ачалось в половине десятого и продолжалось еще в три  часа
пополудни.
   С девяти часов утра зал был битком набит любопытными, жаждавшими  увидеть
приговоренного к смерти.
   Мы говорим "приговоренного к смерти", потому что никто не сомневался, что
обвиняемый будет осужден.
   В  политических  заговорах  всегда  есть  несчастные,   которые   заранее
обречены;  толпа  жаждет  искупительной  жертвы,  и  эти  несчастные  словно
предназначены для этой жертвы.
   Сорок судей расположились кругом в верхней  части  зала,  а  председатель
сидел под самым сводом. Позади него висела картина, на которой был изображен
распятый Иисус, а перед ним, в другом конце зала - портрет короля.
   Зал суда был  оцеплен  двумя  рядами  гренадеров;  дверь  находилась  под
охраной четырех человек.
   В четверть четвертого суд приказал привести обвиняемого.
   Отряд из двенадцати гренадеров, ожидавших приказаний  в  центре  зала  по
стойке смирно, отправились за маркизом.
   С этой минуты все головы  присутствовавших,  даже  судей,  повернулись  в
сторону двери, в которую должен был войти маркиз де Фавра.
   Минут десять спустя на пороге появились четыре гренадера.
   За ними шагал маркиз де Фавра.
   Восемь других гренадеров замыкали шествие.
   Пленник шел в пугающей тишине среди затаивших дыхание двух тысяч человек,
как это случается, когда перед собравшимися появляется наконец тот, кого все
с нетерпением ожидали.
   Он выглядел совершенно спокойным и был одет с  особой  тщательностью:  на
нем был расшитый шелковый камзол светло-серого цвета, белый атласный  жилет,
штаны такого же цвета, как камзол, шелковые чулки, башмаки с пряжками,  а  в
петлице - орден Святого Людовика.
   Он был изысканно причесан, волосы его  были  сильно  напудрены  и  лежали
"волосок к волоску",  как  пишут  в  своей  "Истории  Революции"  два  Друга
свободы.
   Пока маркиз де Фавра шел от двери до скамьи подсудимых,  все  следили  за
ним, затаив дыхание.
   Прошло некоторое время, прежде чем председатель обратился к обвиняемому.
   Председатель привычно взмахнул рукой, призывая присутствовавших к тишине,
что было на сей раз совершенно излишне, и взволнованным голосом спросил:
   - Кто вы такой?
   - Я - обвиняемый и пленник, - отвечал Фавра абсолютно невозмутимо.
   - Как вас зовут?
   - Тема Май, маркиз де Фавра.
   - Откуда вы родом?
   - Из Блуа.
   - Ваше звание?
   - Полковник на службе короля.
   - Где изволите проживать?
   - Королевская площадь, дом номер двадцать один - Сколько вам лет?
   - Сорок шесть.
   - Садитесь.
   Маркиз подчинился.
   Только тогда присутствовавшие перевели дух: в воздухе  пронесся  зловещий
ветер, словно повеяло жаждой мести.
   Осужденный не ошибся; он огляделся: все устремленные на него глаза горели
ненавистью; все кулаки угрожающе сжимались; чувствовалось, что народу  нужна
была жертва, ведь из рук этой толпы только что вырвали Ожара и Безенваля,  и
она каждый день ревела, требуя виселицы для принца де Ламбека.
   Среди озлобленных физиономий с пылавшими  ненавистью  глазами  обвиняемый
узнал спокойное лицо и благожелательный взгляд своего ночного посетителя.
   Он едва заметно ему кивнул и продолжал озираться.
   - Обвиняемый! - молвил председатель. - Приготовьтесь отвечать на вопросы.
Фавра поклонился.
   - Я к вашим услугам, господин председатель, - отвечал он.
   Начался  второй  допрос,  который  обвиняемый  выдери   жал   с   прежней
невозмутимостью.
   Затем началось слушание свидетелей обвинения.
   Фавра, отказавшийся спасаться бегством, не хотел сдаваться  без  боя:  он
попросил вызвать в суд четырнадцать свидетелей защиты.
   После того как были заслушаны свидетели  обвинения,  маркиз  приготовился
увидеть своих свидетелей, как вдруг председатель объявил:
   - Господа! Слушание дела прекращается.
   - Прошу прощения, сударь, - со своей обычной вежливостью обратился к нему
Фавра, - вы позабыли одну вещь, правда, это  сущая  безделица  -  вы  забыли
заслушать показания четырнадцати свидетелей, вызванных по моему требованию.
