о улыбнулся.
   - На подобную дерзость я не осмелился бы, доктор; даже  не  говорите  ей,
что вы меня видели.
   - Почему же?
   - Потому что она спросит вас, спас ли  я  монархию,  как  обещал,  и  вам
придется отвечать ей, что не спас; хотя, в  сущности  -  с  нервным  смешком
добавил Мирабо, - ее вины в этом столько же, сколько моей.
   - Вы не хотите, чтобы я ей сказал, что  избыток  работы  и  парламентская
борьба вас убивают?
   Мирабо на мгновение задумался.
   - Да,  -  отвечал  он,  -  скажите  ей  это;  если  хотите,  можете  даже
преувеличить мою болезнь.
   - Почему?
   - Просто так, ради любопытства... Мне хочется кое в чем разобраться.
   - Ладно.
   - Вы обещаете, доктор?
   - Обещаю.
   - И передадите мне, что она скажет?
   - Слово в слово.
   - Хорошо. Прощайте, доктор; безмерно вам благодарен.
   И он протянул Жильберу руку.
   Жильбер пристально посмотрел на Мирабо, которого, казалось,  смутил  этот
взгляд.
   - Кстати, - спросил больной, - что вы мне пропишете перед отъездом?
   - Ну, скажем, теплое питье,  -  отвечал  Жильбер,  -  разжижающее  кровь,
цикорий или огуречник, строгую диету, а главное...
   - Главное?."
   - Никакой сиделки младше пятидесяти лет. Вы понимаете, граф?
   -  Доктор,  -  со  смехом  возразил  Мирабо,  -  скорее  я   найму   двух
двадцатипятилетних, чем нарушу ваше предписание!
   В дверях Жильбер повстречал Тайча.
   У бедняги были слезы на глазах.
   - Эх, сударь, зачем вы уезжаете? - проговорил он.
   - Я уезжаю, потому что меня прогоняют, мой  дорогой  Тайч,  -  со  смехом
сказал Жильбер.
   - И все из-за этой женщины! - прошептал старик. - И все потому,  что  эта
женщина похожа на королеву. А ведь такой выдающийся ум,  если  верить  тому,
что о нем говорят... Господи, да уж лучше быть глупцом!
   И, придя к такому заключению, он распахнул перед Жильбером дверцу кареты;
тот сел в карету, не на шутку обеспокоенный, ломая себе голову над вопросом:
что это за женщина, похожая на королеву?
   На мгновение он задержал Тайча, словно желая его расспросить, но  тут  же
одумался.
   - Что это я затеял? - сказал он себе. - Это секрет не мой, а господина де
Мирабо. Кучер, в Париж!

Глава 13

ЧТО СКАЗАЛ КОРОЛЬ И ЧТО СКАЗАЛА КОРОЛЕВА

   Жильбер самым добросовестным образом исполнил  двойное  обещание,  данное
Мирабо.
   Вернувшись  в  Париж,  он  повстречал  Камила  Демулена,  живую   газету,
воплощение журналистики того времени.
   Он сообщил ему о болезни Мирабо, намеренно  сгустив  краски  относительно
теперешнего состояния больного. Затем он отправился в Тюильри  и  о  том  же
рассказал королю.
   Король удовольствовался замечанием:
   - Ах, бедный граф! И что же, он потерял аппетит?
   - Да, государь, - ответил Жильбер.
   - Тогда дело серьезное, - изрек король.
   И заговорил о другом.
   Выйдя от короля, Жильбер заглянул к королеве и повторил ей то же,  что  и
королю. Лоб высокомерной дочери Марии Терезии собрался в складки.
   - Почему, - сказала она, - эта болезнь не приключилась с ним в тот  день,
когда он произносил свою прекрасную речь о трехцветном знамени?
   Потом, словно раскаявшись в  том,  что  при  Жильбере  не  удержалась  от
замечания, выдающего всю ее ненависть к этому символу французской нации, она
добавила:
   - Тем  не  менее,  если  его  недомогание  усилится,  это  будет  большим
несчастьем для Франции и всех нас.
   - По-моему, я имел честь сообщить вашему величеству, что  это  не  просто
недомогание, это серьезная болезнь, - повторил Жильбер.
   - Но вы с нею справитесь, доктор, - подхватила королева.
   - Сделаю все от меня зависящее, государыня, но ручаться не могу.
   - Доктор, -  сказала  королева,  -  вы  будете  сообщать  мне,  как  себя
чувствует господин де Мирабо, слышите? Я на вас рассчитываю.
   И она заговорила о другом.
   Вечером в означенный час Жильбер поднимался по лестнице особнячка Мирабо.
