иональные гвардейцы сочли себя свободными от  присяги  и
почти все разошлись.
   За ними последовало несколько дворян, считавших бесполезным  погибать  за
идею, которую король задушил собственными руками, Остались  лишь  швейцарцы,
насупившиеся, притихшие, не умевшие нарушать дисциплину.
   С высоты террасы павильона Флоры и из окон Луврской галереи  обитатели  и
защитники дворца видели наступавших жителей героических  предместий,  против
которых не могла устоять ни одна армия; именно они в  один  день  опрокинули
Бастилию - крепость, за четыре столетия успевшую врасти в землю.
   У наступавших был свой план; они думали, что король находится во  дворце:
они хотели окружить дворец со всех сторон и взять короля в плен.
   Колонна, следовавшая по левобережной набережной, получила приказ взломать
решетку со стороны реки; колонна, подходившая со стороны  улицы  Сент-Оноре,
должна была взломать Ворота фельянов, а тем временем колонне, двигавшейся по
правому  берегу  под  предводительством   Вестермана,   имевшего   в   своем
распоряжении Сантера и Бийо, надлежало ударить с фронта.
   Эта третья колонна вдруг ворвалась разом  через  все  калитки  с  площади
Карусели, распевая "Дела пойдут на лад!".
   Возглавляли эту колонну марсельцы, тащившие две небольшие четырехзарядные
пушки.
   Около двухсот швейцарцев находились в это время на Карусели.
   Восставшие двинулись прямо на них, и в ту  минуту,  как  швейцарцы  стали
опускать ружья, собираясь открыть огонь,  те  выкатили  свои  пушки  и  тоже
выстрелили.
   Солдаты разрядили ружья, но тут же отступили к дворцу,  оставив  на  поле
боя около тридцати убитых и раненых.
   Восставшие во главе с марсельцами и бретонцами немедленно устремились  на
Тюильри и захватили два двора:
   Королевский, расположенный в центре, - тот самый, где было много  убитых,
- и двор Принцев, соседствовавший с павильоном Флорьт и набережной.
   Бийо хотел сражаться там, где погиб Питу; впрочем, надобно  признать,  он
лелеял в своем сердце надежду, что бедный  парень  только  ранен  и  что  он
сможет оказать ему на Королевском дворе ту же услугу, какую Питу оказал  ему
самому на Марсовом поле.
   Вот почему он одним из первых ворвался  в  Центральный  двор;  там  стоял
такой сильный запах крови, что ему показалось было, что он попал  на  бойню;
этот запах исходил от груды мертвых тел, еще сочившихся дымящей кровью.
   Этот вид,  самый  этот  запах  привели  наступавших  в  исступлении;  они
бросились к дворцу.
   Но  если  бы  даже  они  и  захотели  отступить,  это  было   невозможно:
беспрестанно вливавшиеся потоки людей через калитки с Карусели, - а они были
в те времена много уже, чем в наши дни, - толкали их вперед.
   Впрочем, поспешим заметить, что хотя из дворца пули сыпались  градом,  ни
одному из них даже в голову не пришло отступить хоть на шаг.
   Ворвавшись  в  этот  Центральный  двор,  восставшие,  продвигавшиеся   по
щиколотку в крови своих братьев,  оказались  зажаты  меж  двух  огней  -  их
обстреливали из вестибюля с часами, а также со стороны флигелей.
   Прежде всего необходимо было подавить огонь  этих  флигелей,  Разъяренные
марсельцы бросились в ту сторону; однако они ничего не могли сделать  голыми
руками и потребовали рычаги, мотыги, кирки.
   Бийо попросил принести зарядные картузы.
   Вестерман понял план своего помощника.
   Принесли зарядные картузы вместе с запалами.
   Рискуя подорваться, марсельцы поднесли к запалам огонь и метнули зарядные
картузы во флигели.
   Флигели вспыхнули: защищавшие их  были  вынуждены  покинуть  помещение  и
укрыться в вестибюле дворца.
   Там загорелся рукопашный бой Вдруг Бийо почувствовал, как кто-то обхватил
его сзади за плечи; он обернулся, полагая, что  это  неприятель;  велика  же
была его радость, когда он разглядел, кто его обнимает.
   Это был Питу! Юношу было трудно узнать, он был  залит  кровью  с  ног  до
головы; однако Питу был цел и невредим, без единой царапины!
   В то мгновение, как он увидел, что швейцарцы опускают ружья, он,  как  мы
уже рассказывали, крикнул: "Ложись!" и первым упал наземь.
