ачала  распространял
неизвестный разносчик, а потом г-н де Босир и которая, КАК мы  уже  сказали,
называлась: "Великая измена графа де Мирабо"!
   Когда Мирабо выходил после заседания, его едва не разорвали в клочья.
   Зато Барнава народ нес на руках.
   Бедный Барнав! Недалек тот день, когда и о тебе будут кричать:
   - Великая измена господина Барнава!

Глава 32

ЭЛИКСИР ЖИЗНИ

   Мирабо вышел с заседания с  гордым  видом,  высоко  подняв  голову.  Пока
мощный атлет смотрел опасности в лицо, он думал только об опасности, позабыв
о своих убывавших силах.
   С ним происходило то же, что с маршалом Саксонским  во  время  битвы  при
Фонтенуа: измотанный, больной, он День напролет не слезал с коня и был самым
сильным и отважным воином в своей армии. Однако как  только  англичане  были
разбиты, как только раздался последний  пушечный  выстрел  в  честь  бегства
английской армии, он без сил упал на поле битвы, на котором  он  только  что
одержал победу.
   Вот то же самое было и с Мирабо.
   Возвратившись к себе, он лег на  пол  на  диванные  подушки  прямо  среди
цветов.
   У Мирабо были две страсти: женщины и цветы.
   С тех пор как началась сессия, его здоровье заметно пошатнулось. Несмотря
на крепкое сложение, он столько выстрадал и физически  и  душевно  во  время
заключений и преследований,  что  теперь  не  мог  похвастаться  безупречным
здоровьем.
   Пока человек молод, все органы подчиняются его воле и готовы повиноваться
по первому же приказанию мозга; они действуют, если  можно  так  выразиться,
одновременно, не противясь ни единому желанию своего повелителя.  Однако  по
мере того как человек достигает  зрелого  возраста,  каждый  орган,  подобно
слуге, который хотя еще и не вышел из повиновения, но  уже  испорчен  долгой
службой,  итак,  каждый  орган  позволяет  себе,  так   сказать,   некоторые
замечания, и урезонить его теперь удается не без борьбы и труда.
   Мирабо был как раз в таком возрасте.  Чтобы  его  органы  продолжали  ему
служить с проворством, к которому  он  привык,  ему  приходилось  сердиться,
показывать характер, и только его злость приводила этих утомленных и больных
слуг в чувство.
   На сей раз он почувствовал в себе нечто более серьезное, чем обыкновенно,
и только слабо возражал своему лакею, предлагавшему сходить за врачом, когда
доктор Жильбер позвонил в дверь и его проводили к Мирабо.
   Тот подал доктору руку и притянул его к себе на  подушки,  где  он  лежал
среди зелени и цветов.
   - Знаете, дорогой граф, - заговорил Жильбер, - я решил перед возвращением
к себе зайти вас поздравить. Вы обещали мне одержать победу, а  сами  можете
праздновать настоящий триумф.
   - Да, однако, как видите, этот триумф, эта победа - победа в духе  Пирра.
Еще одна такая победа, доктор, и я погиб.
   Жильбер пристально взглянул на Мирабо.
   - Да, вы в самом деле больны, - заметил он. Мирабо пожал плечами.
   - Будь на моем месте кто-нибудь другой, он бы уже сто раз умер, -  молвил
он. - У меня два секретаря, так оба уже выбились из сил, особенно Пелинк,  в
обязанности которого входит переписка моих  черновиков,  а  у  меня  ужасный
почерк! Но я без него как без рук, потому что он один разбирает мои каракули
и понимает мои мысли... Так вот Пелинк уже три  дня  не  встает  с  постели.
Доктор! Назовите мне нечто такое, что, я не скажу, вернет меня и  жизни,  но
что-нибудь такое, что дало бы мне силы жить дальше.
   - На что вы  можете  жаловаться!  -  воскликнул  Жильбер,  пощупав  пульс
больного.  -  Таким,  как  вы,  никакие  советы  не   нужны.   Попробуйте-ка
посоветовать отдых человеку, который расходует  свои  силы  исключительно  в
движениях, а воздержание - гению,  который  только  в  излишествах  и  может
развиваться! Как я могу посоветовать вам вынести все  эти  цветы  и  зелень,
источающие днем кислород, а ночью - углерод? Ведь вы  привыкли  к  цветам  и
будете страдать от их отсутствия. Как я вам могу  посоветовать  поступить  с
женщинами так же, как с цветами, и удалить их от себя,  особенно  ночью?  Вы
мне ответите, что легче  умереть...  Так  живите,  дорогой  граф,  так,  как
привыкли жить. Единственное, о чем я вас попрошу: постарайтесь окружать себя
цветами без запаха и, если возможно, избегайте страстной любви.
