еко в лес, аббат, опасаясь, как бы он не  потерялся,  посылал  за
ним лучших бегунов коллежа.
   Те рассказывали, что когда находили мальчика,  он  задыхался,  почти  без
чувств привалившись к дереву или лежа на зеленом мшистом  ковре  у  подножия
высоких сосен.
   Однако никогда с Себастьеном не случалось приступов по  вечерам;  еще  ни
разу не приходилось разыскивать его ночью.
   Должно было произойти нечто из ряда вон выходящее,  однако  аббат  Фортье
напрасно ломал голову: он не мог догадаться об истинной причине побега.
   Чтобы  достичь  более  удачного  результата,  нежели  аббат  Фортье,   мы
последуем за Себастьеном Жильбером, - ведь мы знаем, куда он отправился.
   Тетушка Анжелика не ошиблась -  она  точно  видела  Себастьена  Жильбера,
когда тот выскользнул в темноте и со всех ног бросился  в  ту  часть  парка,
которую называли Партером.
   Из Партера  он  пробрался  на  Фазаний  двор,  а  оттуда  узкой  просекой
отправился в Арамон. Меньше чем через час он был в деревне С той минуты, как
мы узнали, что целью побега Себастьена была деревня Арамон, совсем  нетрудно
догадаться, кого из жителей этой деревни он разыскивал Себастьену нужен  был
Питу.
   К несчастью, Питу выходил из деревни с одной стороны, когда  с  другой  в
нее входил Себастьен Жильбер  Питу,  как  мы  помним,  во  время  пиршества,
устроенного Национальной гвардией Арамона в собственную честь, остался один,
словно античный борец среди поверженных врагов, он бросился на поиски Катрин
и нашел ее на дороге, ведшей из Виллер-Котре в Писле: она лежала без чувств,
а на ее губах еще не остыл прощальный поцелуй Изидора.
   Жильбер ничего этого не  знал,  он  пошел  прямо  к  хижине  Питу;  дверь
оказалась не заперта.
   Питу жил чрезвычайно просто и считав что ему нет  необходимости  запирать
дом Впрочем, даже если бы до этого времени  он  взял  в  привычку  тщательно
запирать дверь, в тот вечер голова его до такой степени была занята  другим,
что он не вспомнил бы об этой мере предосторожности  Себастьен  знал  жилище
Питу, как свое собственное: он поискам трут и кремень, нашел нож,  служивший
Питу кресалом, поджег жгут, от него - свечи и стал  ждать  Однако  Себастьен
был слишком возбужден, чтобы ждать спокойно, а  в  особенности  -  долго  Он
метался от печки к двери, от двери - до  перекрестка;  потом,  как  сестрица
Анна <Персонаж сказки Перро  "Синяя  борода">,  видя,  что  никто  не  идет,
вернулся в дом, чтобы посмотреть, не возвратился ли Питу  в  его  отсутствие
Видя, что время идет, а Питу все нет, он подошел к хромому столу, где стояла
чернильница, лежали перья и стопка бумаги.
   На первой странице в этой стопке были записаны имена, фамилии  и  возраст
тридцати трех человек, составлявших численный  состав  Национальной  гвардии
Арамона и находившихся в подчинении Питу.
   Себастьен  аккуратно  приподнял  верхний  листок,   образец   каллиграфии
командира, не стеснявшегося ради блага  общего  дела  опуститься  иногда  до
ремесла писаря.
   На другом листе Себастьен написал:

   "Дорогой Питу!
   Я пришел рассказать тебе о том, что слышал  неделю  тому  назад  разговор
между аббатом Фортье  и  викарием  из  Виллер-Котре  Кажется,  аббат  Фортье
вступил в  сговор  с  парижской  аристократией;  он  говорил  с  викарием  о
готовящейся в Версале контрреволюции.
   Это то, что мы узнали недавно в отношении королевы, поправшей трехцветную
кокарду и вместо нее надевшей черную.
   Об угрозе контрреволюции нам стало известно после событий,  последовавших
за банкетом и очень меня обеспокоивших по  поводу  отца,  ведь  он,  как  ты
знаешь, - враг аристократов; однако нынче вечером, дорогой Питу, я испугался
еще больше.
   Викарий опять пришел к священнику, а так как  я  был  обеспокоен  судьбой
отца, я решил, что могу себе позволить нарочно послушать продолжение того, о
чем накануне я услышал случайно.
