вался:
   - Клянусь!
   После клятвы рука невидимого брата  отворила  ту  же  дверь,  и  Сен-Жюст
удалился тою же деревянной  поступью  автомата,  как  и  вошел,  не  оставив
позади, по-видимому, ни сомнений, ни сожалений.
   Председатель выждал, покуда  не  затворилась  дверь  в  крипту,  а  затем
громким голосом позвал:
   - Номер третий!
   Драпировка в третий раз поднялась, и явился третий адепт.
   Как мы уже сказали, это был человек лет сорока-сорока двух, багроволицый,
с угреватой кожей, но, несмотря на эти вульгарные черточки, весь  облик  его
был проникнут аристократизмом, к которому примешивался  оттенок  англомании,
заметный с первого взгляда.
   При всей элегантности его наряда в нем чуствовалась некоторая  строгость,
начинавшая уже входить в обиход во Франции и происхождением своим  обязанная
сношениям с Америкой, которые установились у нас незадолго до того.
   Поступь его нельзя было назвать шаткой, но она не была ни твердой, как  у
Бийо, ни автоматически четкой, как у Сен-Жюста.
   Однако в  его  поступи,  как  и  во  всех  повадках,  сквозила  известная
нерешительность, по-видимому свойственная его натуре.
   - Приблизься, - обратился к нему председатель.
   Кандидат повиновался.
   - Каково твое имя среди профанов?
   - Луи Филипп Жозеф, герцог Орлеанский.
   - Каково твое имя среди избранных?
   - Равенство.
   - Где ты увидел свет?
   - В парижской ложе Свободных людей.
   - Сколько тебе лет?
   - У меня более нет возраста.
   И герцог  подал  масонский  знак,  свидетельствовавший,  что  он  облечен
достоинством розенкрейцера.
   - Почему ты желаешь быть принятым среди нас?
   - Потому что я всегда жил среди великих,  а  теперь  наконец  желаю  жить
среди простых людей; потому что всегда жил среди врагов,  а  теперь  наконец
желаю жить среди братьев.
   - У тебя есть крестные?
   - Есть, двое.
   - Назови их нам.
   - Один - отвращение, другой - ненависть.
   - С каким желанием ты пойдешь по пути, который просишь нас открыть  перед
тобой?
   - С желанием отомстить.
   - Кому?
   - Тому, кто от меня отрекся, той, что меня унизила.
   - Чем ты пожертвуешь, чтобы достичь этой цели?
   - Состоянием, и более того - жизнью, и более того - честью.
   - Свободен ли ты от всех обязательств, а если нет, готов ли ты порвать  с
ними, коль скоро они войдут в противоречие  с  обетами,  которые  ты  сейчас
принес?
   - Вчера я покончил со всеми своими обязательствами.
   - Братья, вы слышали? - обратился председатель к людям в масках.
   - Да.
   - Вы знаете этого человека, предлагающего себя нам в соратники?
   - Да.
   - И коль скоро вы его знаете, считаете ли, что нужно принять его  в  наши
ряды?
   - Да, но пускай поклянется.
   - Знаешь ли ты клятву, которую тебе надлежит теперь принести?  -  спросил
принца председатель.
   - Нет, но откройте ее мне, и, какова бы она ни была, я поклянусь.
   - Она ужасна, особенно для тебя.
   - Не ужасней нанесенных мне оскорблений.
   - Она  столь  ужасна,  что,  когда  ты  ее  услышишь,  мы  разрешим  тебе
удалиться, если ты заподозришь, что придет день, когда ты не сумеешь  блюсти
ее во всей полноте.
   - Читайте клятву.
   Председатель устремил на вступавшего пронзительный взгляд; затем,  словно
желая постепенно подготовить его к произнесению кровавого обета, он  изменил
порядок пунктов и вместо первого начал со второго.
   - Клянись, - сказал он, - чтить железо, яд и огонь как быстрые,  надежные
и необходимые средства к очищению мира истреблением всех тех, кто  стремится
принизить истину или вырвать ее из наших рук.
   - Клянусь! - твердым голосом отозвался принц.
   -  Клянись  разорвать  земные  узы,  связующие  тебя  с  отцом,  матерью,
братьями,  сестрами,  женой,   родней,   друзьями,   любовницей,   королями,
благодетелями и со всеми людьми, кому бы  ты  ни  обещал  в  прошлом  своего
доверия, послушания, благодарности или службы.