   Мирабо ждал его, возлежа в шезлонге; но сперва Жильбера попросили немного
подождать в гостиной под предлогом того, что следует  предупредить  графа  о
его приезде; поэтому Жильбер успел осмотреться и глаза его  остановились  на
белом кашемировом шарфе, забытом в одном из кресел.
   Но Мирабо, не то  желая  отвлечь  внимание  Жильбера,  не  то  приписывая
большую  важность  вопросу,  который  должен  был  последовать  за   обменом
приветствиями, сказал:
   - А, это вы! Знаю, что вы уже исполнили часть вашего обещания.  В  Париже
известно, что я болен, и вот уже два  часа,  как  бедному  Тайчу  приходится
каждые десять минут сообщать о  моем  здоровье  друзьям,  которые  приезжают
спросить, не стало ли мне лучше, а быть может, и  врагам,  которые  являются
узнать, не стало ли мне хуже. С первой  частью  все  ясно.  Теперь  скажите,
исполнили ли вы вторую?
   - Что вы имеете в виду? - с улыбкой спросил Жильбер.
   - Сами знаете.
   Жильбер пожал плечами в знак несогласия.
   - Вы были в Тюильри?
   - Был.
   - Видели короля?
   - Видел.
   - А королеву?
   - Тоже.
   - И сообщили им, что скоро они от меня избавятся?
   - Во всяком случае, сообщил, что вы больны.
   - И что они сказали?
   - Король осведомился, не потеряли ли вы аппетита.
   - А когда вы подтвердили что так оно и есть?
   - От души посочувствовал вам.
   - Добрый король! В день моей смерти он скажет друзьям, как Леонид:
   "Нынче я ужинаю у Плутона." А что же королева?
   - Королева посочувствовала вам и с интересом о вас расспросила.
   - В каких выражениях, доктор? - спросил Мирабо, придававший, по-видимому,
большое значение ответу Жильбера.
   - В очень благожелательных.
   - Вы дали мне слово, что повторите буквально все, что она вам скажет.
   - Но я не могу вспомнить все буквально.
   - Доктор, вы все прекрасно помните.
   - Клянусь вам...
   - Доктор, вы обещали; неужели вам хочется, чтобы я считал вас  человеком,
который не держит слова?
   - Как вы требовательны, граф!
   - Да, я таков.
   - Вы настаиваете на  том,  чтобы  я  воспроизвел  вам  все,  что  сказала
королева?
   - Слово в слово.
   - Ну хорошо же, она сказала, что лучше бы  эта  бо-лезнь  приключилась  с
вами утром того дня, когда вы с трибуны защищали трехцветное знамя.
   Жильберу хотелось оценить, какое влияние на Мирабо оказывает королева.
   Тот так и привскочил в своем шезлонге, словно прикоснувшись  к  вольтовой
дуге.
   - Как неблагодарны короли! - прошептал он. - Этой речи ей хватило,  чтобы
забыть о двадцати четырех миллионах, полученных по цивильному листу королем,
и еще четырех, составляющих ее часть. Так, значит,  эта  женщина  не  знает,
так, значит, этой королеве  неведомо,  что  мне  для  этого  пришлось  вновь
завоевывать популярность, которой я лишился из-за нее же!
   Так, значит,  она  уже  не  помнит,  что  я  предложил  Франции  отсрочку
авиньонского собрания, чтобы  поддержать  короля,  терзавшегося  угрызениями
совести из-за религии! Какая ошибка! Значит, она уже не помнит, что, когда я
председательствовал в Якобинском клубе, все  три  месяца,  что  длилось  мое
председательство, стоившее мне десяти лет жизни, я защищал закон  о  составе
национальной гвардии, ограниченном активными гражданами!
   Опять ошибка! Значит, она уже не помнит, что, когда в Собрании  обсуждали
проект  закона  о  присяге  священнослужителей,  я  потребовал,  чтобы   для
духовников, принимающих исповеди, присяга была сокращена! Опять  ошибка!  О,
эти ошибки! Эти ошибки! Я заплатил за них  сполна,  -  продолжал  Мирабо,  а
между тем погубили меня вовсе не эти ошибки:  бывают  такие  времена,  когда
никакие промахи не приводят к падению. Однажды я  выступил  на  защиту  дела
правосудия,  дела  гуманности,  хотя  это  также  было   ради   королевского
семейства: пошли нападки на бегство теток короля; кто-то  предложил  принять
закон против эмиграции. "Если вы примете закон против эмигрантов, - вскричал
я, - клянусь, что никогда не подчинюсь ему!..  И  проект  этого  закона  был
единодушно отвергнут. И  вот  то,  чего  не  могли  совершить  мои  неудачи,
совершил мой триумф. Меня назвали диктатором, меня вынесла на трибуну  волна
ярости - для оратора ничего не может быть хуже этого. Я  восторжествовал  во
второй раз, но мне пришлось обрушиться на якобинцев.