   Похоже на то, дорогой Питу, что народ отправился в  Версаль;  было  много
убитых и среди прочих - господин Жорж де Шарни.
   Аббат Фортье прибавил следующее:

   "Давайте говорить тише, чтобы не взволновать  юного  Жильбера:  его  отец
тоже ходил в Версаль и, возможно, погиб"

   Как ты понимаешь, дорогой Питу, дальше  я  слушать  не  стал  Я  тихонько
выскользнул из своего укрытия, так что никто ничего не заметил; я  пробрался
через сад, оказался на площади и прибежал к тебе. Я  хотел  попросить  тебя,
чтобы ты проводил меня в Париж, что ты непременно бы  сделал,  и  притом  от
чистого сердца, если бы был здесь.
   Но так как тебя нет и неизвестно, когда вернешься (ты, верно,  отправился
в лес Виллер-Котре ставить силки на зайцев и в таком случае  придешь  только
завтра), а я сгораю от нетерпения и беспокойства, то не могу так долго ждать
Я ухожу один; будь покоен, я знаю дорогу. Кстати, из тех денег, что мне  дал
отец, у меня осталось еще два луидора, и я смогу сесть в  первый  же  фиакр,
который встречу на дороге.

   Р.S. Я написал такое длинное письмо,  во-первых,  чтобы  объяснить  тебе,
зачем я еду, а во-вторых, потому что я надеялся, что пока  я  его  пишу,  ты
вернешься.
   Письмо написано, ты  не  вернулся,  я  уезжаю!  Прощай  или,  вернее,  до
свидания. Если с отцом ничего не случилось и ему ничто не угрожает, я  скоро
вернусь Если же  мое  присутствие  там  будет  необходимо,  я  твердо  решил
уговорить отца оставить меня при себе.
   Успокой аббата Фортье относительно моего отъезда, но сделай это не раньше
завтрашнего дня, когда уже будет поздно посылать за мной погоню.
   Ну, раз тебя до сих пор нет, придется отправляться. Прощай, или,  вернее,
до свидания".

   Засим Себастьен Жильбер,  зная  бережливость  своего  друга  Питу,  задул
свечу, распахнул дверь и вышел Мы погрешили бы против истины, утверждая, что
Себастьен Жильбер был совершенно спокоен,  пускаясь  в  долгий  путь  ночью;
однако  испытываемое  им  чувство  не  было  страхом,  как  можно  было   бы
предположить, будь на его месте другой мальчик. Он волновался, понимая,  что
поступает вопреки приказаниям отца, но в то же  время  чувствовал,  что  тем
самым он доказывает свою любовь к отцу, а такое неповиновение любой отец  не
может не простить.
   Кстати сказать, с тех пор,  как  мы  не  видели  Себастьена,  он  заметно
возмужал. Для своего возраста он был несколько бледен,  хрупок  и  нервозен.
Ему скоро должно было исполниться пятнадцать  лет.  В  этом  возрасте,  имея
темперамент Жильбера, будучи сыном Жильбера  и  Андре,  он  стал  уже  почти
мужчиной.
   Итак, молодой  человек,  не  испытывая  ничего,  кроме  волнения,  вполне
естественного при совершении того, что он  задумал,  побежал  в  направлении
деревушки Ларни и вскоре различил ее очертания "в бледном сиянии звезд", как
сказал старик Корнель Он  пошел  вдоль  деревни,  достиг  огромного  оврага,
разделявшего две деревни, Ларни и Восьен, и вбиравшего в себя пруды Валю;  в
Восьене он вышел на главную дорогу и успокоился, когда  увидел,  что  он  на
верном пути Себастьен был сообразительным малым:  возвращаясь  из  Парижа  в
Виллер-Котре, он говорил в дороге только по-латыни; теперь он  положил  себе
три дня на возвращение из Парижа, прекрасно понимая, что за один день ему не
обернуться; кроме того, на сей раз он решил не терять время на разговоры.
   Итак, он не спеша спустился с первой и поднялся на  вторую  гору  Восьен;
выйдя на плоскогорье, он прибавил шагу.
   Себастьен  пошел  скорее,  возможно,  потому,  что  приближался  довольно
трудный переход, считавшийся в те времена чем-то вроде  ловушки  на  дороге,
которой  в  наши  дни  уже  не  существует  Этот  трудный  переход   зовется
Фонтен-о-Клер; он представляет собой чистейший источник, вода которого течет
шагах в двадцати от двух каменоломен, напоминающих  адские  пещеры,  зияющие
чернотой.
