула бы то, что от нее требовалось; к  несчастью,  в  эту  минуту  она
открыла глаза: перед ней возвышалась  гора  окровавленных  тел,  по  которым
расхаживал человек в кованых сапогах, из-под которых  летели  брызги  крови,
словно виноградный сок из-под пресса.
   При виде этого страшного зрелища принцесса отвернулась и вскрикнула:
   - Ох, какой ужас!..
   Сопровождавший ее убийца успел зажать ей рот.
   За спасение принцессы ее отчим, г-н де Пантьевр, заплатил, по слухам, сто
тысяч франков.
   Ее вытолкнули в  узкий  переулок,  соединявший  Сент-Антуанскую  улицу  с
тюрьмой и носивший название  тупика  Священников;  вдруг  какой-то  негодяй,
цирюльник по имени Шарло, записавшийся  барабанщиком  в  ряды  Добровольцев,
прорвался сквозь цепь охранявших принцессу подкупленных гвардейцев и  поддел
пикой ее чепчик.
   Хотел ли он только сорвать чепец или намеревался ударить ее в лицо?
   Хлынула кровь! А кровь требует крови: какой-то человек метнул в принцессу
топор; он угодил ей в затылок; она споткнулась и упала на одно колено.
   Теперь спасти ее было невозможно: со всех сторон к ней потянулись сабли и
пики.
   Она не проронила ни звука; она, в сущности, была уже мертва с  той  самой
минуты, как вымолвила последние слова.
   Едва она испустила дух, - а быть может, она еще  дышала,  -  как  на  нее
накинулись со всех сторон; в одно мгновение вся  одежда  на  ней  вплоть  до
сорочки была растерзана в клочья; еще подрагивая в агонии, она уже оказалась
обнажена.
   Ее убийцами владели низменные чувства: они торопились ее раздеть,  потому
что  жаждали  собственными  глазами  увидеть  прекрасное   тело,   достойное
преклонения женщин Лесбоса.
   Ее выставили на всеобщее обозрение, прислонив к каменной  тумбе;  четверо
мужчин встали напротив этой тумбы, смывая и  вытирая  кровь,  сочившуюся  из
полученных  принцессой  семи  ран,  а   пятый,   вооружившись   указкой,   в
подробностях стал рассказывать о ее прелестях, которым  она,  как  говорили,
была обязана когда-то  сыпавшимися  на  нее  милостями  королевы  и  которые
теперь, вне всякого сомнения, послужили причиной ее смерти.
   Так она была выставлена с восьми часов утра до полудня.
   Наконец, толпе наскучил этот курс скандальной  истории,  преподанный  для
наглядности на трупе: какой-то человек подошел к телу  принцессы  и  отделил
голову от туловища.
   Увы, не стоило особого труда  переломить  ее  длинную  и  гибкую,  как  у
лебедя, шею.
   Негодяя,  совершившего  это  преступление,  -  быть  может,   еще   более
отвратительно калечить труп,  нежели  живого  человека,  -  звали  Гризоном.
История - самая неумолимая богиня: она вырывает перо из  собственного  крыла
обмакивает его в кровь; она записывает чье-нибудь имя, и имя это обречено на
проклятие потомков!
   Итак,  этот  человек  был  позднее  гильотинирован  как   главарь   банды
грабителей.
   Другой, по имени Роди, рассек принцессе ножом грудь я вырвал сердце.
   Третий, Мамен, завладел другой частью ее тела.
   Над телом несчастной женщины надругались так из-за ее любви  к  королеве.
Да, должно быть, сильна была ненависть в народе к ее величеству!
   Итак, эти  три  части,  вырванные  из  тела  прекрасной  принцессы,  были
насажены на пики, и толпа направилась с ними к Тамплю.
   Необъятная толпа сопровождала трех убийц с пиками, однако за  исключением
гомонивших  ребятишек  да  нескольких  изрыгавших  ругательства  пьяниц  все
остальные хранили гробовое молчание.
   По дороге попалось заведение цирюльника; убийцы ввалились к нему.
   Тот из них, кто нес надетую на пику голову принцессы, снял ее  и  положил
на стол со словами:
   - Завейте-ка мне эту голову! У нее свидание с хозяйкой в Тампле.
   Цирюльник завил восхитительные волосы принцессы, и толпа продолжала путь,
но теперь -  с  громкими  криками  Эти-то  крики  и  достигли  слуха  членов
королевской семьи.
   Убийцы подходили все  ближе;  им  пришла  отвратительная  мысль  показать
королеве голову, сердце и другую часть тела принцессы.
   Они подошли к Тамплю.
   Путь им преграждала трехцветная лента.
   И эти люди, эти убийцы, эти Душегубы,  эти  участники  бойни  не  посмели
перешагнуть через ленточку!
   Они попросили позволения войти в Тампль депутации из шести убийц  -  трое
из них несли части тела растерзанной принцессы, - чтобы они  могли  пройтись
по башне и показать свою кровавую добычу королеве.
   Просьба была до такой степени разумна, что ее удовлетворили  без  единого
возражения.
   Король сидел и  делал  вид,  что  играет  с  королевой  в  триктрак.  Под
предлогом игры узники могли обменяться несколькими словами так, чтобы их  не
слышали де