   Однако товарищи не успели последовать его примеру.
   Ружейная пальба как косой прошлась по рядам  наступавших  и  скосила  три
четверти этих человеческих колосков, которым нужно двадцать пять лет,  чтобы
вырасти, а умирают они в одно мгновение.
   Питу почувствовал себя буквально погребенным под мертвыми телами, а затем
на него со всех сторон хлынула теплая густая кровь.
   Питу, задыхаясь под тяжестью мертвых тел, облитый  их  кровью,  решил  не
подавать признаков жизни и ждать  подходящего  случая,  чтобы  выбраться  на
волю.
   Этого случая он ждал больше часу.
   Правда, каждая минута казалась ему вечностью.
   Наконец, он счел возможным пошевелиться,  когда  услыхал  ликующие  крики
своих товарищей и узнал голос звавшего его Бийо.
   Тогда подобно  Энкеладу,  погребенному  под  Этной,  он  сбросил  с  себя
скрывавшую его груду мертвецов, поднялся на ноги и,  узнав  в  первых  рядах
Бийо, поспешил прижать его к груди.
   Залп швейцарцев, уложивший дюжину наступавших, напомнил  Бийо  и  Питу  о
серьезности положения.
   По обе стороны от Центрального двора горели постройки длиной в  девятьсот
туаз каждая.
   Стояла духота, не было ни малейшего ветерка: дым от пожара и от  стрельбы
повис в воздухе над сражавшимися подобно свинцовому куполу; Дым забирался  в
вестибюль дворца; весь фасад, каждое окно которого пылало, заволокло  дымом;
сквозь плотную дымовую завесу  нельзя  было  разобрать  ни  наступавших,  ни
оборонявшихся.
   Питу, Бийо, марсельцы, головная колонна двинулись вперед и благодаря дыму
ворвались во дворец незамеченными.
   Они столкнулись лицом к лицу со швейцарцами.
   И вот швейцарцы стали понемногу отступать. Это было поистине  героическое
отступление; оставляя своих на каждой ступеньке, на  каждом  шагу,  батальон
медленно, с боем сдавал позиции.
   Вечером, когда стали подсчитывать потери,  на  лестнице  было  обнаружено
восемьдесят трупов.
   Вдруг из комнат и коридоров дворца донесся крик:
   - Король приказывает швейцарцам прекратить огонь!
   Было два часа пополудни.
   Вот что произошло за это  время  в  Собрании  и  что  повлекло  за  собой
объявленный о Тюйльри приказ прекратить  кровопролитие;  приказ,  помогающий
победителям превозмочь отчаяние и покрывающий славой побежденных.
   В то мгновение, когда за королевой захлопнулась  дверь  в  Собрание,  она
успела заметить, что над Шарни занесен железный прут, а штыки и пики вот-вот
готовы его пронзить; она закричала и протянула к  этой  двери  руки;  однако
сопровождавшие  повлекли  ее  в  сторону  зала  заседаний;  в  то  же  время
материнский инстинкт подсказывал ей, что она прежде всего  должна  следовать
за своим ребенком, и она вошла вслед за королем в Собрание.
   Там  она  с  огромной  радостью  увидела  своего   сына,   сидевшего   на
председательском столе; человек, который его принес,  торжествующе  потрясал
красным колпаком над головой юного принца и радостно восклицал:
   - Я спас сына своих господ! Да здравствует его высочество дофин!
   Однако убедившись в  том,  что  сын  -  в  безопасности,  королева  снова
устремилась мыслями к Шарни.
   - Господа! - молвила она. - Один из самых храбрых моих офицеров, один  из
самых преданных моих слуг остался за дверью, ему угрожает  смерть;  я  прошу
вас спасти его.
   Шестеро депутатов бросились исполнять ее просьбу.
   Король, королева,  члены  королевской  семьи  и  сопровождавшие  их  лица
направились к креслам, предназначенным министрам, и заняли их места.
   Собрание встретило их стоя, и  не  потому,  что  вставать  в  присутствии
коронованных особ требовал этикет, а из сочувствия к их несчастью.
   Прежде чем сесть, король знаком показал, что хочет говорить.
   Все смолкло.
   - Я пришел сюда, - сказал он, - во избежание  огромного  преступления;  я
подумал, что только среди вас я могу быть в полной безопасности.
   - Государь! - отвечал Верньо, бывший в тот день  председательствующим.  -
Вы  можете  рассчитывать  на  Национальное  собрание;  его  члены  поклялись
умереть, защищая права народа и конституционную власть.