   Председатель оглянулся на людей в масках, которые обменялись взглядами, и
видно было, как сквозь прорези масок в их глазах засверкали молнии.
   Потом, обращаясь к принцу, он произнес:
   - Луи Филипп Жозеф, герцог Орлеанский, с этой  минуты  ты  освобожден  от
присяги, принесенной отчизне и законам; но только не  забудь:  быстрее,  чем
грянет гром небесный, настигнет  тебя  повсюду,  где  бы  ты  ни  спрятался,
невидимый и неизбежный кинжал. А теперь живи по имя  Отца,  Сына  и  Святого
Духа.
   И председатель рукой указал принцу дверь  в  крипту,  которая  отворилась
перед ним.
   Герцог Орлеанский, словно человек, взваливший на  себя  непомерный  груз,
провел рукой по лбу и шумно вздохнул, силясь оторвать ноги от пола.
   - О, теперь, - вскричал он, устремившись в крипту, - теперь-то я отомщу!

Глава 10

ОТЧЕТ

   Оставшись  одни,  шестеро  в  масках  и  председатель   тихо   обменялись
несколькими словами.
   Потом, возвысив голос, Калиостро сказал:
   - Входите все; я готов дать отчет, как обещал.
   Дверь тут же отворилась; члены сообщества, которые  прогуливались  парами
или беседовали группами в крипте, вернулись  и  вновь  заполнили  залу,  где
обычно проходили заседания.
   Едва закрылась дверь за последним из  членов  ордена,  Калиостро  простер
руку, давая понять, что знает цену времени и не желает терять ни секунды,  и
громко сказал:
   - Братья, быть может, некоторые из вас были на том  собрании,  что  имело
место ровно двадцать лет тому назад в пяти милях от  берега  Рейна,  в  двух
милях от деревни Дененфельд, в пещере Гром-горы; если кто-то из вас был там,
пускай они, эти истинные столпы великого дела, которому мы служим,  поднимут
руки и скажут: "Я был там."
   В толпе поднялись пять-шесть рук и замахали над головами.
   В тот же миг пять-шесть голосов повторили, как просил председатель:
   - Я был там!
   - Прекрасно, вот все, что нужно, - сказал оратор. - Остальные умерли  или
рассеялись по лицу земли и трудятся над общим делом, святым делом, ибо оно -
на благо всего человечества. Двадцать лет  назад  труд  этот,  разные  этапы
которого мы сейчас рассмотрим, только зачинался; свет, который нас  озаряет,
едва брезжил на востоке, и даже наиболее  зоркие  глаза  различали  грядущее
лишь сквозь облако, которое умеют пронизывать взгляды  посвященных.  На  том
собрании я объяснил, в силу какого чуда смерть, которая  для  человека  есть
забвение завершенного времени и минувших событий, не  существует  для  меня,
или, вернее, за последние двадцать столетий она тридцать два раза укладывала
меня в могилу, но всякий раз новое эфемерное тело, наследуя мою  бессмертную
душу, избегало того забвения, которое, как я сказал, и есть сущность смерти.
Поэтому на протяжении столетий я мог следить за развитием слова  Христова  и
видеть, как народы медленно, но неуклонно переходят от рабства  к  состоянию
крепостных,  а  от  крепостной  зависимости   к   тем   упованиям,   которые
предшествуют свободе. Мы видели, как, подобно ночным звездам, которые спешат
загореться  в  небе  еще  до  захода  солнца,  разные  малые  народы  Европы
последовательно  пытались  добиться  свободы:   Рим,   Венеция,   Флоренция,
Швейцария,  Генуя,  Пиза,  Лукка,  Ареццо  -  эти  города  Юга,  где   цветы
распускаются быстрее и плоды созревают раньше, -  один  за  другим  пытались
стать республиками; две или три из этих республик уцелели поныне  и  до  сих
пор бросают вызов заговору королей; но все эти республики  были  и  остаются
запятнаны первородным  грехом:  одни  из  них  аристократические,  другие  -
олигархические, третьи деспотические; например, Генуэзская республика,  одна
из тех, что уцелели, - аристократическая; ее жители дома  остаются  простыми
гражданами, но за  ее  стенами  все  они  -  знатные  люди.  Одна  Швейцария
располагает некоторыми  демократическими  учреждениями,  но  ее  недоступные
кантоны, затерянные в горах, не могут быть ни образцом,  ни  подспорьем  для
рода человеческого. Нам было нужно нечто  другое;  нам  нужна  была  большая
страна, неподвластная влиянию извне и сама способная оказать такое  влияние;
огромное колесо,  зубцы  которого  могли  бы  привести  в  движение  Европу;
планета, которая могла бы вспыхнуть и озарить весь мир!
