в ужас революционеров.
   В Тюильри заняли оборону, дворец был превращен  в  крепость  под  охраной
сильного гарнизона.
   В этот знаменитый  день  4  августа,  когда  произошло  столько  событий,
монархия тоже не бездействовала.
   В ночь с 4-го  на  5-е  тайно  были  переведены  из  Курбевуа  в  Тюильри
батальоны швейцарцев.
   Лишь немногочисленные роты были отправлены в Гайон, где мог бы  в  случае
бегства укрыться король.
   Три надежных человека, три испытанных командира находились при  королеве:
Майярдо, командующий швейцарцами; д'Эрвили, под началом которого  находились
кавалеры   ордена   Св.   Людовика   и   конституционная   гвардия;   Мандэ,
главнокомандующий Национальной гвардией,  обещал  поддержку  двадцати  тысяч
решительных и преданных солдат.
   8-го вечером какой-то человек проник во дворец. Все  хорошо  знали  этого
человека, и потому он беспрепятственно прошел в апартаменты королевы.  Лакей
доложил о докторе Жильбере.
   - Просите! - приказала королева, находившаяся в лихорадочном возбуждении.
Вошел Жильбер.
   - А-а, проходите, проходите, доктор! Рада вас видеть!
   Жильбер поднял на нее удивленный взгляд: Мария-Антуанетта трепетала  всем
существом от едва сдерживаемой радости, и это заставило доктора вздрогнуть.
   Он скорее предпочел бы, чтобы королева была бледной  и  подавленной,  чем
оживленной и возбужденной, какой она перед ним предстала в этот час.
   - Ваше величество! - молвил он. - Боюсь, что я неудачно  выбрал  время  и
пришел слишком поздно.
   - Напротив, доктор, - возразила  королева,  улыбнувшись,  что  так  редко
случалось с ней в последнее время, - вы явились вовремя и вы всегда желанный
гость! Вы увидите то, что я уже давно собиралась  вам  показать:  настоящего
короля, каким ему и надлежит быть!
   - Боюсь, ваше величество, - отозвался Жильбер, - что вы себя  обманываете
и что вы хотите показать мне командира на плацу, а не короля!
   - Господин Жильбер! Вполне возможно,  что  мы  расходимся  не  только  во
взглядах на монархию, но и во многом другом... Я думаю,  что  король  -  это
человек, который не просто  говорит:  "Я  не  желаю!",  главным  образом  он
говорит: "Я хочу!"
   Королева намекала на вето, до крайности обострившее положение вещей.
   - Да, ваше величество, - согласился Жильбер, -  по-вашему,  это  человек,
который мстит за себя.
   - Это человек, который защищается, господин Жильбер! Ведь вы знаете,  что
нам публично угрожали: на нас собираются  совершить  вооруженное  нападение.
Существуют, как утверждают, пятьсот марсельцев под предводительством некоего
Барбару, и эти люди поклялись на развалинах  Бастилии,  что  не  вернутся  в
Марсель, пока не разобьют лагерь на руинах Тюильри.
   - Я действительно об этом что-то слышал, - кивнул Жильбер.
   - И это вас не развеселило, сударь?
   - Нет, я испугался за вас и за короля, ваше величество.
   - И потому вы пришли предложить нам отречься от престола и отдать себя на
милость господина Барбару и его марсельцев?
   - Ах, ваше величество,  если  бы  король  мог  отречься,  и,  пожертвовав
короной, спасти жизнь себе, вам и вашим детям!
   - ..То вы посоветовали бы ему это, не так ли, господин Жильбер?
   - Да, ваше величество, я на коленях умолял бы его об этом!
   - Господин Жильбер! Позвольте вам заметить, что  вы  непоследовательны  в
своих взглядах.
   - Эх, ваше величество! - горестно  вздохнул  Жильбер.  -  Мои-то  взгляды
меняются... Будучи предан моему королю и отечеству, я бы хотел, чтобы король
и Конституция достигли согласия; этим желанием, а также  преследующими  меня
разочарованиями и были продиктованы советы,  которые  я  имел  честь  давать
вашему величеству.
   - Какой же совет вы хотите дать теперь, господин Жильбер?
   - Никогда еще вы не были так близки к тому, чтобы ему последовать, как  в
настоящий момент, ваше величество.
   - Ну-ну, посмотрим!
   - Я вам советую бежать.
   - Бежать?!
   -  Вам  отлично  известно,  ваше  величество,  что  в  этом  нет   ничего
невозможного; никогда еще у  вас  не  было  для  этого  более  благоприятных
условий.