   - Суд решил их не слушать, - отвечал председатель Обвиняемый едва заметно
нахмурился; сверкнув глазами, он воскликнул:
   - Я полагал, что меня судит Шатле, и ошибался: насколько я понимаю,  меня
судит испанская инквизиция!
   - Уведите обвиняемого! - приказал  председатель.  Фавра  снова  отвели  в
темницу. Его спокойствие, благородные манеры, мужество  произвели  некоторое
впечатление на тех из зрителей, кто пришел без предубеждения.
   Однако следует заметить, что таких было немного. Когда Фавра уводили, ему
вдогонку понеслись оскорбления, угрозы, свист.
   - Казнить! Казнить! - орали пятьсот  глоток.  Вопли  преследовали  его  и
после того, как за ним захлопнулась дверь.
   Тогда, будто обращаясь к самому себе, он прошептал:
   - Вот что значит вступать в заговор с  принцами!  Как  только  обвиняемый
вышел, судьи удалились на совещание.
   Вечером Фавра лег спать в свое обычное  время.  Около  часу  ночи  кто-то
вошел к нему и разбудил. Это был тюремщик Луи.
   Он пришел под  тем  предлогом,  что  принес  обвиняемому  бутылку  бордо,
которого тот не просил.
   - Господин маркиз! Я разбудил вас затем, чтобы спросить, не хотите ли  вы
что-нибудь передать тому, кто навестил вас вчера ночью.
   - Нет.
   - Подумайте, господин маркиз. Когда приговор будет оглашен, с вас глаз не
спустят, и как бы  ни  было  могущественно  то  лицо,  его  воля,  вероятно,
натолкнется на невозможность.
   - Благодарю вас, друг мой, - отвечал Фавра. - Мне не о чем его просить ни
теперь, ни позже.
   - В таком случае, - заметил тюремщик, - я весьма  сожалею,  что  разбудил
вас. Впрочем, вас все равно разбудили бы через час...
   - Так по-твоему мне не стоит больше ложиться? - с улыбкой спросил Фавра.
   - Это вам решать, - отвечал тюремщик. Сверху и  в  самом  деле  доносился
шум: хлопали двери, приклады стучали об пол.
   - Ага! Неужели вся эта суматоха из-за меня? - удивился Фавра.
   - Сейчас к вам придут и прочитают приговор, господин маркиз.
   - Дьявольщина! Позаботьтесь о том, чтобы я успел надеть штаны.
   Тюремщик вышел и прикрыл за собой дверь. Маркиз де Фавра  надел  шелковые
чулки, башмаки с пряжками и штаны.
   Он был занят туалетом, когда дверь приотворилась. Он  не  счел  для  себя
возможным открывать дверь самому и стал ждать. Он был в  самом  деле  хорош:
стоял с откинутой назад головой, волосы его были  взлохмачены,  а  кружевное
жабо распахнуто на груди.
   В ту минуту, когда вошел секретарь, он отогнул воротник рубашки.
   - Как видите, сударь, - молвил он, обращаясь к секретарю, - я вас  ожидал
и уже готов к бою.
   И он провел рукой по оголенной шее, готовой к благородной смерти от шпаги
или к простонародной веревке.
   - Говорите, сударь, я вас слушаю, - прибавил он.
   Секретарь прочел или, вернее, пролепетал постановление суда.
   Маркиз был приговорен к смерти; он должен был  публично  покаяться  перед
Собором Парижской Богоматери, а затем его ожидала казнь через  повешенье  на
Гревской площади.
   Фавра выслушал приговор не дрогнув,  он  даже  не  нахмурился  при  слове
"повешенье", столь тягостном для дворянина.
   Помолчав с минуту, он взглянул секретарю в лицо и вымолвил:
   - Ах, сударь, мне искренне жаль, что вы вынуждены  осуждать  человека  на
подобные испытания!
   Пропустив это замечание мимо ушей, секретарь проговорил:
   - Как вы знаете, сударь, вам  остается  теперь  искать  утешения  лишь  в
молитве.
   - Ошибаетесь! - отвечал осужденный. - У меня есть  еще  другие  утешения:
моя чистая совесть, например.
   С этими словами маркиз де Фавра поклонился секретарю, и  тому  оставалось
лишь уйти.
   Однако он остановился на пороге.
   - Ежели  пожелаете,  я  могу  прислать  вам  духовника,  -  предложил  он
осужденному.