   Тогда якобинцы, эти глупцы, поклялись меня  убить!  Эти  люди  -  Дюпорт,
Ламет, Барнав - не понимают, что, если они меня убьют, диктатором  их  шайки
станет Робеспьер. Им  бы  следовало  беречь  меня  как  зеницу  ока,  а  они
раздавили меня своим идиотским  большинством  голосов;  они  заставили  меня
проливать кровавый пот; они заставили меня испить до дна  чашу  горечи;  они
увенчали меня терновым  венцом,  вложили  мне  в  руку  трость  и,  наконец,
распяли!  Я  счастлив,  что  претерпел  муки,  подобно   Христу,   за   дело
человечности...  Трехцветное  знамя!  Как  же  они  не  видят,  что  это  их
единственное прибежище? Что, если они прилюдно, с открытым сердцем  воссядут
под сенью трехцветного знамени, эта сень еще, быть может, и  спасет  их?  Но
королева не желает спасения, она желает мести; любая благоразумная мысль для
нее нестерпима. Единственное средство, которое я советую, потому что оно еще
может возыметь действие, вызывает у нее наибольшее отвращение: оно состоит в
том, чтобы соблюдать умеренность, быть справедливой и по мере возможности не
совершать промахов.  Я  хотел  одновременно  спасти  монархию  и  свободу  -
неблагодарная борьба, и веду ее я один, всеми покинутый, и против кого? Если
бы против людей - это бы еще ничего, против тигров -  это  бы  тоже  ничего,
против львов - ничего, но я сражаюсь  со  стихией,  с  морем,  с  набегающей
волной, с наводнением! Вчера вода доходила мне до щиколоток, сегодня уже  по
колено, завтра поднимется до пояса, послезавтра захлестнет с головой...  Вот
смотрите, доктор, мне следует быть с вами откровенным. Сперва меня  охватило
уныние, потом отвращение. Я мечтал о роли третейского судьи между революцией
и монархией.
   Я думал, что смогу приобрести влияние на  королеву  как  мужчина;  думал,
что,  если  когда-нибудь  она  неосторожно  пустится  вброд  через  реку   и
поскользнется, я по-мужски брошусь в воду и спасу ее. Но  нет,  никто  и  не
думал,  доктор,  всерьез  пользоваться  моей  помощью;  меня  хотели  просто
ославить, лишить  народного  признания,  погубить,  уничтожить,  обессилить,
обескровить. И вот теперь,  доктор,  я  скажу  вам,  что  бы  мне  следовало
сделать: умереть вовремя - это было бы  для  меня  лучше  всего;  а  главное
проиграть красиво, как античный атлет, с непринужденностью подставить шею  и
достойно испустить последний вздох.
   И Мирабо, вновь распростершись в шезлонге, яростно укусил подушку.
   Теперь Жильбер знал то, что хотел: он  знал,  от  чего  зависит  жизнь  и
смерть Мирабо.
   - Граф, - спросил он, - что бы вы сказали, если бы завтра король  прислал
справиться о вашем здоровье?
   Больной  передернул  плечами,   словно   говоря:   "Мне   это   было   бы
безразлично!."
   - Король... или королева, добавил Жильбер.
   - А что? - И Мирабо приподнялся в шезлонге.
   - Я говорю, король или королева, - повторил Жильбер.
   Мирабо приподнялся, опершись на руки, похожий на присевшего перед прыжком
льва, и устремил на Жильбера взгляд, пытаясь проникнуть в самую глубину  его
сердца.
   - Она этого не сделает, - сказал он.
   - А если все-таки сделает?
   - Вы думаете, - произнес Мирабо, - что она опустится так низко?
   - Я ничего не думаю, я только предполагаю, строю домыслы.
   - Ладно, - сказал Мирабо, - я подожду до завтрашнего вечера.
   - Что вы хотите сказать?
   - Понимайте мои слова в их прямом смысле, доктор, и не усматривайте в них
ничего, кроме того, что сказано. Я подожду до завтрашнего вечера.
   - А что завтра вечером?
   - Ну что ж, завтра вечером, если она пришлет, доктор...  если,  например,
придет господин Вебер, тогда вы правы, а я ошибался. Но если,  напротив,  он
не придет, ну, тогда... тогда, значит, вы ошиблись, доктор, а я был прав.