   - Продолжайте, прошу вас.
   - Во дворце - около трех тысяч человек.
   - Почти пять тысяч, сударь, - самодовольно  усмехнувшись,  поправила  его
королева, - и еще столько же готовы примкнуть к нам по первому знаку.
   - Вам нет нужды подавать  знак,  который  может  быть  перехвачен  вашими
врагами: пяти тысяч человек будет вполне довольно.
   - И что же, по вашему мнению, господин  Жильбер,  нам  следует  делать  с
этими пятью тысячами?
   - Окружить ими себя, короля и ваших августейших детей; выйти из Тюильри в
такое время, когда этого менее всего ждут; в  двух  милях  отсюда  сесть  на
коней, добраться до Гайона, до Нормандии, а там вас уже будут ждать.
   - Иными словами, отдать себя в руки господина де Лафайета.
   - Да, ваше величество, в руки человека, доказавшего вам свою преданность.
   - Нет, сударь, нет! С нашими пятью тысячами человек, а  также  с  другими
пятью тысячами, готовыми прийти нам на помощь по  первому  нашему  знаку,  я
предпочитаю предпринять нечто иное.
   - Что вы собираетесь делать?
   - Подавить мятеж раз и навсегда.
   - Ах, ваше величество,  ваше  величество!  Значит,  он  был  прав,  когда
говорил, что вы обречены.
   - Кто?
   - Человек, имя которого я не осмеливаюсь повторить, ваше величество;  тот
самый человек, который уже трижды имел честь с вами говорить.
   - Молчите! - побледнев, вскрикнула королева. - Кто-то пытается  заставить
солгать этого дурного пророка!
   - Ваше величество, боюсь, что вы заблуждаетесь.
   - Так, по-вашему, они посмеют нас атаковать?
   - Общественное мнение склоняется именно к этому.
   - И они полагают, что им удастся сюда  ворваться  силой,  как  двадцатого
июня?
   - Тюильри - не крепость.
   - Нет; однако если вы соблаговолите пройти за мной, господин  Жильбер,  я
вам покажу, что некоторое время нам удастся продержаться.
   - Мой долг - следовать за вами, ваше величество,  -  с  поклоном  отвечал
Жильбер.
   -  Ну,  так  идемте!  -  приказала  королева.  Она  подвела  Жильбера   к
центральному окну, тому самому, что  выходит  на  площадь  Карусели,  откуда
открывался вид не на обширный двор, который простирается сегодня вдоль всего
фасада дворца, а на три небольших внутренних дворика, отгороженных  стенами,
которые существовали в те времена; дворы носили  следующие  названия:  перед
павильоном Флоры - двор Принцев, центральный -  двор  Тюильри,  а  тот,  что
граничит в наши дни с улицей Риволи, - Швейцарский дворик.
   - Взгляните! - молвила она.
   Жильбер увидел, что стены усеяны узкими  бойницами  и  могли  бы  служить
первой линией укреплений гарнизону, который через эти  бойницы  расстреливал
бы народ.
   Когда эта линия укреплений  будет  захвачена,  гарнизон  переместится  не
только в Тюильрийский дворец, все двери которого выходят во  двор,  но  и  в
расположенные под углом флигели; таким образом, если бы  патриоты  ворвались
во двор, они были бы обстреляны с трех сторон.
   - Что вы на это скажете, сударь? -  спросила  королева.  -  Стали  бы  вы
теперь советовать господину Барбару и пятистам его марсельцам ввязываться  в
это дело?
   - Если бы я мог надеяться, что мой совет будет услышан этими  фанатиками,
я предпринял бы такую же попытку, какую предпринимаю, разговаривая  с  вами,
ваше величество. Я пришел просить вас не ждать нападения; их я  попросил  бы
не нападать.
   - А они, по всей вероятности, не стали бы  вас  слушать  и  поступили  бы
по-своему?
   - Как и вы поступите по-своему, ваше величество. Увы! В этом -  несчастье
всех людей: они постоянно просят дать им совет,  чтобы  потом  не  следовать
ему.
   - Господин Жильбер! - улыбнулась в ответ королева. - Вы забываете, что  я
не просила у вас совета, который вы изволили мне дать...
   - Вы правы, ваше величество, - делая шаг назад, кивнул Жильбер.
   - Из чего следует, - продолжала королева, протягивая доктору руку, -  что
мы вдвойне вам за него признательны.
   Едва заметная улыбка сомнения промелькнула на губах Жильбера.