   - О, на этот счет,  дорогой  доктор,  можете  быть  спокойны,  -  отвечал
Мирабо. - И в этом немалая ваша заслуга. Страстная любовь мне не удалась,  и
у меня нет охоты пробовать езде раз. Три года тюрьмы, смертельный  приговор,
самоубийство любимой женщины из-за другого мужчины вылечили меня от подобных
страстей. Как я вам рассказывал, я на минуту возмечтал было о великой любви,
имея перед глазами пример Елизаветы и Эссекса, Анны Австрийской и  Мазарини,
Екатерины Второй и Потемкина, однако это была всего лишь мечта. Ну еще бы! Я
один-единственный раз виделся с женщиной, ради которой я  воюю,  и  вряд  АН
когда-нибудь  увижу  ее  вновь...  Знаете,   Жильбер,   нет   ничего   более
мучительного,  как  чувствовать   в   себе   способность   совершить   нечто
грандиозное, когда кажется, что в твоих руках - судьба  королевства,  триумф
друзей, гибель врагов, но по  злой  воле  случая,  из-за  рокового  стечения
обстоятельств все это вам не дается. О безумства моей юности! Как  я  в  них
раскаиваюсь! Почему же мне не доверяют? За  исключением  двух-трех  случаев,
когда я был вынужден на крайности, когда я не мог не ударить хотя бы  затем,
чтобы показать, на что я способен, разве я  не  принадлежал  им  всецело,  с
начала и до конца? Разве я не выступал за абсолютное  вето,  когда  господин
Неккер ограничился лишь отсрочивающим вето? Разве я не выступал против  этой
ночи четвертого августа, в  которой,  кстати  сказать,  я  не  участвовал  и
которая лишила знать привилегий? Разве я не выступал против Декларации  прав
человека и гражданина, и не потому,  чтобы  я  надеялся  что-нибудь  из  нее
выбросить,  а  потому,  что  я  полагал,  что  еще  не  настало   время   ее
провозглашать? Ну а сегодня, сегодня разве я не сделал для них  то,  на  что
они не смели и надеяться? Разве не добился я, пусть  в  ущерб  своей  чести,
популярности, жизни, больше того, чего мог бы добиться ради них министр  или
даже принц? И когда я думаю - хорошенько  поразмыслите  о  том,  что  я  вам
сейчас скажу, дорогой  философ,  потому  что  от  этого,  возможно,  зависит
падение монархии, - когда я думаю, что я должен  считать  для  себя  великой
милостью, столь великой, что она была мне оказана всего однажды - встреча  с
королевой; когда я думаю, что если бы  мой  отец  не  умер  накануне  взятия
Бастилии; если бы приличие не помешало мне показаться на следующий  же  день
после его смерти, в тот самый день, когда  Лафайет  был  назначен  генералом
Национальной гвардии, а Байи - мэром Парижа, то на месте Байи был бы  я!  О,
тогда все было бы иначе! Король оказался бы вынужден немедленно вступить  со
мной в отношения; я сумел бы внушить ему мысли о том,  как  нужно  управлять
городом, в сердце которого вызрела Революция; я завоевал бы  ее  доверие;  я
увел бы ее в сторону, прежде чем зло успело бы укорениться, а вместо этого я
- рядовой  депутат,  человек  подозрительный-,  вызывающий  зависть,  страх,
ненависть; и меня удалили от короля, оклеветали в глазах королевы! Можете ли
вы мне поверить, доктор, что, увидав меня  в  Сен-Клу,  она  побледнела?  Ну
разумеется: разве ее не убедили в том, что именно я виноват в пятом и шестом
октября. Вот так за этот год я сделал бы, все, что мне помешали  сделать,  а
теперь.., боюсь, что теперь для  благополучия  монархии,  как  и  для  моего
собственного, слишком поздно.
   С выражением глубокой печали Мирабо схватился за грудь.
   - Вам плохо, граф? - спросил Жильбер.
   - Кик в аду! Бывают дни, когда, клянусь честью, мне кажется, что клеветой
мою душу терзают так же мучительно, как если бы меня отравили мышьяком... Вы
верите в яд Борджа, в Aqua Toff ana ди Перуджа и в порошок Лавуазье, доктор?
- с улыбкой поинтересовался Мирабо.
   - Нет, но я верю в раскаленное лезвие, которое испепеляет ножны, я верю в
лампу, от света которой вдребезги разлетается стекло.