   - Ладно, в  таком  случае  до  завтрашнего  вечера.  А  покуда,  любезный
Демосфен, спокойствие, отдых и никаких волнений.
   - Я не встану с шезлонга.
   - А этот шарф?
   Жильбер указал пальцем на  предмет,  который  первым  делом  привлек  его
внимание в этой комнате, Мирабо улыбнулся.
   - Слово чести! - сказал он.
   - Ладно, - отозвался Жильбер, - постарайтесь провести спокойную ночь, и я
за вас ручаюсь.
   И он вышел.
   У дверей его ждал Тайч.
   - Ну что ж, дружище Тайч, твоему хозяину лучше, - сказал доктор.
   Старый слуга уныло покачал головой.
   - Как! - удивился Жильбер. - Ты сомневаешься в моих словах?
   - Я сомневаюсь во всем, господин доктор, пока рядом с  ним  остается  его
злой гений.
   И он со вздохом пропустил Жильбера на узкую лестницу.
   В углу лестничной площадки Жильбер увидел какую-то тень,  которая  ждала,
прячась под вуалью.
   Заметив его, эта тень негромко вскрикнула  и  юркнула  в  дверь,  которая
оставалась полуоткрытой, чтобы облегчить ей путь к отступлению, похожему  на
бегство.
   - Что это за женщина? - спросил Жильбер.
   - Это она, - ответил Тайч.
   - Кто - она?
   - Женщина, которая похожа на королеву.
   Жильбер второй раз испытал потрясение, услыхав одну и  ту  же  фразу;  он
сделал было два шага вперед, словно  решив  преследовать  этот  призрак,  но
остановился и прошептал:
   - Не может быть!
   И продолжил свой путь, оставив  старого  слугу  в  отчаянии  оттого,  что
доктор, такой ученый человек, не попытался изгнать  этого  демона,  которого
Тайч искренне считал посланцем преисподней.
   Мирабо провел ночь  довольно  спокойно.  На  другой  день  спозаранку  он
кликнул Тайча и велел отворить окна, чтобы подышать утренним воздухом.
   Старого слугу беспокоило  только  одно  -  что  его  господин,  казалось,
снедаем лихорадочным нетерпением.
   Когда в ответ на его вопрос Тайч сказал, что времени  еще  только  восемь
часов, Мирабо отказался этому верить и потребовал, чтобы принесли часы.
   Он положил эти часы на столик рядом с собой.
   - Тайч, - сказал он старому слуге, - побудьте сегодня внизу вместо  Жана,
а он пускай заменит вас при мне.
   - О Господи! - всполошился Тайч. - Неужто я  имел  несчастье  не  угодить
вашему сиятельству?
   - Напротив, мой милый  Тайч,  -  растроганно  сказал  Мирабо,  -  я  хочу
определить тебя на сегодня в привратники именно  потому,  что  ни  на  кого,
кроме тебя, не могу положиться. Всем, кто будет справляться о моем здоровье,
отвечай, что мне лучше, но я еще не принимаю; и только если приедут от...  -
Мирабо промолчал, потом решился: -  Только  если  приедут  из  дворца,  если
приедут из Тюильри, ты впустишь посланца, слышишь? Под  любым  предлогом  не
отпускай его, покуда я с ним не поговорю. Видишь,  мой  милый  Тайч,  удаляя
тебя, я возвышаю тебя до ранга наперсника.
   Тайч взял руку Мирабо и поцеловал.
   - О ваше сиятельство, - сказал он, - если бы только вы сами хотели жить!
   И он вышел.
   - Черт побери! - сказал Мирабо, глядя ему вслед,  -  это  как  раз  самое
трудное.
   В десять часов Мирабо встал и  оделся  не  без  легкого  щегольства.  Жан
причесал его и побрил, затем придвинул для него кресло к окну.
   Из этого окна была видна улица.
   При каждом стуке молотка, при каждом  дребезжании  колокольчика  из  дома
напротив  можно  было  бы  разглядеть,  как  из-за  шторы  показывается  его
встревоженное лицо и пронзительный взгляд устремляется на улицу; затем штора
падала, но снова приподымалась на следующий звон колокольчика, на  следующий
стук молотка.
   В два часа Тайч поднялся наверх в сопровождении какого-то лакея.
   Сердце Мирабо бешено забилось; лакей был без ливреи.
   Мирабо сразу же предположил,  что  это  бесцветное  существо  явилось  от
королевы, а одето таким образом для того, чтобы не  компрометировать  особу,
его пославшую.
   Мирабо заблуждался.
   - Это от господина доктора Жильбера, - сказал Тайч.