   - Чтобы я принял духовника от моих убийц?.. Нет, сударь, я не мог бы  ему
довериться. Я готов отдать вам мою жизнь, но  не  вечное  спасение!..  Прошу
пригласить ко мне священника из церкви Апостола Павла.
   Спустя два часа священник был у него.

Глава 17

ГРЕВСКАЯ ПЛОЩАДЬ

   Эти два часа прошли не без пользы.
   Едва  секретарь  удалился,  как  вошли  два  мрачно  одетых  человека   с
физиономиями висельников.
   Фавра понял, что имеет дело с вестниками смерти,  составлявшими  авангард
палача.
   - Следуйте за нами! - проговорил один из них.  Фавра  поклонился  в  знак
согласия. Указав рукой на одежду, ожидавшую его на стуле, он спросил:
   - Вы дадите мне время одеться?
   - Пожалуйста, - ответил один из подручных палача. Фавра подошел к  столу,
где были разложены различные предметы туалета из его несессера, и,  глядя  в
небольшое зеркальце,  прислоненное  к  стене,  застегнул  воротник  рубашки,
поправил жабо и завязал галстук изысканнейшим узлом.
   Затем он надел жилет и камзол - Следует  ли  мне  взять  с  собой  шляпу,
господа? - спросил пленник.
   - Это ни к чему, - ответил тот же подручный. Другой подручный палача  все
время молчал и не сводил с маркиза глаз, чем заинтересовал пленника.
   Маркизу показалось, что он едва заметно ему подмигнул.
   Однако все произошло  так  быстро  и  неожиданно,  что  маркиз  де  Фавра
усомнился в том, что это ему не почудилось.
   И потом, что мог ему сказать этот человек? Он перестал об этом думать  и,
дружески помахав тюремщику Луи рукой, молвил:
   - Ну что же, господа, ступайте вперед, я готов следовать за вами.
   За дверью ждал судебный исполнитель.
   Он пошел вперед, потом - Фавра, а за ними - оба подручных палача.
   Мрачная процессия двинулась на первый этаж.
   За первой дверью ее ожидал взвод национальных гвардейцев.
   Судебный исполнитель, чувствуя поддержку, обратился к осужденному:
   - Сударь! Отдайте мне ваш крест Святого Людовика!
   - Я полагал, что приговорен к смерти, а не к лишению звания.
   - Таков приказ, сударь, - отвечал судебный исполнитель.
   Фавра снял орден и, не желая  отдавать  его  в  руки  судейскому  крючку,
протянул  его  старшему  сержанту,   командовавшему   взводом   национальных
гвардейцев - Хорошо, - кивнул судебный исполнитель,  не  настаивая  на  том,
чтобы крест был передан лично ему, - а теперь следуйте за мной.
   Поднявшись на двадцать ступеней,  процессия  остановилась  перед  дубовой
дверью, обитой железом; это была одна из тех дверей, при взгляде на  которую
осужденного мороз продирает до костей: за такой дверью, встречающей  нас  на
пороге гробницы, человек не знает, что его ждет, но догадывается, что  будет
нечто ужасное.
   Дверь распахнулась.
   Фавра даже не дали времени войти: его втолкнули.
   Дверь сейчас же захлопнулась, словно под давлением чьей-то железной руки.
   Фавра оказался в камере пыток.
   - Ну, господа, - слегка побледнев, молвил он, - когда вы ведете  человека
в такое место, надобно предупреждать его!
   Не  успел  он  договорить,  как  два  вошедших  вслед  за  ним   человека
набросились на него, сорвали с него камзол и  жилет,  развязали  любовно  им
завязанный галстук и связали за спиной руки.
   Однако исполняя эту обязанность наравне со своим товарищем, тот  помощник
палача, который, как показалось маркизу,  подмигнул  ему  в  камере,  теперь
шепнул ему на ухо:
   - Хотите, чтобы вас спасли? Еще есть время!
   Это предложение вызвало на губах Фавра улыбку: он помнил о величии  своей
миссии.
   Он едва заметно покачал головой.
   Дыба была уже наготове. И осужденного вздернули на эту дыбу.
   Подошел палач, неся в фартуке дубовые клинья  и  зажав  в  руке  железный
молоток.
   Фавра сам протянул ему свою изящную  ногу  в  шелковом  чулке,  обутую  в
башмак с красным каблуком.
   Судебный исполнитель поднял руку.
   - Довольно! - молвил он. - Двор освобождает подсудимого от пыток.