   По  собранию  пробежал   одобрительный   ропот.   Калиостро   вдохновенно
продолжал:
   - Я вопросил Господа, создателя всего  сущего,  творца  любого  движения,
источник всякого прогресса, и увидел, что его перст указует на Францию.
   И в самом деле, начиная со второго века, Франция - христианская страна, с
одиннадцатого века в ней сложилась нация французов, с шестнадцатого века она
стала единой; Франция, которую сам  Господь  нарек  своей  старшей  дочерью,
несомненно, для того, чтобы в великий час самоотречения иметь право  послать
ее на крест во имя человечества, как послал Христа, - в самом деле, Франция,
испытавшая все формы монархического правления, феодальную,  сеньориальную  и
аристократическую, показалась нам наиболее способной воспринять  и  передать
наше влияние; и вот, ведомые небесным лучом, подобно  тому  как  израильтяне
были ведомы огненным столпом, мы решили, что Франция получит свободу первой.
Поглядите на Францию, какой она была двадцать лет назад, и увидите, что  для
того, чтобы взяться за такое дело, потребна была великая отвага или, вернее,
высшая вера. Двадцать лет тому назад в  хилых  руках  Людовика  Пятнадцатого
Франция была еще та же, что при Людовике  Четырнадцатом:  это  было  великое
аристократическое государство,  где  все  права  принадлежали  знатным,  все
привилегии  -  богатым.  Во   главе   этого   государства   стоял   человек,
олицетворявший одновременно все самое  возвышенное  и  самое  низкое,  самое
великое и самое мелкое, Бога и народ. Этот человек единым словом мог сделать
вас богачом или бедняком, счастливым или несчастным, свободным или  узником,
живым или мертвым. У этого человека было трое внуков, трое молодых  принцев,
призванных ему  наследовать.  По  воле  случая  тот  из  них,  кого  природа
назначила ему в преемники, был таков, что общественное мнение, если  бы  оно
существовало в то время, также остановило бы на нем свой выбор. Его  считали
добрым, справедливым, безупречно честным, бескорыстным, просвещенным и  чуть
ли не философом. Чтобы навсегда уничтожить в Европе те пагубные  войны,  что
разгорелись из-за рокового наследства Карла Второго, в жены ему была избрана
дочь  Марии  Терезии;  две  великие  нации,  воистину  служившие  в   Европе
противовесом одна другой - Франция на берегах Атлантики, Австрия  на  Черном
море, - отныне должны были заключить  неразрывный  союз;  таков  был  расчет
Марии Терезии, лучшего политика Европы. И вот  когда  Франция,  опираясь  на
Австрию, Италию и Испанию, должна  была  войти  в  эпоху  нового,  желанного
царствования, тогда-то наш выбор пал не на Францию,  чтобы  сделать  из  нее
первое королевство в мире, но на французов, чтобы  превратить  их  в  первый
народ на земле. Вопрос был только в том, кто войдет  в  логово  льва,  какой
христианский Тесей, ведомый светом  веры,  пройдет  по  изгибам  гигантского
лабиринта и бросит вызов минотавру монархии. Я ответил: "Я!.  Тут  несколько
горячих голов, беспокойные натуры,  осведомились  у  меня,  сколько  времени
понадобится мне для осуществления первого периода  моего  труда,  который  я
предполагал разделить на три  периода,  и  я  испросил  себе  двадцать  лет.
Последовали возражения. Вы представляете себе? В течение двадцати веков люди
были рабами или крепостными, а они возражали, когда я испросил себе двадцать
лет, чтобы сделать людей свободными!
   Калиостро обвел взглядом  собравшихся,  у  которых  его  последние  слова
вызвали иронические улыбки.
   Затем он продолжил:
   - Наконец я добился, чтобы мне  предоставили  эти  двадцать  лет;  я  дал
братьям знаменитый девиз: "Lilia pedibus destrue"  -  и  взялся  за  работу,
призывая всех окружающих последовать моему примеру. Я въехал во Францию  под
сенью триумфальных арок; весь  путь  от  Страсбурга  до  Парижа  был  усыпан
лаврами и розами.  Все  кричали:  "Да  здравствует  дофина!  Да  здравствует
будущая королева!." Все надежды королевства были связаны с потомством  этого
спасительного брачного союза.  Далее  я  не  желаю  приписывать  себе  славу
предпринятых шагов и  заслугу  в  событиях.  Господь  меня  не  оставил,  он
позволил мне видеть божественную руку, державшую поводья огненной колесницы.
