генерала. А когда  карета  остановится  и  генерал  покажется  в  окне,  ему
выстрелят в голову из пистолета Это была единственная существенная  поправка
к плану заговора; все прочее оставалось без изменений. Деньги  выданы,  люди
предупреждены, королю достаточно было  лишь  сказать  "Да!"  -  и  по  знаку
маркиза де Фавра все незамедлительно началось бы.
   Единственное, что вызывало беспокойство маркиза, это  молчание  короля  и
королевы. И вот королева только что нарушила это молчание, прислав  Изидора;
сколь бы туманны ни были  слова,  которые  Изидору  было  поручено  передать
маркизу и  маркизе  де  Фавра,  они  имели  огромное  значение,  потому  что
принадлежали ее величеству.
   Изидор обещал маркизу передать вечером королеве и королю уверения  в  его
преданности.
   Молодой барон, как помнит читатель, приехал в  Париж  и  в  тот  же  день
отправился в Турин; в Париже  у  него  не  было  другого  пристанища,  кроме
комнаты брата в Тюильри. В отсутствие графа он приказал его  лакею  отпереть
комнату.
   В девять часов вечера он вошел в апартаменты принцессы де Ламбаль.
   Он не был представлен ее высочеству; однако, хотя принцесса его не знала,
днем ее предупредила королева;  когда  лакей  доложил  о  бароне,  принцесса
поднялась и с очаровательной грацией, заменявшей ей ум,  сейчас  же  увлекла
его в дружеское общество.
   Король и королева еще  не  появлялись.  Граф  Прованский  казался  чем-то
обеспокоенным,  он  беседовал  с  двумя  дворянами  из   своего   ближайшего
окружения: г-ном де Лашатром и г-ном д'Авареем. Граф Лун де Нарбои переходил
от одного кружка к другому с легкостью  человека,  который  всюду  чувствует
себя как дома.
   Это дружеское общество состояло из молодых дворян, устоявших перед манией
эмиграции. Среди ник были братья де Ламетт, многим обязанные королеве и  еще
не успевшие перейти в стан ее врагов; г-н д'Амбли, один из самых светлых,  а
может, и самых дурных умов той эпохи, как  будет  угодно  читателю;  г-н  де
Кастри, г-н де Ферзей; Сюло,  главный  редактор  остроумной  газеты  "Деяния
Апостолов" - все это были преданные сердца, но слишком горячие головы.
   Изидор ни с кем из них не  был  знаком,  однако  благодаря  его  громкому
имени, а также особенной любезности, с которой его встретила принцесса,  все
присутствовавшие протянули ему руки.
   Кроме того, он принес новости от той, другой Франции, жившей за границей.
У  каждого  из  присутствовавших  кто-нибудь  из  родственников  или  друзей
находился на службе у принцев; Изидор всех их видел,  он  был  словно  живой
газетой.
   Как мы уже сказали, Сюло был остроумным собеседником.
   Сюло  что-то  рассказывал,  и  все  громко  смеялись.  В  тот  день  Сюло
присутствовал  на  заседании  Национального  собрания.   Господин   Гильотен
поднялся на трибуну, стал расхваливать изобретенную им  машину,  поведал  об
успешном ее испытании утром того же дня и попросил  позволения  заменить  ею
все другие  орудия  смерти  -  колесо,  виселицу,  топор,  четвертование,  -
попеременно приводившие в ужас Гревскую площадь.
   Национальное собрание, соблазненное прелестями новой машины,  уже  готово
было ее одобрить.
   По поводу Национального  собрания,  г-на  Гильотена  и  его  машины  Сюло
сочинил на мотив менуэта "Exaudet" песенку, которая должна была на следующий
день появиться в его газете.
   Эта песня,  которую  он  напевал  вполголоса  в  окружавшем  его  веселом
обществе, заставила слушателей так громко и искренне рассмеяться, что король
с королевой, услыхали их смех еще из передней. Бедный король! Сам  он  давно
уже не смеялся и потому решил непременно осведомиться  о  предмете,  который
мог в столь печальные времена вызвать такое бурное веселье.
   Само собою разумеется, что как только один  лакей  доложил  о  короле,  а
другой - о королеве, то все шушукания, смех, разговоры сейчас  же  стихли  и
наступила благоговейная тишина.
   Вошли две венценосные особы.
   Чем более революционно  настроенные  умы  города  отказывали  монархии  в
почтении, тем больше в  узком  кругу  истинные  роялисты  подчеркивали  свое
уважение, будто невзгоды только придавали им новые силы. Как  год  89-й  был
годом черной  неблагодарности,  так  93-й  явился  выражением  самозабвенной
преданности.