   Жильбер достал из кармана небольшой  хрустальный  флакончик,  содержавший
два наперстка зеленоватой жидкости.
   - Давайте-ка проведем опыт, граф, - предложил он.
   - Какой? - с любопытством поглядывая на флакон, спросил Мирабо.
   - Один из моих друзей, которого я хотел бы видеть и в числе ваших,  очень
образован в области естественных наук и даже, как он  утверждает,  по  части
наук оккультных, Он дал мне рецепт этого зелья как сильного противоядия, это
-  как  всеобщая  панацея,  почти  эликсир  жизни.  Частенько,  когда   мною
овладевали мрачные мысли, приводящие наших соседей-англичан к меланхолии,  к
сплину и даже к смерти, я выпивал всего несколько капель  этой  жидкости  и,
должен признаться, действие всегда оказывалось  спасительным  и  мгновенным.
Хотите попробовать?
   - Из ваших рук, доктор, я готов принять все что угодно, даже  цикуту,  не
говоря уже об  эликсире  жизни.  Надо  ли  с  ним  что-нибудь  делать  перед
употреблением или это нужно пить так, как оно есть?
   - Эта жидкость сама по себе обладает удивительными свойствами.  Прикажите
лакею принести несколько капель водки или спирта в ложке.
   - Дьявольщина! Винного спирта или водки, чтобы разбавить ваш напиток! Так
это, стало быть, жидкий огонь? Я и не знал, что человек когда-нибудь пил его
с тех пор, как Прометей налил его  одному  из  предков  человеческого  рода.
Однако должен вас предупредить, что мой слуга вряд ли отыщет  во  всем  доме
больше, чем шесть капель  водки.  Я  не  Питт,  я  не  в  этом  черпаю  свое
красноречие. - Лакей; вернулся несколько  минут  спустя  и  принес  то,  что
требовалось.
   Жильбер разбавил несколько капель водки таким же количеством жидкости  из
флакона. В ту же секунду смесь  приняла  цвет  абсента,  и  Мирабо,  схватив
ложку, проглотил ее содержимое.
   - Ах, черт подери! Хорошо, что вы меня предупредили,  доктор,  -  заметил
он, обратившись к Жильберу, - ну и крепкий напиток! Мне кажется, я проглотил
молнию в полном смысле слова.
   Жильбер улыбнулся и стал терпеливо ждать. Некоторое время  эти  несколько
капель пламени словно пожирали Мирабо  изнутри;  голова  его  опустилась  на
грудь, и он прижал руку к желудку. Вдруг он поднял голову.
   - Ах, доктор, вы и в самом деле дали мне эликсир жизни! - вскричал он.
   Он поднялся; дыхание с шумом рвалось  из  его  груди.  Он  высоко  поднял
голову и простер руки:
   - Если монархии суждено рухнуть, я чувствую в себе силы ее поддержать!  -
воскликнул он. Жильбер улыбнулся.
   - Так вам лучше? - спросил он.
   - Доктор, скажите мне, где продается это питье, и если за каждую каплю  я
должен был бы заплатить брильянтами такой же  величины,  если  мне  придется
отказаться от всего, кроме удовольствия  быть  сильным  и  здоровым,  я  вам
ручаюсь, что у меня тоже будет это жидкое пламя  и  тогда..,  тогда  я  буду
считать себя непобедимым.
   - Граф! - молвил Жильбер. - Обещайте мне, что будете принимать это  зелье
не чаще двух раз в неделю, обращаться только ко мне за новой порцией, и этот
флакон - ваш.
   - Давайте! - кивнул Мирабо. - Я готов вам обещать все что угодно.
   - Пожалуйста, - проговорил Жильбер. - Но это еще  не  все.  У  вас  будут
лошади и экипаж, как вы мне сказали?
   - Да.
   - Ну так поезжайте пожить в деревню. Цветы, отравляющие  воздух  в  вашей
комнате, в саду оказывают  благотворное  воздействие.  Ежедневная  скачка  в
Париж и обратно пойдет вам на пользу. Выберите, если это будет возможно, дом
на возвышенности, в лесу или у реки, в Бельвю, Сен-Жермене или Аржантее.
   - Аржантей! - подхватил Мирабо. - Туда-то я как раз и послал моего  слугу
поискать загородный дом. Тейч,  ведь  вы  мне  сказали,  что  нашли  кое-что
подходящее, не так ли?