   Король сел.
   В  эту  минуту  раздался  оглушительный  залп  почти  в  дверях   Манежа:
национальные  гвардейцы,  смешавшись  с  восставшими,  стреляли  с   Террасы
фельянов в капитана  и  солдат-швейцарцев,  служивших  эскортом  королевской
семье.
   Офицер Национальной гвардии, потеряв голову, вбежал в Собрание с криком:
   - Швейцарцы!  Швейцарцы!  На  нас  напали!  Члены  Собрания  решили,  что
швейцарцы одержали верх и, отбросив восставших, двинулись  на  Манеж,  чтобы
отбить своего короля; мы должны признать, что в этот  час  Людовик  XVI  был
скорее королем швейцарцев, нежели королем французов.
   Весь  зал  дружно  поднялся;  и  народные  представители,  и  зрители  на
трибунах, и национальные гвардейцы,  и  секретари  -  все  в  едином  порыве
простерли руки с криком:
   - Что бы ни произошло, клянемся жить и умереть свободными!
   Король и члены королевской семьи не имели к  этой  клятве  ровным  счетом
никакого отношения; они одни остались сидеть на  своих  местах.  Крик  этот,
вырвавшийся из трех тысяч глоток, ураганом пронесся над их головами.
   Заблуждение длилось  недолго,  однако  это  всеобщее  воодушевление  было
весьма впечатляющим.
   Четверть часа спустя раздался другой крик:
   - Дворец захвачен! Восставшие направляются в Собрание, чтобы расправиться
с королем.
   Тогда те, кто с  ненавистью  к  монархии  только  что  поклялись  умереть
свободными, повскакали с мест и  поклялись  защищать  короля  до  последнего
вздоха.
   В это самое мгновение у капитана швейцарцев Дюрлера потребовали от  имени
Собрания сложить оружие.
   - Я нахожусь на службе у короля, а не у Собрания, - возразил  он.  -  Где
приказ короля?
   У посланцев Собрания не было письменного приказа.
   - Я исполняю приказания короля, - продолжал  Дюрлер,  -  и  я  подчиняюсь
только королю. Его почти силой ввели в  Собрание.  Он  был  весь  черный  от
пороха и крови.
   - Государь! - обратился он к королю. - От меня требуют сдачи оружия:  это
приказ короля?
   - Да, - кивнул Людовик XVI, - сдайте оружие Национальной  гвардии;  я  не
хочу, чтобы погибли такие мужественные люди, как вы.
   Дюрлер поник головой, тяжело  вздохнул  и  вышел;  однако  за  дверью  он
приказал передать, что без письменного приказа отказывается подчиниться.
   Король взял лист бумаги и написал:

   "Король приказывает швейцарцам сдать оружие и возвратиться в казармы".

   Об этом и кричали в комнатах,  коридорах  и  на  лестницах  Тюильрийского
дворца.
   Этот приказ внес в Собрание некоторое успокоение, и председатель зазвонил
в колокольчик.
   - Продолжим заседание!  -  объявил  он.  Однако  один  из  представителей
поднялся и заметил, что  согласно  одной  из  статей  Конституции  заседания
запрещено проводить в присутствии короля.
   - Это верно, - подтвердил Людовик XVI, - но куда же вы нас отправите?
   - Государь! - молвил председатель. - Мы можем вам предложить ложу  газеты
"Логограф"; она пустует, потому что газета перестала выходить.
   - Хорошо, - согласился король, - мы готовы перейти туда.
   - Привратники! - крикнул Верньо. - Проводите короля в ложу "Логографа".
   Привратники поспешили исполнить  приказание.  Король,  королева  и  члены
королевской семьи снова прошли через весь зал и оказались в коридоре.
   - Что это на полу? - спросила королева. - Похоже на кровь!
   Привратники ничего не ответили; если эти пятна действительно были кровью,
служащие, возможно, и не знали, откуда она взялась.
   Пятен этих - странная вещь! - становилось все больше по  мере  того,  как
королевская семья подходила к ложе.
   Чтобы избавить королеву от  неожиданностей,  король  ускорил  шаг  и  сам
отворил дверь в ложу.
   - Войдите, ваше величество! - обратился он к королеве.
   Королева бросилась вперед. Едва ступив на порог, она истошно закричала и,
закрыв лицо руками, отпрянула.
   Теперь стало понятно, откуда взялась на полу кровь: в ложе лежал мертвец.