   Мы не можем с точностью утверждать, испытывал ли Себастьен страх, проходя
это место; он не прибавил шагу и не сошел  с  дороги,  хотя  мог  бы  обойти
опасное место стороной; он немного замедлил шаг только чуть дальше,  но  это
произошло, видимо, потому, что начинался едва заметный подъем,  и,  наконец,
юноша вышел на развилку двух дорог: на Париж и на Креспи.
   Там он внезапно остановился. Идя из Парижа,  он  не  приметил,  по  какой
дороге шагал; возвращаясь в Париж, он не знал, какую из  двух  дорог  должен
избрать, левую или правую.
   Вдоль обеих дорог  росли  одинаковые  деревья,  обе  они  были  одинаково
вымощены.
   Поблизости не было никого, кто мог бы ответить на его вопрос.
   Беря начало из одной точки, дороги заметно и довольно скоро разбегались в
разные стороны; значит, если бы  Себастьен,  вместо  того,  чтобы  пойти  по
верной дороге, избрал неправильный путь, он был бы на следующий день  весьма
далеко от парижской дороги. Себастьен в нерешительности остановился.
   Он пытался обнаружить что-нибудь, что указало бы ему, по  какой  из  двух
дорог он должен следовать; однако он вряд ли мог бы  это  определить  и  при
свете дня, а уж в ночной темноте - тем более.
   В отчаянии он сел на  перекрестке,  чтобы  отдохнуть  и  в  то  же  время
поразмыслить,  как  вдруг  ему  почудилось,  будто  издалека,   со   стороны
Виллер-Котре, донесся стук копыт.
   Он привстал и прислушался.
   Он не ошибся: цокот лошадиных подков  о  мостовую  становился  все  более
отчетливым.
   Себастьен мог узнать о том, что его интересовало.
   Он приготовился остановить всадников и спросить у них Дорогу.
   Вскоре он увидел, как вдалеке замаячили их тени; из-под  лошадиных  копыт
вылетали снопы искр.
   Тогда он совсем поднялся, перепрыгнул через ров и стал ждать.
   Всадников было двое; один из них скакал чуть впереди другого.
   Себастьен не без основания решил, что первый всадник - хозяин, а второй -
слуга.
   Он сделал несколько шагов по направлению к первому всаднику.
   Видя, что из глубины рва выпрыгнул какой-то человек, тот решил,  что  это
засада, и схватился за седельную кобуру.
   Себастьен заметил его движение.
   - Сударь! - молвил он. - Я не  грабитель;  последние  события  в  Версале
вынуждают меня отправиться в Париж на поиски отца; я не знаю,  по  какой  из
этих двух дорог мне следует отправиться; вы  окажете  мне  огромную  услугу,
если укажете, какая дорога ведет в Париж.
   Изысканные выражения Себастьена, звонкий  юношеский  голос,  показавшийся
всаднику знакомым, заставили его остановиться, несмотря на то, что он  очень
спешил - Дитя мое! - доброжелательно проговорил он, обращаясь к мальчику.  -
Кто вы такой и как вы отважились пуститься в путь в столь поздний час?
   - Я же не спрашиваю вашего имени, сударь... - возразил тот. - Я прошу вас
указать мне дорогу, в конце которой я узнаю, жив ли мой отец В  еще  детском
голоске послышались поразившие всадника твердые нотки.
   - Друг мой! Парижская дорога - та, по которой едем мы, - отвечал он - Я и
сам ее знаю не очень хорошо, потому что был в Париже только дважды, однако я
уверен что мы едем правильно.
   Себастьен  отступил  на  шаг  и  поблагодарил.  Лошадям  необходимо  было
передохнуть; всадник, производивший впечатление  хозяина,  поскакал  дальше,
однако не так скоро, как прежде.
   Лакей последовал за ним.
   - Господин виконт, вы узнали мальчика? - спросил он.
   - Нет; впрочем, мне показалось, что...
   - Как!? Неужели господин  виконт  не  узнал  юного  Себастьена  Жильбера,
проживающего в пансионе у аббата Фортье?
   - Себастьен Жильбер?
   - Ну да! Он иногда приходил на ферму к мадмуазель Катрин вместе с Питу.