   - Да, ваше сиятельство, - отвечал слуга,  присутствовавший  при  лечении,
проведенном только что доктором Жильбером. - Да, прелестный домик, о котором
мне говорил Фриц, мой соотечественник. Он  там,  кажется,  жил  с  хозяином,
иноземным банкиром. Теперь дом свободен, и  ваше  сиятельство  могут  занять
его, когда пожелают.
   - Где находится этот дом?
   - Недалеко от Аржантея. Он называется замок Маре.
   - О, я его знаю! - воскликнул Мирабо. - Очень  хорошо.  Тейч.  Когда  мой
отец с проклятиями выгнал меня из дому, угостив  на  прощанье  палкой...  Вы
знаете, доктор, что мой отец жил в Аржантее?
   - Да.
   - Так вот когда он меня выставил вон, мне частенько случалось гулять  под
стенами этого прекрасного замка и говорить себе,  подобно  Горацию..,  прошу
прощения, если цитата будет неточной:  "О  rus  quando  te  aspiciaan?"  <"О
деревня, когда я вновь тебя увижу?" (лат.) - Гораций, Сатира VI.> - В  таком
случае, дорогой граф,  настало  время  осуществить  вашу  мечту.  Поезжайте,
побывайте в замке Маре, перевезите вещи.., чем раньше, тем лучше.
   Мирабо на минуту задумался, потом обернулся к Жильберу.
   - А знаете, дорогой доктор, пожалуй, ваш долг в том, чтобы понаблюдать за
больным,  которого  вы  только  что  вернули  к  жизни.  Сейчас  пять  часов
пополудни, дни еще долгие, на улице прекрасная  погода...  Давайте  сядем  в
карету и отправимся в Аржантей.
   - Ну что ж, едем в Аржантей, - согласился Жильбер. - Если  уж  взялся  за
лечение столь драгоценного  здоровья,  как  ваше,  дорогой  граф,  надо  все
изучить... Итак, поедемте смотреть ваш будущий загородный дом!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

ЧЕТЫРЕ СТУПЕНИ - ПРЕДЕЛ РОДСТВА

   У Мирабо отнюдь не было налаженного хозяйства и  соответственно  не  было
собственной кареты. Слуга пошел на поиски наемного экипажа.
   Поездка в Аржантей, которая занимает сегодня одиннадцать минут,  а  через
десяток лет, быть может, будет длиться каких-нибудь одиннадцать секунд, была
в те времена целым путешествием.
   Почему Мирабо выбрал Аржантей? Как он сказал  доктору,  с  этим  городком
были связаны воспоминания. А человек испытывает  такую  великую  потребность
продлить свое краткое существование, что при малейшей возможности  цепляется
за прошлое, чтобы не так быстро уноситься в сторону будущего.
   В Аржантее одиннадцатого июля 1789 года умер его отец, маркиз де  Мирабо,
умер, как подобало истинному дворянину, не желавшему ничего знать о  падении
Бастилии.
   Итак, в конце аржантейского моста Мирабо приказал остановить карету.
   - Мы приехали? - спросил доктор.
   - И да, и нет. Мы еще не добрались до замка Маре, который  расположен  на
четверть лье дальше Аржантея. Но я забыл вам сказать,  дорогой  доктор,  что
сегодняшнее наше путешествие - не  простая  поездка;  это  паломничество,  и
паломничество в три места сразу.
   - Паломничество! - с улыбкой отозвался Жильбер. - И к какому же святому?
   - К святому Рикети, мой милый доктор; этого  святого  вы  не  знаете,  он
канонизирован людьми. По правде сказать, я весьма сомневаюсь, что  Боженька,
если предположить, что он вникает во все глупости, которые творятся  в  этом
жалком  мире,  утвердил  бы  эту  канонизацию;  тем  не  менее  можно  смело
утверждать, что  здесь  покоится  Рикети,  маркиз  де  Мирабо,  Друг  людей,
принявший мученическую смерть по причине излишеств и кутежей,  которыми  его
доконал недостойный сын Оноре Габриель Виктор Рикети, граф де Мирабо.
   - Ах да, верно, - отозвался доктор, - ведь ваш отец умер в Аржантее.
   Простите, что позабыл об этом, дорогой граф. Меня извиняет только то, что
в первые дни июля, возвратившись из Америки, я был арестован  по  дороге  из
Гавра в Париж и, когда ваш отец умер, находился в Бастилии. Я  вышел  оттуда
четырнадцатого июля вместе с семью остальными узниками тюрьмы, и эта смерть,
будучи при всей своей  значительности  частным  событием,  оказалась  как-то
заслонена событиями огромной важности, разразившимися в том же  месяце...  А
где жил ваш отец?