   Королева в порыве едва не споткнулась об это мертвое тело, вот почему она
закричала и отпрянула.
   - Смотрите-ка! - проговорил король тем же тоном, каким  он  сказал:  "Это
голова несчастного господина Мандэ!" -  Смотрите-ка!  Это  тело  несчастного
графа де Шарни!
   Да, это в самом деле был граф де Шарни, тело которого депутаты вырвали из
рук убийц и приказали положить в  ложу  "Логографа",  потому  что  не  могли
предугадать, что спустя десять минут туда войдут члены королевской семьи.
   Тело графа перенесли в расположенный неподалеку  кабинет,  и  королевская
семья заняла лежу.
   Лакеи хотели прежде вымыть ее или хотя бы протереть, потому что весь  пол
был залит кровью; однако королева знаком приказала оставить все, как есть, и
первая опустилась в кресло.
   Никто не  видел,  как  она  разорвала  шнурки  своих  туфелек  и,  дрожа,
коснулась ступнями еще теплой крови - О Шарни! Шарни! - прошептала она. -  И
почему моя кровь не вытечет сейчас вся до последней капли, чтобы смешаться с
твоею навечно!..
   Пробило три часа пополудни

Глава 33

ОТ ТРЕХ ДО ШЕСТИ ЧАСОВ ПОПОЛУДНИ

   Мы оставили дворец в ту минуту,  когда  восставшие  ворвались  в  главный
вестибюль и швейцарцы медленно,  шаг  за  шагом  стали  отступать  к  покоям
короля, как вдруг в комнатах и коридорах  закричали:  "Швейцарцам  приказано
сложить оружие!"
   Эта книга - по всей видимости, последняя наша книга о той страшной эпохе;
по мере того, как мы продвигаемся вперед, мы навсегда расстаемся  с  тем,  о
чем мы уже поведали, чтобы никогда больше к этому не возвращаться. Это  дает
нам право во всех подробностях описать трагический день; мы тем более вправе
это сделать, что рассказываем о нем нашим  читателям  беспристрастно  и  без
всяких предубеждений.
   Итак, читатель вслед за марсельцами ступил на плиты  Королевского  двора;
он в дыму и огне ворвался туда вслед за Бийо и  увидал,  как  тот  вместе  с
Питу, похожим на окровавленное привидение,  вышедшее  из-под  груды  мертвых
тел, поднялся по ступеням лестницы, на которой мы их и оставили.
   С этой минуты Тюильрийский дворец был обречен.
   Что за злой гений стоял во главе этой победы?
   Народный гнев, - скажут мне.
   Да, разумеется, однако кто же направлял этот гнев?
   Человек, которого мы едва успели назвать,  прусский  офицер,  ехавший  на
низкорослой вороной  лошадке  рядом  с  гигантом  Сантером  и  его  огромным
фламандским скакуном, - эльзасец Вестерман.
   Что же это был за человек, подобно молнии видимый лишь во время грозы?
   Это был один из тех людей, которых Господь скрывает до времени и  выводит
на свет лишь в нужное мгновение, в час, когда хочет кого-нибудь поразить!
   Зовут его ВЕСТЕРМАН, человек с запада.
   И в самом деле он появляется, когда монархия падает, чтобы никогда больше
не подняться.
   Кто его выдумал? Кто его  разгадал?  Кто  был  посредником  между  ним  и
Богом?
   Кто догадался, что в гиганта-пивовара,  словно  вырубленного  из  цельной
глыбы, необходимо вдохнуть душу для  борьбы,  в  которой  титанам  надлежало
лишить трона самого Юпитера? Кто дал в помощь Гериону Прометея?  Кто  дал  в
помощь Сантеру Вестермана? Дантон!
   Откуда же гневный трибун раздобыл этого победителя?
   Из притона, из сточной ямы: из тюрьмы Сен-Лазар.
   Вестерман обвинялся, - оговоримся, что это еще  не  было  доказано,  -  в
подделывании банковских билетов и был арестован по подозрению.
   Для осуществления задуманного 10  августа  Дантону  был  необходим  такой
человек, который не  мог  отступить,  потому  что,  отступив,  он  неизбежно
окажется у позорного столба.
   Дантон давно не сводил глаз с таинственного узника; в  тот  день  и  час,
когда он ему понадобился, он мощным ударом разорвал его цепи, разбил оковы и
сказал узнику:
   "Выходи!"