   - А... - проронил Мирабо, побледнев,  словно  ему  было  двадцать  лет  и
вместо посланца от г-жи де Монье он увидел курьера ее дяди бальи.
   - Сударь, - сказал Тайч, - этот человек от господина доктора  Жильбера  и
имеет к вам письмо от  него,  поэтому  я  позволил  себе  сделать  для  него
исключение из общего правила.
   - И хорошо поступили, - сказал граф.
   Потом он обратился к лакею:
   - Письмо?
   Гонец держал письмо в руках и немедля подал его графу.
   Мирабо развернул его; оно состояло всего из нескольких слов:
   Подайте о себе весточку. Буду у вас в одиннадцать вечера.  Надеюсь  сразу
же услыхать от Вас, что я был прав, а Вы заблуждались.
   - Скажи своему господину, что застал меня на ногах и что я жду его  нынче
вечером, - сказал Мирабо лакею. И, обратившись к Тайчу, добавил: Пускай этот
парень уйдет от нас довольный.
   Тайч сделал знак, что понял, и увел бесцветного посланца.
   Шел час за часом. Колокольчик то и  дело  звонил,  а  молоток  стучал.  У
Мирабо перебывал весь  Париж.  На  улицах  толпились  кучки  простых  людей,
которые, узнав новости, отличавшиеся от тех, что сообщали газеты, не  желали
верить на слово обнадеживающим сводкам Тайча и заставляли проезжавшие кареты
сворачивать, чтобы стук колес не беспокоил прославленного больного.
   Около пяти часов Тайч счел за благо еще раз подняться в спальню к  Мирабо
и рассказать ему об этом.
   - Ах, - сказал Мирабо, - увидав тебя, мой бедный Тайч, я уж было подумал,
что у тебя есть для меня новости получше.
   - Новости получше? - удивился Тайч. - Не представляю себе, какие  новости
могут быть лучше подобных свидетельств любви.
   - Ты прав, Тайч, - отвечал Мирабо, - а я неблагодарная тварь.
   И как только за Тайчем затворилась дверь, Мирабо открыл окно.
   Он вышел на балкон и в знак благодарности помахал  рукой  славным  людям,
которые встали у дома на часах, охраняя его покой.
   Те узнали его, и по улице  Шоссе-д'Антен  из  конца  в  конец  прогремели
крики: "Да здравствует Мирабо!."
   О чем думал Мирабо, пока ему воздавали эти неожиданные  почести,  которые
при других обстоятельствах заставили бы его сердце дрогнуть от радости?
   Он думал о высокомерной женщине, которой нет до него дела,  и  глаза  его
рыскали вокруг толпившихся перед домом  людей  в  поисках  лакея  в  голубой
ливрее, идущего со стороны бульваров.
   Он вернулся в комнату с тяжелым  сердцем.  Начинало  темнеть,  а  он  так
ничего и не увидел.
   Вечер прошел так  же,  как  день.  Нетерпение  Мирабо  сменилось  угрюмой
горечью. Его отчаявшееся сердце уже  не  рвалось  навстречу  колокольчику  и
молотку. С  печатью  угрюмой  горечи  на  лице  он  по-прежнему  ждал  знака
внимания, который был ему обещан, но так и не был им получен.
   В  одиннадцать  дверь  отворилась,  и  Тайч  доложил  о  приходе  доктора
Жильбера.
   Тот вошел улыбаясь. Выражение лица Мирабо его перепугало.
   Это лицо с точностью зеркала отражало то, что творилось в  его  смятенной
душе.
   Жильбер догадался обо всем.
   - Не приезжали? - спросил он.
   - Откуда? - осведомился Мирабо.
   - Вы прекрасно знаете, что я имею в виду.
   - Я? Нисколько, клянусь честью!
   - Из дворца от ее имени... от имени королевы?
   - Ничего подобного, дорогой доктор; никто не приезжал.
   - Не может быть! - вырвалось у Жильбера.
   Мирабо пожал плечами.
   - Наивный человеколюбец! - изрек он.
   Потом, судорожным движением схватив Жильбера за руку, он спросил:
   - Хотите, я расскажу вам, что вы сегодня делали, доктор?
   - Я? - отозвался доктор. - Я делал, в сущности, все то же, что и в другие
дни.
   - Нет, потому что в другие дни вы не ездите во дворец, а сегодня  вы  там
побывали; нет, потому что в другие дни вы не видитесь с королевой, а сегодня
вы с ней встречались; нет, потому что в другие дни  вы  не  позволяете  себе
давать ей советы, а сегодня вы подали ей совет.
   - Полноте! - промолвил Жильбер.
   - Поверьте, любезный доктор, я вижу все,