   - А-а, кажется, двор боится, что я заговорю, - заметил Фавра, -  впрочем,
моя признательность от этого ничуть не меньше. Я взойду на виселицу на своих
ногах, что немаловажно; а теперь, господа, вы знаете, что я - в полном вашем
распоряжении.
   - Вы должны провести час в этом зале, - отвечал судебный исполнитель.
   - Это не очень весело, зато поучительно, - заметил Фавра.
   И он стал ходить по комнате, рассматривая одно за  Другим  отвратительные
орудия, похожие на огромных пауков, на гигантских скорпионов.
   Казалось, что временами по воле злого рока все  они  оживали  и  намертво
вцеплялись зубами в живую плоть.
   Там  были  орудия  пыток  всех  видов   и   времен,   начиная   с   эпохи
Филиппа-Августа и кончая эпохой Людовика XVI, от багров, которыми  разрывали
иудеев в XIII веке, до колес, на которых ломали кости  протестантам  в  XVII
веке.
   Фавра останавливался у каждого из орудий пыток, спрашивая их название.
   Его хладнокровие изумило даже палачей, а  уж  их  не  так-то  легко  было
удивить.
   - Зачем вы все это спрашиваете? - обратился один из них к Фавра.
   Тот взглянул на него с насмешкой, характерной для дворян.
   - Сударь! - отвечал он. -  Вполне  возможно,  что  я  скоро  встречусь  с
Сатаной, и если это произойдет,  я  был  бы  не  прочь  с  ним  подружиться,
рассказав о неведомых ему приспособлениях для истязания своих жертв.
   Пленник завершил осмотр как раз в то мгновение, как часы на  башне  Шатле
пробили пять.
   Прошло уже два часа с тех пор, как он оставил свою темницу.
   Его отвели обратно.
   Там он застал ожидавшего его священника из церкви Апостола Павла.
   Как мог заметить читатель, он не без пользы провел два часа  ожидания,  и
если что и могло надлежащим  образом  расположить  его  к  смерти,  так  это
увиденное им в камере пыток.
   - Ваше преподобие! - молвил Фавра. - Простите, что  я  могу  открыть  вам
лишь свое сердце; эти господа постарались, чтобы я мог открыть лишь его.
   И он указал на связанные за спиной руки.
   - Не могли бы вы на то время, пока осужденный будет находиться  со  мной,
развязать ему руки? - спросил священник.
   - Это не в нашей власти, - отвечал судебный исполнитель.
   - Ваше преподобие! - продолжал Фавра. - Спросите, не могут ли они связать
их спереди, а не за спиной; это было бы весьма кстати, ведь читая  приговор,
я должен держать свечу.
   Два помощника палача вопросительно взглянули на судебного исполнителя,  и
тот кивнул головой, давая  понять,  что  не  видит  в  этой  просьбе  ничего
предосудительного, после чего  маркизу  была  оказана  милость,  которой  он
добивался.
   Потом его оставили со священником наедине.
   Что произошло во время возвышенной беседы человека светского с  человеком
Божьим - этого не знает никто. Снял  ли  Фавра  печать  молчания  со  своего
сердца перед святостью веры, когда оно оставалось  закрытым  перед  величием
суда? А его насмешливые глаза пролили хоть одну слезу в ответ  на  утешения,
которые предлагал ему тот, другой мир, в который он собирался войти? Оплакал
ли он любимые существа, которые собирался покинуть в этом мире? Все это  так
и осталось загадкой для тех, кто  вошел  в  его  темницу  около  трех  часов
пополудни и увидел, что маркиз улыбается, глаза его  сухи,  а  сердце  -  на
замке.
   Они пришли ему объявить, что настал его смертный час.
   - Прошу прощения, господа, но вы сами заставили меня ждать, - заметил он,
- я давно готов.
   Он давно уже был без жилета и без камзола;  его  разули,  сняли  чулки  и
надели поверх того, что на нем было, белую рубашку.
   На грудь ему повесили дощечку, гласившую: "Заговорщик".
   У ворот  его  ждала  двухколесная  повозка,  окруженная  со  всех  сторон
многочисленной стражей.
   В повозке горел факел.
   При виде осужденного толпа захлопала в ладоши.
   Приговор стал известен уже с двух часов пополудни, и толпе казалось,  что
его слишком долго не приводят в исполнение.
   По улицам бегали какие-то люди и попрошайничали у прохожих.
   - А по какому случаю вы просите денег? - удивлялись те.
   - По случаю казни маркиза де Фавра, - отвечали нищие.