   - Да, ты прав.
   Он осадил коня и обернулся.
   - Это вы, Себастьен? - крикнул он.
   - Да, господин Изидор, - отвечал мальчик, который сразу узнал всадника.
   - Так подойдите же поскорее, дружок, и расскажите, как случилось, что  вы
оказались в такое время один на этой дороге.
   - Как я вам уже сказал, господин Изидор, - я иду в Париж узнать,  жив  ли
мой отец.
   - Ах, бедный мальчик! - печально вздохнул Изидор. - Я еду в Париж  с  той
же целью; вот только сомнений у меня нет!
   - Да, я знаю.., ваш брат?..
   - Один из моих братьев... Жорж.., был убит вчера утром в Версале!
   - Ах, господин де Шарни!..
   Себастьен подался вперед, протягивая руки к Изидору.
   Изидор взял его руки в свои и пожал.
   - Ну что ж, милый мальчик, раз судьбы наши похожи, - продолжал Изидор,  -
мы не должны разлучаться. Вы, верно, как и я, торопитесь?
   - О да, сударь!
   - Не можете же вы идти в Париж пешком!
   - Я готов идти пешком, правда,  это  заняло  бы  слишком  много  времени;
завтра я собираюсь сесть в первый же фиакр, который встречу на пути,  и  как
можно дальше проехать на нем в сторону Парижа.
   - А если вам не встретится фиакр?..
   - Пойду пешком.
   - Знаете что, дитя мое, садитесь-ка на коня позади лакея.
   Себастьен вырвал свои руки у Изидора.
   - Благодарю вас, господин виконт, - отвечал он. Он проговорил эти слова с
таким выражением, что Изидор понял, что обидел мальчика, предложив ему сесть
На одного коня с лакеем.
   - Впрочем, вы можете сесть на его коня, - поспешил он оговориться, - а он
нагонит нас в Париже.
   - Еще раз благодарю вас, сударь, - смягчившись, отвечал Себастьен, оценив
чуткость Изидора, проявившуюся в новом его предложении. - Благодарю вас; мне
не хотелось бы лишать вас его услуг.
   Оставалось  только  договориться:  предварительные  переговоры   о   мире
закончились ко взаимному удовольствию.
   - Давайте поступим еще лучше, Себастьен: садитесь позади  меня.  Вон  уже
занимается заря, в десять часов утра мы  будем  в  Даммартене,  то  есть  на
полпути к Парижу; там мы оставим выдохшихся коней  под  присмотром  Батиста,
возьмем почтовую карету и  в  ней  поедем  в  Париж;  я  так  и  рассчитывал
поступить, вы ничего не измените в моих планах.
   - Это правда, господин Изидор?
   - Слово чести!
   - Ну, тогда... - неуверенно  молвил  юноша,  сгорая  от  желания  принять
предложение.
   - Слезай, Батист, и подсади господина Себастьена.
   - Благодарю вас, но это лишнее, господин Изидор,  -  возразил  Себастьен,
ловко прыгнув, вернее, вскарабкавшись на круп лошади.
   И три человека на двух  конях  поскакали  галопом  и  вскоре  исчезли  за
Гондревильским холмом.

Глава 8

ВИДЕНИЕ

   Трое  всадников  проскакали,  как  они  и  предполагали,  весь  путь   до
Даммартена верхом.
   Было около десяти часов, когда они прибыли в Даммартен.
   Все они были голодны; кроме того, необходимо было похлопотать о карете  и
почтовых лошадях.
   Пока Изидору и Себастьену подавали завтрак, они не обменялись  ни  единым
словом: Себастьен был крайне озабочен судьбой отца, Изидор - печален. В  это
время Батист распряг хозяйских коней и отправился добывать повозку и  свежих
лошадей.
   В полдень трапеза была окончена, а у дверей путешественников ждал экипаж.
   Изидор, который до сих пор ездил только в собственной карете, понятия  не
имел о том, что, когда путешествуешь в наемном экипаже, положено менять  его
на каждой станции вместе с лошадьми.
   Смотрители, строго следившие за исполнением своих требований, однако и не
думавшие  придерживаться  их  сами,  далеко  не  всегда  могли  предоставить
путешественникам новую карету и свежих лошадей.
   Итак, путешественники, выехавшие из Даммартена  в  полдень,  к  городским
воротам подъехали лишь в половине пятого и только в пять часов вечера были у
ворот Тюильри.