   В эту минуту тяжелые, груженные брусьями тележки стали  открыто  заезжать
во дворы Тюйльрийского дворца, где их встречали люди, в которых, несмотря на
одежду буржуа, угадывались военные.
   Они стали распиливать эти брусья на доски длиной в шесть футов  и  в  три
дюйма толщиной.
   - Вы знаете, кто эти люди? - спросила королева.
   - Солдаты инженерных войск, как мне кажется, - отвечал Жильбер.
   - Да, сударь; они собираются, как видите, забаррикадировать окна, оставив
лишь бойницы для ведения огня.
   Жильбер печально посмотрел на королеву.
   - Что с вами, сударь? - удивилась Мария-Антуанетта.
   - Мне от всей души жаль, ваше величество, что вы напрягаете вашу  память,
запоминая подобные слова, а также утруждаете себя их произнесением.
   -  Что  же  делать,  сударь!  -  отвечала  королева.   -   Бывают   такие
обстоятельства,  когда  женщины  вынуждены  стать   мужчинами:   это   когда
мужчины...
   Королева умолкла.
   - Впрочем, на сей раз, - продолжала королева, заканчивая не фразу, а свою
мысль, - на сей раз король решился.
   - Ваше величество! - воскликнул Жильбер. - С той минуты, как вы  решились
на эту ужасную крайность, веря, что в атом  ваше  спасение,  я,  по  крайней
мере, надеюсь, что вы позаботились о подступах  ко  дворцу:  так,  например.
Луврская галерея...
   - О, вы и в самом деле подаете мне прекрасную мысль... Идемте, сударь;  я
хочу убедиться в том, что мой приказ исполняется.
   Королева провела Жильбера через апартаменты и подвела к  двери  павильона
Флоры, которая выходит в картинную галерею.
   Распахнув дверь, Жильбер увидел, как солдаты закладывают  вход  стеной  в
двадцать футов в ширину.
   - Вот видите! - молвила  королева.  Обращаясь  к  офицеру,  руководившему
работами, она продолжала:
   - Как продвигается дело, господин д'Эрвили?
   - Пусть только бунтовщики дадут нам еще  сутки,  ваше  величество,  и  мы
будем готовы.
   - Как вы полагаете, доктор Жильбер, дадут они нам еще сутки?  -  спросила
королева у доктора.
   - Если что-нибудь и произойдет, ваше величество, то  не  раньше  десятого
августа.
   - Десятого? В пятницу? Неудачный день для мятежа,  сударь!  Я-то  думала,
что у бунтовщиков достанет ума остановить свой выбор на воскресенье.
   Она прошла вперед, Жильбер последовал за  ней.  Выходя  из  галереи,  они
встретили господина в офицерском мундире.
   - Ну что, господин Мандэ, - спросила королева, - вы решили, какова  будет
диспозиция?
   - Да, ваше  величество,  -  отвечал  главнокомандующий,  окинув  Жильбера
беспокойным взглядом.
   - О, вы можете говорить открыто, - поспешила успокоить  его  королева,  -
этот господин - наш друг. Поворотившись к Жильберу, она прибавила:
   - Не правда ли, доктор?
   - Да, ваше величество, - кивнул Жильбер, - один из самых преданных  ваших
друзей!
   -  Это  другое  дело...  -  заметил  Мандэ.  -  Один  отряд  национальных
гвардейцев будет размещен в ратуше, другой - на Новом мосту;  они  пропустят
мятежников, и пока люди господина д'Эрвили  и  швейцарцы  господина  Майярдо
будут отражать их атаку, мои отряды отрежут мятежникам пути к отступлению  и
ударят с тыла.
   - Вот видите, сударь, - обратилась королева  к  доктору,  -  что  десятое
августа - это вам не двадцатое июня.
   - Увы, ваше величество, - я, признаться, беспокоюсь, - отозвался Жильбер.
   - За нас? За нас? - настаивала королева.
   - Ваше величество! - воскликнул Жильбер. - Я уже говорил вам: насколько я
не одобрял Варенн...
   - Настолько вы советуете Гайон!.. У вас есть еще немного  времени,  чтобы
спуститься со мною вниз, господин Жильбер?
   - Разумеется, ваше величество.
   - Тогда идемте!
   Королева стала спускаться по неширокой винтовой лестнице  в  первый  этаж
дворца.
   Первый этаж был  превращен  в  настоящий  лагерь,  лагерь  укрепленный  и
охраняемый швейцарцами; все  окна  там  уже  были,  по  выражению  королевы,
"забаррикадированы".