   В тот самый миг, когда прозвучал этот вопрос,  Мирабо  остановился  перед
оградой, окружавшей дом, расположенный на  берегу  и  обращенный  фасадом  к
реке, от которой его отделяли лужайка протяженностью примерно в триста шагов
и ряд деревьев.
   Видя человека, остановившегося перед решеткой, огромный  пес  пиренейской
породы с рычанием бросился на него, просунул голову между прутьев решетки  и
попытался укусить Мирабо или хотя бы отхватить кусок от его одежды.
   - Черт побери, доктор, -  заметил  Мирабо,  попятившись,  чтобы  избежать
грозных белых клыков сторожевого пса, - здесь ничто не  изменилось,  и  меня
встречают, как встречали при жизни отца.
   Тем временем на крыльцо вышел молодой человек, он приказал псу замолчать,
подозвал его и приблизился к двум посетителям.
   - Простите, господа, - сказал он, - хозяева не имеют отношения к  приему,
который оказывает вам этот пес; в этом доме жил маркиз де  Мирабо,  и  перед
ним часто останавливаются гуляющие, а бедняга Картуш не может уразуметь, что
людей привлекает к дому его смиренных хозяев исторический интерес, вот он  и
рычит без конца. Картуш, в будку!
   Молодой человек сурово погрозил псу, и тот  с  рычанием  ушел  к  себе  в
конуру, просунул в отверстие две передние лапы и  положил  на  них  морду  с
острыми клыками, кроваво-красным языком и горящими глазами.
   Мирабо и Жильбер тем временем переглянулись.
   - Господа, -  продолжал  молодой  человек,  -  за  этой  решеткой  сейчас
находится один из обитателей дома, который готов отворить его и принять вас,
коль скоро вам любопытно не только осмотреть его снаружи.
   Жильбер толкнул Мирабо локтем, давая знать, что он охотно осмотрел бы дом
изнутри.
   Мирабо понял; впрочем, ему и самому хотелось того же, что Жильберу.
   - Сударь, - сказал он, - вы читаете у нас в мыслях. Мы знаем, что в  этом
доме жил Друг людей, и нам было бы очень любопытно попасть внутрь.
   - И ваше любопытство возрастет, господа, - подхватил молодой  человек,  -
когда вы узнаете, что за то время, когда здесь  жил  Мирабо-отец,  этот  дом
дважды или трижды почтил посещением его прославленный сын, не  всегда,  если
верить преданию, находивший тот прием, которого был достоин и который мы  бы
ему оказали, если бы у него появилось  желание,  подобное  вашему,  господа,
коему я охотно иду навстречу.
   И молодой человек с поклоном  отворил  ворота  посетителям,  потом  вновь
захлопнул их и пошел вперед.
   Но Картуш не мог потерпеть подобного гостеприимства; с ужасающим лаем  он
вновь выскочил из конуры.
   Молодой человек бросился между псом и тем из  гостей,  на  которого  пес,
казалось, лаял с особой яростью.
   Но Мирабо отстранил молодого человека.
   - Сударь, - сказал он, - и собаки, и люди лаяли на меня достаточно часто;
люди подчас кусали, собаки никогда. Кстати, говорят, что над животными имеет
непреодолимую  власть  человеческий  взгляд;  прошу   вас,   позвольте   мне
произвести опыт.
   - Сударь, - поспешно возразил молодой человек, - предупреждаю вас, Картуш
очень свиреп.
   - Оставьте, оставьте, сударь, - отвечал Мирабо, - я каждый день имею дело
с более злобными тварями и не далее как сегодня справился с целой сворой.
   - Да, но с той сворой, -  вмешался  Жильбер,  -  вы  можете  говорить,  а
могущество вашего слова никто не ставит под сомнение.
   - Доктор, вы, по-моему, поборник учения о магнетизме?
   - Разумеется. И что же?
   - В таком случае вы должны признать  могущество  взгляда.  Позвольте  мне
испробовать на Картуше влияние магнетизма.
   Мирабо, как мы видим, прекрасно владел тем  бесстрашным  языком,  который
внятен высшим натурам.
   - Что ж, попробуйте, - уступил Жильбер.
   -  Ах,  сударь,  -  повторил  молодой  человек,  -  не  подвергайте  себя
опасности.
   - Прошу вас, - произнес Мирабо.
   Молодой человек поклонился в знак согласия и отступил влево, в  то  время
как Жильбер отступил вправо; они были похожи на двух дуэльных секундантов  в
тот миг, когда их подопечный ждет выстр