   Принцесса де Ламбаль и принцесса Елизавета завладели вниманием королевы.
   Граф Прованский подошел к  королю  засвидетельствовать  свое  почтение  и
поклонился со словами:
   - Брат! Нельзя ли нам сыграть в карты приватно: только вам, королеве, мне
и кому-нибудь из ваших близких друзей, - чтобы  под  видом  виста  мы  могли
побеседовать без помех?
   - С удовольствием! - отвечал король. - Поговорите с королевой.
   Граф Прованский подошел к Марии-Антуанетте, беседовавшей в  это  время  с
Шарни; барон раскланивался с королевой и говорил ей вполголоса:
   - Ваше величество! Я видел нынче маркиза де Фавра и имею  честь  сообщить
вам нечто весьма важное.
   - Дорогая сестра! - молвил граф Прованский.  -  Король  выразил  желание,
чтобы мы сыграли партию в вист  вчетвером;  мы  объединимся  против  вас,  а
вашему величеству король предоставляет право выбора партнера.
   - Ну что же, мой выбор сделан, - отвечала королева,  сразу  смекнув,  что
партия в вист - только предлог. - Барон де Шарни, вы будете с нами играть, а
за игрой расскажете о новостях из Турина.
   - Как? Вы приехали из Турина, барон? - спросил граф Прованский.
   - Да. А по дороге я заехал  на  Королевскую  площадь,  где  встретился  с
человеком, всем сердцем преданным королю, королеве и вашему высочеству.
   Принц  покраснел,  кашлянул  и  удалился.  Он  любил  недомолвки  и   был
чрезвычайно подозрителен:  прямота  и  искренность  барона  вызывали  в  нем
беспокойство.
   Он взглянул на г-на де Лашатра, тот подошел к нему, получил приказания  и
исчез.
   Тем  временем  король  отвечал  на  приветствия  дворян,  а   также   тех
немногочисленных дам, которые еще бывали на вечерах в Тюильри.
   Королева подошла к супругу, взяла его под руку и увела играть.
   Подойдя к карточному столу, он поискал  взглядом  четвертого  игрока,  но
увидал только Изидора.
   - Ага! Господин де Шарни! - заметил он. - В отсутствие брата вы будете  у
нас четвертым; лучшую замену ему трудно было бы придумать! Милости просим!
   Он жестом пригласил королеву садиться,  потом  сел  сам,  за  ним  -  его
высочество.
   Королева знаком пригласила Шарни, и он последним занял свое место.
   Принцесса Елизавета подошла к козетке,  стоявшей  за  спиной  короля,  и,
опустившись на колени, положила руки на спинку его кресла.
   Игроки сыграли несколько  партий,  перебрасываясь  ничего  не  значившими
словами.
   Наконец, убедившись в том, что все держатся от их стола  на  почтительном
расстоянии, королева решилась обратиться к его высочеству со словами:
   - Брат! Барон вам сообщил, что он приехал из Турина?
   - Да, - отвечал тот, - я об этом что-то слышал.
   - Он сказал вам, что граф д'Артуа и принц де Конде настойчиво  приглашают
нас к себе?
   Король сделал нетерпеливое движение.
   -  Братец!  -  шепнула  принцесса  Елизавета   ангельским   голоском.   -
Пожалуйста, послушайте.
   - И вы туда же, сестричка? - спросил он.
   - Я - больше, чем кто бы то ни было, дорогой Людовик, потому что я больше
всех вас люблю и очень за вас боюсь.
   - Я также сказал его высочеству, - заметил  Изидор,  -  что,  возвращаясь
через Королевскую площадь, я около часу провел в доме номер двадцать один.
   - В доме номер двадцать один? - переспросил король. - А что это за дом?
   - Там живет один дворянин, - отвечал Изидор, - который,  как  и  все  мы,
весьма предан вашему величеству и, как все  мы,  готов  умереть  за  короля;
однако он энергичнее нас и потому уже составил план.
   - Какой план? - поднимая голову, спросил король.
   - Если я рискую своим рассказом  об  этом  плане  вызвать  неудовольствие
короля, то я умолкаю.
   - Нет, нет, продолжайте, - с живостью перебила его королева. - Существует
много людей, замышляющих какие-то козни против нас; мы  слишком  мало  знаем
таких, которые готовы были бы нас защитить; прощая нашим недругам, мы  в  то
же время питаем признательность  по  отношению  к  нашим  друзьям.  Господин
барон! Как зовут этого дворянина?