   Королева подошла к полковнику.
   - Ну, господин Майярдо, - проговорила она, -  что  вы  можете  сказать  о
своих людях?
   - Они, как и я, готовы умереть за ваше величество.
   - Будут ли они нас защищать до конца?
   - Если они начнут стрельбу, ваше величество, они не прекратят  ее  вплоть
до письменного распоряжения короля.
   - Слышите, сударь? За пределами дворца нас окружают враги; но  во  дворце
нам преданы все до единого.
   - Это меня утешает, ваше величество; однако этого недостаточно.
   - Знаете, доктор, вы слишком мрачно смотрите на вещи.
   - Ваше величество показали мне все,  что  хотели;  позволите  ли  вы  мне
проводить вас в ваши покои?
   - Охотно, доктор; как я устала! Дайте руку!
   Жильбер склонил голову перед оказанной  ему  величайшей  милостью,  редко
оказываемой королевой даже самым близким людям,  особенно  с  тех  пор,  как
случилось несчастье.
   Он проводил ее до спальни.
   Войдя в свою комнату, Мария-Антуанетта упала в кресло.
   Жильбер опустился перед ней на одно колено.
   - Ваше величество! - промолвил он. - Во имя вашего августейшего  супруга,
во имя ваших дорогих детей, ради вашей собственной безопасности в  последний
раз заклинаю вас воспользоваться  имеющейся  в  ваших  руках  силой  не  для
сражения, а для побега!
   - Сударь! - отвечала королева. - С четырнадцатого июля я  мечтаю  о  том,
чтобы король за себя отомстил;  настала  решительная  минута,  так  нам,  во
всяком случае, кажется: мы спасем монархию или похороним ее под  развалинами
Тюильри.
   - Неужели ничто не может  заставить  вас  отказаться  от  этого  рокового
решения?
   - Ничто.
   С этими словами королева протянула Жильберу руку для  поцелуя,  в  то  же
время знаком приказывая ему встать.
   Жильбер  почтительно  коснулся  губами  руки  королевы   и,   поднимаясь,
проговорил:
   -  Ваше  величество!  Позвольте  мне  написать   несколько   слов;   дело
представляется мне настолько срочным, что я не хотел бы терять ни минуты.
   - Прошу вас, сударь, - кивнула королева, жестом приглашая  его  пройти  к
столу.
   Жильбер сел и написал следующее:

   "Приезжайте, сударь! Королеве грозит смертельная опасность, если друг  не
уговорит ее бежать, а я полагаю, что Вы - единственный ее друг, которого она
могла бы послушать".

   Он поставил подпись и написал адрес.
   - Не будет ли с  моей  стороны  любопытством  поинтересоваться,  кому  вы
пишете? - спросила королева.
   - Графу де Шарни, ваше величество, - отвечал Жильбер.
   - Графу де Шарни?! - побледнев и  содрогнувшись,  вскричала  королева.  -
Зачем же вы ему пишете?
   - Чтобы он добился от вашего величества того, к чему не могу склонить вас
я.
   - Граф де Шарни слишком счастлив, чтобы помнить о своих  старых  друзьях,
оказавшихся в несчастье: он не приедет, - заметила королева.
   Дверь отворилась: на пороге появился лакей.
   - Только что прибыл граф де Шарни! - доложил лакей. - Он  просит  узнать,
может ли он засвидетельствовать свое почтение ее величеству.
   Смертельная  бледность  залила  щеки  королевы;  она  пролепетала   нечто
бессвязное.
   - Пусть войдет! Пусть  войдет!  -  приказал  Жильбер.  -  Само  небо  его
посылает!
   В дверях показался Шарни в форме морского офицера.
   - О! Проходите сударь! Я как раз собирался отправить вам письмо.
   Он подал письмо графу.
   - Я узнал об опасности, грозившей вашему величеству, и поспешил приехать,
- с поклоном проговорил Шарни.
   - Ваше величество! Ваше  величество!  Заклинаю  вас  небом,  послушайтесь
графа де Шарни: его устами говорит Франция!
   Отвесив почтительный поклон королеве и графу, Жильбер вышел, унося в душе
последнюю надежду.

Глава 25

В НОЧЬ С 9 НА 10 АВГУСТА

   С позволения наших читателей мы перенесемся в  один  из  домов  по  улице
Ансьен-Комеди недалеко от улицы Дофины.
   В первом этаже этого дома проживал Фрерон.