Хвала Господу! Я отбросил с дороги камни, я  навел  мосты  через  потоки,  я
засыпал пропасти, а колесница катилась вперед, вот и все.
   Итак, братья, смотрите, что исполнено за двадцать лет.
   Парламенты пали.
   Людовик Пятнадцатый, прозванный Возлюбленным, умер,  окруженный  всеобщим
презрением.
   Королева семь лет была бездетна, а на исходе семи лет родила  детей,  чья
законность так и осталась под вопросом; ее материнство подвергалось нападкам
при рождении дофина, ее честь была поколеблена после дела с ожерельем.
   Король, возведенный на трон под титулом Людовика Желанного,  принялся  за
королевские труды и оказался бессилен в политике, как и в любви,  скатываясь
от утопии к утопии вплоть до полного банкротства,  от  министра  к  министру
вплоть до господина де Калонна.
   Произошло собрание нотаблей, созвавшее Генеральные штаты.
   Генеральные  штаты,  избранные  всеобщим  голосованием,   объявили   себя
Национальным собранием.
   Знать и духовенство оказались побеждены третьим сословием.
   Бастилия пала.
   Иностранные войска изгнаны из Парижа и Версаля.
   Ночь с третьего на четвертое августа явила аристократии  всю  ничтожность
знати.
   Пятое  и  шестое  октября  явили  королю  и  королеве   всю   ничтожность
королевской власти.
   Четырнадцатое июля 1790 года явило миру единство Франции.
   Принцы утратили народную любовь в эмиграции.
   Месье утратил народную любовь после суда над Фаврасом.
   И,  наконец,  на  Алтаре  отечества  была  принята  присяга  Конституции;
председатель Национального собрания сел на такой  же  трон,  что  и  король;
закону и нации было отведено место выше этих тронов; Европа не сводит с  нас
глаз, склоняется к нам, молчит и ждет; все, кто не  рукоплещет  нам,  объяты
трепетом!
   Братья, разве не верно то, что я  сказал  о  Франции?  Разве  она  не  то
колесо, которое могло бы привести в движение Европу, не то  солнце,  которым
озарится мир?
   - Верно! Верно! - вскричали все голоса.
   - А теперь, братья, - продолжал Калиостро, - считаете  ли  вы,  что  дело
продвинулось достаточно и мы можем отступиться, чтобы  дальше  оно  шло  уже
само  собой?  Считаете  ли  вы,  что  после  присяги  Конституции  мы  можем
положиться на королевское слово?
   - Нет! Нет! - вскричали все голоса.
   - В таком случае, -  объявил  Калиостро,  -  нам  следует  приступить  ко
второму революционному периоду великого дела демократии.  Я  рад  убедиться,
что в ваших глазах, как и в моих, Федерация 1790 года-не цель. но  остановка
в  пути;  что  ж,  мы  постояли,  передохнули,  и  двор  принялся  за   свое
контрреволюционное дело; так препояшемся и снова в путь. Несомненно,  робким
сердцам предстоит изведать немало тревожных  часов  и  отчаянных  мгновений;
часто будет казаться, что луч, озаряющий нам дорогу, погас; нам еще  не  раз
почудится, что указующая нам путь рука покинула  нас.  На  протяжении  этого
долгого периода, который нам надлежит пройти, не  раз  покажется,  что  дело
наше опозорено  и  даже  загублено  каким-нибудь  непредвиденным  несчастным
случаем,  каким-нибудь  нежданным  происшествием;  все  будет  оборачиваться
против   нас:   неблагоприятные   обстоятельства,   триумф   наших   врагов,
неблагодарность  сограждан;  и  многие   из   нас,   быть   может   наиболее
добросовестные, после стольких тяжких трудов и ввиду явного бессилия  начнут
терзаться вопросом, не сбились ли мы с  пути,  не  следуем  ли  по  неверной
дороге. Нет, братья, нет! Я говорю вам это теперь, и пускай мои слова  вечно
звучат у вас в ушах - во время победы подобно торжественным фанфарам, в  час
поражения подобно набату; нет, народам-вожатым доверена святая миссия, и  на
них лежит роковой, провиденциальный долг ее исполнять; Господь, направляющий
их, ведает свои таинственные пути, которые открываются  нам  лишь  в  сиянии
исполненного предначертания; нередко пелена тумана скрывает Господа от наших
глаз, и мы полагаем, что Его нет с  нами;  нередко  сама  идея  отступает  и
словно обращается в бегство, а между тем на самом деле она, подобно  рыцарям
на средневековых  турнирах,  берет  разбег,  чтобы  вновь  поднять  копье  и
устремиться на противника с новыми силами и  новым  пылом.  Братья!  Братья!