   - Маркиз де Фавра.
   - А-а,  мы  его  знаем,  -  заметила  королева.  -  И  вы  верите  в  его
преданность, господин барон?
   - Да, ваше величество. Я не только верю: я готов за него поручиться.
   - Будьте осторожны, барон, - предупредил король. - Вы слишком торопитесь.
   - У нас с маркизом - родственные души, государь. Я отвечаю за преданность
маркиза де Фавра. А вот достоинства его плана, надежда на  успех  -  о!  это
совсем другое дело! Я слишком молод. Когда решается вопрос о спасении короля
и королевы, я не могу взять на себя смелость высказать  на  этот  счет  свое
мнение.
   - А в каком положении находится этот план? - поинтересовалась королева.
   - Он готов к исполнению, ваше величество.  Стоит  королю  сказать  слово,
подать знак нынче вечером, и завтра в это время он будет в Пероне.
   Король отмалчивался. Граф Прованский судорожно сгибал и разгибал  бедного
валета червей, который вот-вот должен был переломиться пополам.
   - Государь! - обратилась королева к супругу. - Вы  слышите,  что  говорит
барон?
   - Разумеется, слышу, - нахмурившись, буркнул король.
   - А вы, брат? - спросила она у его высочества.
   - Я слышу не хуже короля.
   - Ну и что вы на это скажете? Ведь это, как я понимаю, предложение.
   - Несомненно, - молвил граф Прованский, - несомненно!
   Поворотившись к Изидору, он попросил:
   - Ну-ка, барон, пропойте нам эту песенку еще разок! Изидор повторил:
   - Как я имел честь доложить, стоит королю сказать слово, подать знак,  и,
благодаря мерам, предусмотренным маркизом де Фавра, он будет через  двадцать
четыре часа в безопасности в Пероне.
   - Ах, брат, разве не соблазнительно то,  что  предлагает  вам  барон?!  -
воскликнул граф Прованский.
   Король стремительно повернулся к брату и, пристально  на  него  взглянув,
спросил:
   - А вы поедете со мной?
   Граф Прованский изменился в лице. Щеки его затряслись; он  никак  не  мог
взять себя в руки.
   - Я? - переспросил он.
   - Вы, брат, - повторил Людовик  XVI.  -  Вы  уговариваете  меня  покинуть
Париж, и потому я вас спрашиваю:
   "Вы поедете со мной?" - Но... - пролепетал граф Прованский. - Я ничего не
знал, я не готов...
   - Как же это вы не знали, если именно вы дали денег маркизу де  Фавра?  -
поинтересовался король. - Не готовы, говорите? Да вы же по минутам знаете, в
каком состоянии находится заговор!
   - Заговор! - побледнев, повторил граф Прованский.
   - Ну разумеется,  заговор...  Ведь  это  же  заговор,  заговор  настолько
реальный, что если он будет раскрыт, маркиза де Фавра схватят, препроводят в
Шатле и приговорят к смерти, - если, конечно, вы не похлопочете о  нем,  как
мы позаботились о господине де Безенвале.
   - Но если королю удалось спасти господина де Безенваля, то он может точно
так же спасти и маркиза.
   - Нет, потому что то, что я мог сделать для одного, я,  верно,  не  смогу
повторить для другого. И потом, господин де Безенваль  был  моим  человеком,
точно так же, как маркиз де Фавра - ваш.  Давайте-ка  будем  спасать  каждый
своего, брат, вот тогда мы и исполним наш долг.
   С этими словами король поднялся Королева удержала его за полу камзола.
   - Государь, вы можете согласиться или отказаться, - заметила она, - но вы
не можете оставить маркиза де Фавра без ответа.
   - Я?
   - Да! Что барону де Шарни следует передать маркизу от имени короля?
   - Пусть он передаст, -  отвечал  Людовик  XVI,  высвобождая  полу  своего
камзола из рук  королевы,  -  что  король  не  может  позволить,  чтобы  его
похитили.
   И он отошел.
   - Это означает, - продолжал граф Прованский, - что если маркиз  де  Фавра
похитит  короля,  не  имея  на  то  позволения,  ему  будут  за  это  только
благодарны, лишь бы это удалось  сделать.  Кто  не  выигрывает,  тот  просто
глупец, а в политике глупость наказывается вдвойне!