   Фавра без колебаний шагнул в повозку; он  сел  с  той  стороны,  где  был
прикреплен факел, отлично понимая, что факел этот зажжен из-за него.
   Священник церкви Апостола Павла поднялся в повозку вслед  за  ним  и  сел
сзади.
   Это был  тот  самый  господин  с  печальными  и  выразительными  глазами,
которого мы уже видели во дворе тюрьмы  Бисетр  во  время  испытаний  машины
доктора Гильотена.
   Мы его видели тогда,  видим  теперь  и  еще  будем  иметь  случай  с  ним
встретиться. Это истинный герой той эпохи, в которую мы с вами вступаем.
   Прежде чем сесть, палач накинул на шею Фавра  веревку,  на  которой  тому
суждено было висеть.
   Конец веревки палач держал в руках.
   В ту минуту, как повозка тронулась в путь, в  толпе  произошло  движение.
Фавра взглянул в ту сторону, где произошло движение.
   Он увидел людей, проталкивавшихся вперед, чтобы лучше видеть повозку.
   Неожиданно он против своей воли вздрогнул: в первом ряду он узнал  своего
ночного посетителя, который пообещал не оставлять его до  последней  минуты.
Он был в костюме ярмарочного силача; он стоял в  окружении  пяти  или  шести
товарищей, это они раздвинули толпу, пробиваясь вперед.
   Осужденный кивнул ему с выражением признательности, но и только.
   Повозка  покатилась  дальше  и  остановилась  перед   Собором   Парижской
Богоматери.
   Главные врата были распахнуты настежь, и  через  них,  в  глубине  темной
церкви, был виден пылавший свечами престол.
   Любопытных собралось так много,  что  повозка  была  вынуждена  поминутно
останавливаться и продолжала движение лишь после того, как страже  удавалось
расчистить  путь,  беспрестанно  перегораживаемый  людским  потоком,   перед
которым не в силах была устоять слабая цепь солдат.
   На паперти солдатам удалось расчистить от зевак небольшое место.
   - Вы должны выйти и покаяться, сударь, - приказал  заплечных  дел  мастер
осужденному.
   Фавра молча подчинился.
   Священник  вышел  первым,  за  ним  -  осужденный,  потом  -  палач,   не
выпускавший веревку из рук.
   Руки маркиза были  связаны  в  запястьях,  что  не  мешало  ему  шевелить
пальцами.
   В правую руку ему вложили факел, в левую - приговор.
   Осужденный взошел на паперть и встал на колени.
   В первом ряду обступившей его толпы он  узнал  все  того  же  ярмарочного
силача и его товарищей, которых он видел, выходя из Шатле.
   Казалось, такое упорство его тронуло, но ни один звук так и не сорвался с
его губ.
   Секретарь трибунала Шатле уже ждал маркиза.
   - Читайте, сударь! - приказал он ему в полный голос.
   Затем он прибавил едва слышно:
   - Господин маркиз! Знаете ли вы,  что  если  вы  захотите  спастись,  вам
достаточно шепнуть одно слово?
   Осужденный оставил его вопрос без ответа и начал читать приговор.
   Он читал громко, и ничто не выдавало  ни  малейшего  волнения;  когда  он
дочитал до конца, он обратился к окружавшей его толпе:
   - Скоро я предстану перед Господом.  Я  прощаю  тем,  кто  вопреки  своей
совести меня обвинил в преступных замыслах. Я любил своего  короля  и  умру,
сохранив верность этому чувству. Своей смертью  я  подаю  пример,  которому,
надеюсь, последуют благородные сердца. Народ громко требует моей смерти, ему
нужна жертва. Да будет так! Я предпочитаю, чтобы роковой выбор пал на  меня,
нежели на какого-нибудь слабовольного человека, которого незаслуженная казнь
повергла бы в отчаяние. Итак, раз мне не суждено ничего другого, как то, что
свершилось, продолжим наш путь, господа.
   И они двинулись дальше.
   От паперти Собора Парижской Богоматери до Гревской площади путь  недалек,
однако повозка с осужденным добиралась туда добрый час.
   Когда приехали на площадь, Фавра спросил:
   - Нельзя ли мне, господа, зайти на несколько минут в Ратушу?
   - Вы хотите сделать признания, сын мой? - полюбопытствовал священник.
   - Нет, святой отец. Я хотел бы  продиктовать  завещание.  Я  слышал,  что
осужденному, захваченному врасплох, никогда не отказывали в этой милости.
   И повозка, вместо того чтобы