Цель, к которой мы стремимся, - это маяк,  зажженный  на  высокой  горе;  за
время пути мы десятки раз теряем его  из  виду  из-за  неровностей  почвы  и
думаем,  что  он  погас;  и  тогда  слабые  начинают  роптать,  сетовать   и
останавливаются, говоря: "Ничто больше  не  указывает  нам  направление,  мы
бредем в потемках; давайте останемся здесь, к чему  блуждать?."  Но  сильные
идут дальше, улыбаясь и храня веру, и вот уже  маяк  виден  опять,  а  после
вновь исчезает и вновь появляется, и с каждым разом все  виднее,  все  ярче,
потому что он становится  все  ближе.  Вот  так,  борясь,  упорно  продолжая
начатое,  а  главное,  храня  веру,  избранники  мира  дойдут  до   подножия
спасительного маяка, свет которого  воссияет  однажды  не  только  для  всей
Франции, но и для всех народов земли. Поклянемся ж,  братья,  поклянемся  от
имени нашего и наших преемников не останавливаться, покуда  не  воссияет  по
всей земле святой завет Христа, первой части которого мы уже почти достигли:
свобода, равенство, братство!
   Эти слова Калиостро были встречены бурным одобрением; но посреди криков и
рукоплесканий, подобно каплям ледяной  воды,  срывающимся  со  сводов  сырой
пещеры на  пылающий  лоб  путника,  во  всеобщий  восторг  ворвались  слова,
произнесенные чьим-то резким, язвительным голосом:
   - Да, поклянемся, но прежде объясни нам, как ты понимаешь эти три  слова,
чтобы мы, скромные апостолы, могли объяснять их с твоих слов.
   Пронзительный взгляд Калиостро прорезал толпу и, словно солнечный зайчик,
высветил бледное лицо депутата от Арраса.
   - Хорошо, - сказал он.  -  Слушай,  Максимильен.  Потом,  подняв  руку  и
возвысив голос, он обратился к собранию:
   - Слушайте все!

Глава 11

СВОБОДА! РАВЕНСТВО! БРАТСТВО!

   Среди собравшихся установилось торжественное молчание,  глубина  которого
свидетельствовала, какую важность придают слушатели тому, что  им  предстоит
услышать.
   - Да, меня с полным основанием спросили, что  такое  свобода,  что  такое
равенство и что такое братство; я скажу вам это. Начнем со свободы. И прежде
всего, братья, не путайте свободу  с  независимостью;  это  не  две  сестры,
похожие друг на друга, - это два  врага,  проникнутые  взаимной  ненавистью.
Почти все народы, обитающие в горах, независимы; но не знаю примеров,  чтобы
народы эти, кроме Швейцарии, были воистину свободны.
   Никто не станет отрицать, что Калабрия, Корсика и Шотландия независимы.
   Никто не посмеет утверждать, что они свободны. Когда ущемляют воображение
калабрийца, честь  корсиканца,  выгоду  шотландца,  калабриец,  не  в  силах
прибегнуть к правосудию,  поскольку  угнетенные  народы  лишены  правосудия,
калабриец хватается за кинжал, корсиканец - за стилет, шотландец за dirk; он
наносит удар, враг падает - и  он  отомщен;  тут  же  горы,  где  он  найдет
убежище, и за неимением свободы, которую тщетно призывают жители города,  он
обретает независимость в глубоких пещерах, густых лесах, на высоких  утесах;
это  независимость  лисицы,  серны,  орла.  Но   орел,   серна   и   лисица,
бесстрастные, неизменные, равнодушные зрители  великой  человеческой  драмы,
разыгрывающейся  перед  ними,  -  это  животные,  подчиненные  инстинктам  и
обреченные  одиночеству;  первобытные,  древ