   - Господин барон! - молвила королева. - Нынче же вечером, сию  же  минуту
отправляйтесь к маркизу де Фавра и передайте ему слово в слово ответ короля:
"Король не может позволить, чтобы его похитили".  Если  он  не  поймет  этот
ответ короля, вы ему растолкуете. Идите!
   Барон, не без основания принявший  ответ  короля  и  совет  королевы  как
двойное согласие, взял шляпу, торопливо вышел, сел в фиакр и крикнул кучеру:
   - Королевская площадь, двадцать один.

Глава 12

ЧТО УВИДЕЛА КОРОЛЕВА В ГРАФИНЕ, НАХОДЯСЬ В ЗАМКЕ ТАВЕРНЕ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ТОМУ НАЗАД

   Встав из-за карточного стола, король направился к группе  молодых  людей,
чей веселый смех привлек его внимание, когда он входил в гостиную.
   При его приближении наступила мертвая тишина.
   - Ужели судьба короля столь печальна, - спросил Людовик  XVI,  -  что  он
навевает своим появлением тоску?
   - Государь... - в смущении отвечали придворные.
   - Вы так веселились и так громко смеялись, когда пришли мы с королевой!
   Покачав головой, он продолжал:
   - Несчастны короли, в присутствии которых подданные не смеют веселиться!
   - Государь! - возразил было г-н де Ламетт. - Почтительность...
   - Дорогой Шарль!  Когда  вы  учились  в  пансионе  и  по  воскресеньям  и
четвергам я приглашал вас в Версаль, разве вы сдерживали смех, потому что  я
был рядом? Я только что сказал: "Несчастны  короли,  в  присутствии  которых
придворные не смеют веселиться!" Я бы еще сказал так:
   "Счастливы короли, в присутствии которых придворные смеются!"
   - Государь! - отвечал г-н де Кастри - История, которая  нас  развеселила,
покажется вашему величеству, возможно, не очень веселой.
   - О чем же вы говорили, господа?
   - Государь! - выступая вперед, проговорил Сюло  -  Всему  виною  я,  ваше
величество.
   - Ах, вы, господин Сюло! Я прочел  последний  номер  "Деяний  Апостолов".
Берегитесь!
   - Чего, государь? - спросил молодой журналист.
   - Вы - слишком откровенный роялист:  у  вас  могут  быть  неприятности  с
любовником мадмуазель Теруань.
   - С господином Попюлюсом? - со смехом переспросил Сюло.
   - Совершенно верно. А что стало с героиней вашей поэмы?
   - С мадмуазель Теруань?
   - Да... Я давно ничего о ней не слыхал.
   - Государь!  У  меня  такое  впечатление,  будто  ей  кажется,  что  наша
революция идет  слишком  медленно,  и  потому  она  отправилась  подготовить
восстание  в  Брабанте.  Вашему  величеству,  вероятно,  известно,  что  эта
целомудренная амазонка родом из Льежа?
   - Нет, я этого не знал... Так это над нею вы сейчас смеялись?
   - Нет, государь: над Национальным собранием.
   - Ого!  В  таком  случае,  господа,  вы  хорошо  сделали,  что  перестали
смеяться, как только я вошел.  Я  не  могу  позволить,  чтобы  в  моем  доме
смеялись над Национальным собранием.  Правда,  я  не  дома,  а  в  гостях  у
принцессы де Ламбаль, - прибавил король, будто  сдаваясь,  -  и  потому  вы,
сохраняя серьезный вид или же совсем  тихонечко  по  смеиваясь,  можете  мне
сказать, что заставило вас так искренне смеяться.
   - Известно ли  королю,  какой  вопрос  обсуждался  нынче  в  Национальном
собрании?
   - Да, и он очень меня заинтересовал. Речь шла о новой  машине  для  казни
преступников, не так ли?
   - Совершенно верно! И предложил ее своему народу господин Гильотен.., да,
государь! - отвечал Сюло.
   -  Ого!  И  вы,  господин  Сюло,  смеетесь  над  господином   Гильотеном,
филантропом? Вы что же, забыли, что я - тоже филантроп?
   - Я, государь, прекрасно понимаю, что филантропы бывают разные. Во  главе
французской нации стоит, например,  филантроп,  отменивший  пытки  во  время
следствия; этого филантропа мы уважаем, прославляем, даже более того: мы его
любим, государь.
   Все молодые люди разом поклонились.