   Пройдем к двери; напрасно мы стали бы к нему звонить: он сейчас находится
во втором этаже у своего приятеля Камилла Демулена.
   Пока мы будем подниматься по лестнице, преодолевая  семнадцать  ступеней,
отделяющих один этаж от  другого,  позвольте  в  двух  словах  рассказать  о
Фрероне.
   Фрерон  (Луи-Станислав)  был  сыном  замечательного  Эли-Катрин  Фрерона,
подвергавшегося несправедливым и жестоким нападкам Вольтера;  когда  читаешь
сегодня  критические  статьи,   направленные   против   автора   "Орлеанской
девственницы",  "Философского  словаря"  и  "Магомета",  удивляешься   тому,
насколько верны замечания журналиста, сделанные им в 1754 году и совпадающие
с нашими в 1854 году, то есть, сто лет спустя.
   Фрерон-младший - ему  было  тогда  тридцать  пять  лет,  -  был  потрясен
несправедливостями, совершенными  по  отношению  к  его  отцу,  не  снесшему
оскорблений и скончавшемуся в 1776 году в результате уничтожения  хранителем
печати Мироменилем его "Литературного альманаха";  Фрерон  горячо  воспринял
Революцию, он выпускал или собирался выпускать в это время "Оратора Народа".
   Вечером 9 августа он находился, как мы уже сказали, у  Камилла  Демулена,
где ужинал вместе с Брюном, будущим маршалом Франции, а пока -  типографским
мастером.
   За столом вместе с ними сидели Барбару и Ребекки.
   Одна-единственная   женщина   принимала   участие   в   трапезе,   чем-то
напоминавшей ужин гладиаторов перед  выходом  на  арену,  носивший  название
свободной трапезы, Женщину эту звали Люсиль.
   Нежное  имя,  очаровательная  женщина,  оставившие  по  себе  болезненное
воспоминание в анналах Революции!
   Мы не сможем проводить тебя в этой книге вплоть до  эшафота,  на  который
ты, любящее и поэтичное создание, пожелала подняться вслед за мужем;  однако
мы набросаем твой портрет двумя росчерками пера.
   Один-единственный портрет остался после тебя, бедное дитя! Ты умерла  так
рано, что художник был вынужден, если можно так выразиться, перехватить твой
образ на лету.  Речь  идет  о  миниатюре,  виденной  нами  в  восхитительной
коллекции полковника Морена, которая была пущена по ветру, несмотря на  свою
уникальность, после смерти этого замечательного человека, с такой  щедростью
предоставлявшего свои сокровища в наше распоряжение.
   На этом портрете Люсиль предстает маленькой, хорошенькой  шалуньей;  есть
нечто в высшей степени плебейское в ее очаровательном личике. В самом  деле,
дочь  бывшего  мелкого  финансового  служащего  и  прелестной  женщины,  как
утверждают, любовницы министра финансов Терре, Люсиль Дюплесси-Ларидон была,
как и г-жа Ролан, незнатного происхождения.
   Брак по любви соединил в 1791 году эту девушку с этим ужасным ребенком, с
этим гениальным мальчишкой по имени  Камилл  Демулен;  по  сравнению  с  ним
Люсиль можно было назвать богатой.
   Камилл,  бедный,  довольно  некрасивый,  косноязычный   из-за   заикания,
помешавшего ему стать оратором, благодаря чему он  стал  великим  писателем,
как вам, разумеется, известно, совершенно покорил ее изяществом своего ума и
добрым сердцем.
   Камилл, хотя и придерживался мнения Мирабо, сказавшего: "Вам  никогда  не
совершить Революцию, если вы не искорените христианство", все же венчался  в
церкви Сен-Сюльпис по католическому обряду; но в 1792  году,  когда  у  него
родился сын, он отнес его  в  ратушу  и  заказал  для  него  республиканское
крещение.
   Вот в этой квартирке второго  этажа  в  доме  по  улице  Ансьен-Комеди  и
составлялся, к великому ужасу и  в  то  же  время  к  большому  удовольствию
Люсиль, план восстания, который,  по  наивному  признанию  Барбару,  был  им
завернут в нанковые штаны и отправлен к прачке.
   Барбару, не очень веривший в успех  затеянного  им  самим  предприятия  и
опасавшийся попасть в руки победившего двора, с  простотой  древних  показал
припасенный им заранее яд, приготовленный Кабанисом  для  него,  как  и  для
Кондорсе.
   Перед началом ужина Камилл, веривший в успех не  более  Барбару,  сказа