   Революция заключается не только, как  я  сказал,  в  том,  чтобы  поднять
наверх то, что было внизу,  но  и  дать  пленникам  свободу,  а  вместо  них
заточить в тюрьму свободных людей; и не просто свободных людей,  но  сильных
мира сего: знатных вельмож, принцев, королей!
   Несомненно,  Дантон  был  совершенно  уверен  в  том,  что  должно   было
произойти, вот почему он казался таким оцепеневшим, когда всех лихорадило  в
ночь, предшествовавшую кровавой заре 10 августа.
   Он еще накануне посеял ветер; ему не о  чем  было  беспокоиться,  он  был
уверен, что сам будет пожинать бурю.
   Ветром был Вестерман, а бурей  -  Сантер,  гигант,  олицетворявший  собою
простой народ.
   Сантер почти не показывал в этот день  носа;  Вестерман  делал  все,  был
всюду.
   Именно Вестерман возглавил движение по  слиянию  предместья  Сен-Марсо  с
Сент-Антуанским предместьем на Новом мосту; именно Вестерман верхом на своей
вороной лошадке показался  во  главе  войска  на  площади  Карусели;  именно
Вестерман забарабанил в ворота  Тюильри  с  таким  видом,  словно  собирался
открыть дверь в казарму, где хотел отдохнуть после долгого перехода.
   Мы видели, как отворилась эта дверь, как  геройски  исполняли  свой  долг
швейцарцы, как они вынуждены были отступить с боем, но не  бежали,  как  они
были уничтожены, но не побеждены; мы  вместе  с  ними  прошли  ступенька  за
ступенькой всю лестницу, которая усеяна их телами: давайте же  последуем  за
ними в Тюильрийский дворец, где их тоже погибнет без счета.
   Когда стало известно, что король оставил дворец, около трехсот  офицеров,
явившихся умереть вместе  с  королем,  собрались  в  комнате  телохранителей
королевы, чтобы обсудить, следует ли им идти на  смерть,  ежели  короля  нет
больше с ними, чтобы вместе умереть, в чем он торжественно поклялся.
   Они решили пойти вслед за королем в Собрание.
   Дворяне взяли с собой всех швейцарцев, которых  только  смогли  найти,  а
также около двадцати национальных гвардейцев; всего набралось около  пятисот
человек, и они стали спускаться в сад.
   Путь преграждали ворота, именовавшиеся Решеткой королевы; они хотели было
взломать замок, но он не поддался.
   Тогда самые сильные стали трясти решетку и выломали несколько прутьев.
   Через пролом мог бы пройти отряд, но по одному человеку.
   В  тридцати  футах  от  них  находились  батальоны,  охранявшие   решетку
Королевского моста.
   Первыми через пролом вышли два солдата-швейцарца и, не  успев  сделать  и
несколько шагов, были убиты.
   Остальные прошли по их трупам.
   Отряд продвигался под сильнейшим обстрелом; однако поскольку швейцарцы  в
ярких мундирах представляли собой лучшую мишень, пули главным образом летели
в них; вот почему во время этого перехода на двух  убитых  дворян  и  одного
раненого пришлось шестьдесят убитых швейцарцев.
   Убитыми оказались г-н де Картежа и г-н де Клермон д'Амбуаз; ранен был г-н
де Виомениль.
   Подходя  к  Национальному  собранию,  отряд  наткнулся   на   гвардейцев,
расположившихся на парапете и незаметных за деревьями.
   Гвардейцы вышли отряду навстречу и открыли  огонь;  так  было  убито  еще
восемь человек.
   Остатки  отряда,  на  расстоянии  около  восьмидесяти  футов  потерявшего
восемьдесят человек, поспешили к Террасе фельянов, которая вела в Собрание.
   Герцог де Шуазель,  издалека  увидевший  бегущих,  обнажил  шпагу  и  под
обстрелом пушек, расположенных на  Королевском  мосту  и  Поворотном  мосту,
бросился догонять отряд.
   - В Национальное собрание! - крикнул он. Полагая,  что  уцелевшие  четыре
сотни человек следуют за ним, он побежал по коридорам и взлетел по лестнице,
которая вела в зал заседаний.
   На верхней ступеньке он столкнулся с Мерленом.
   - Что вы здесь делаете  со  шпагой  в  руках,  несчастный?  -  воскликнул
депутат.
   Герцог де Шуазель оглянулся: он был один.
   - Вложите шпагу в ножны и ступайте к королю, - посоветовал ему Мерлен.  -
Вас никто, кроме меня, не ви