   -  Однако  есть  и  другие,  -  продолжал  Сюло.  -  Будучи  врачами,  и,
следовательно, имея в своем  распоряжении  тысячи  способов  лишить  больных
жизни, они тем не менее ищут средство избавить от жизни и тех, кто чувствует
себя хорошо. Вот этих-то, государь, я и прошу отдать мне в руки.
   - А что вы собираетесь с ними делать, господин Сюло?  Вы  их  обезглавите
"без боли"? - спросил король, намекая на утверждение  доктора  Гильотена.  -
Будут ли они квиты, почувствовав "легкую прохладу" на шее?
   - Государь! Я от души им этого желаю, - отвечал Сюло, - но обещать  этого
не могу.
   - Как это "желаете"? - переспросил король.
   - Да, государь, я очень люблю тех, кто изобретает новые машины и  сам  их
испытывает. Я бы не стал возражать, если бы мэтр Обрио сам на  себе  испытал
крепость стен Бастилии, а мессир Ангеран де  Мариньи  сам  себя  повесил  на
виселице Монфокона. К несчастью, я не король; к счастью - не судья.  Значит,
вполне вероятно, что я буду вынужден остаться при своем мнении по  отношению
к многоуважаемому Гильотену, оставив не исполненными свои обещания,  которые
я уже начал было исполнять.
   - А что вы пообещали или, вернее, какое обещание вы едва не исполнили?
   - Мне пришла в голову  мысль,  государь,  что  этот  великий  благодетель
человечества должен был бы сам  вкусить  от  своего  благодеяния.  Завтра  в
утреннем номере "Деяний Апостолов", который печатают нынче ночью,  состоится
крещение Справедливости ради следует отметить, что дочь господина Гильотена,
официально признанную сегодня  отцом  перед  Национальным  собранием,  зовут
мадмуазель Гильотиной.
   Король не смог сдержать улыбку.
   - А так как ни свадьбы, ни крестин не бывает без песен, - вмешался  Шарль
Ламетт, - господин Сюло сочинил в честь своей крестницы две песни.
   - Неужели целых две?! - удивился король.
   - Государь! - отвечал Сюло. - Надобно же удовлетворить все вкусы!
   - А на какую музыку вы положили  свои  песни?  Я  не  вижу  ничего  более
подходящего, чем "De profundis" <"Из глубины" (лат.) -  начало  католической
заупокойной молитвы.>.
   - Ну что вы, государь! Вы забываете, с какой радостью  все  будут  готовы
подставить свою шею дочери  господина  Гильотена..,  да  ведь  к  ней  будет
очередь! Нет, государь, одна из моих песенок поется на чрезвычайно модный  в
наши дни мотив менуэта "Exaudet"; другую можно  петь  на  любой  мотив,  как
попурри.
   - А можно вкусить вашей поэзии, господин Сюло? - спросил король.
   Сюло поклонился.
   - Я не являюсь членом  Национального  собрания,  -  молвил  он,  -  чтобы
пытаться  ограничивать  власть  короля;  нет,  я  -  верный   слуга   вашего
величества, и мое мнение таково: король может все, чего ему хочется.
   - В таком случае я вас слушаю - Государь, я повинуюсь, - отвечал Сюло.
   И он вполголоса запел на мотив менуэта "Exaudet", как  мы  уже  говорили,
вот какую песню:

   Почтенный доктор Гильотен,
   Различных комитетов член,
   К тому ж мыслитель политический,
   Был осенен идеей странной,
   Что виселица негуманна,
   И вешать - непатриотично
   Сограждан в этом уверяя,
   Он заявил: "Есть казнь иная
   Без виселицы, без веревки,
   И незачем рубить сплеча,
   И ни к чему палач неловкий -
   Совсем не надо палача!
   Он, Гильотен, герой газет,
   Но в том, что пишут, правды нет:
   Мол, Гиппократа славный внук,
   Чтоб осужденного от мук
   Нечеловеческих избавить,
   Придумал новый аппарат,
   Такой, что всякий будет рад
   Себя мгновенно обезглавить
   Нам всем пример - суровый Рим,
   Мы преклоняемся пред ним,
   Врагов казнившим без боязни:
   И Шапелье, и сам Барнав
   Сказав "Этот медик прав!"
   А уж они-то смыслят в казни.
   Он сон забыл, презрел он лень,
   И вот в один прекрасный день
   Была сотворена машина
   Она погубит многих нас,
   За что получит в добрый час
   Простое имя - "гильотина"!

   Молодые люди засмеялись еще громче. Королю было совсем не весело, но Сюло
был одним из самых  преданн