   Там пришлось еще ждать, когда их пропустят: господин де  Лафайет  повсюду
расставил  посты,  потому  что,  отвечая  перед  Национальным  собранием  за
безопасность короля в столь неспокойное время, он взялся за  его  охрану  со
всею добросовестностью.
   Однако когда Шарни назвал свое имя, когда он сослался  на  своего  брата,
все  препятствия  были  устранены:  Изидора  и   Себастьена   пропустили   в
Швейцарский двор, а оттуда они прошли во внутренний двор.
   Себастьен хотел незамедлительно  отправиться  на  улицу  Сент-Оноре,  где
проживал его отец. Однако Изидор  на  это  заметил,  что  о  судьбе  доктора
Жильбера, личном королевском лекаре, должно быть лучше, чем  где  бы  то  ни
было, известно у короля.
   Себастьен, обладавший  недетской  рассудительностью,  согласился  с  этим
доводом.
   Итак, он последовал за Изидором.
   Несмотря на то, что двор прибыл накануне, во  дворце  Тюильри  уже  успел
установиться некоторый этикет. Изидора  проводили  по  парадной  лестнице  в
зеленую гостиную, едва освещенную двумя канделябрами, и  дворецкий  попросил
его подождать.
   Весь дворец был погружен в полумрак. Так как во дворце жили  до  сих  пор
только  частные  лица,  там  никогда  не  было  в   достаточном   количестве
светильников,  необходимых  для  парадного  освещения,  что  было   поистине
королевской роскошью.
   Дворецкому поручено было узнать и о графе де Шарни, и о докторе Жильбере.
   Мальчик сел на Диван, Изидор принялся расхаживать взад и вперед.
   Спустя десять минут дворецкий вернулся. Его сиятельство граф де Шарни был
у королевы. Доктор  Жильбер  был  жив  и  здоров;  предполагали,  что  он  в
настоящую минуту находился у короля, но никто  не  мог  за  это  поручиться:
дежурный камердинер отвечал, что король заперся у себя со своим доктором.
   Однако так как у короля было четыре придворных лекаря и один  личный,  то
никто в точности не знал, с кем из докторов разговаривал король и был  ли  у
него сейчас именно Жильбер.
   Если он там, ему передадут, что его кто-то ожидает в приемных королевы.
   Себастьен вздохнул с облегчением: ему нечего было опасаться, его отец был
жив и здоров.
   Он подошел к Изидору поблагодарить его за то, что тот привез его с собой.
   Изидор обнял его со слезами на глазах. Мысль о том, что Себастьен  только
что вновь обрел отца, заставляла его еще сильнее  оплакивать  своего  брата,
которого он потерял и уже никогда не увидит.
   В эту минуту дверь распахнулась; лакей громко спросил:
   - Господин виконт де Шарни?
   - Это я! - выступая вперед, отвечал Изидор.
   - Господина виконта  просят  пожаловать  к  королеве,  -  объявил  лакей,
пропуская виконта вперед.
   - Вы меня дождетесь, Себастьен, не правда ли?.. - молвил Изидор. - Ежели,
разумеется, доктор Жильбер меня не опередит... Помните, что я за вас отвечаю
перед вашим отцом.
   - Хорошо, сударь, - отвечал  Себастьен.  -  Еще  раз  прошу  принять  мою
благодарность.
   Изидор последовал за лакеем, и дверь захлопнулась.
   Себастьен снова сел на диван.
   Перестав волноваться за здоровье отца, а также будучи уверен в  том,  что
доктор простит его, принимая во внимание его намерение,  Себастьен  вспомнил
об аббате Фортье, о Питу и подумал о том беспокойстве, которое  должны  были
они пережить: один - из-за его бегства, другой - из-за письма.
   Он даже не понимал, каким образом, несмотря на их задержки в  пути,  Питу
не догнал их с Изидором, ведь стоило Питу лишь встать на свои  длинные,  как
ходули, ноги, и он легко и просто мог догнать почтовую лошадь.
   Вполне естественно, что, подумав о Питу, он перенесся мыслями в привычную
обстановку,  то  есть  представил  себя  среди  высоких  деревьев,  красивых
тенистых аллей, увидел перед собой уходящий в синеющую бесконечную даль лес;
потом вспомнил о странных видениях, посещавших его порой среди этих  высоких
деревьев, в глубине их зеленых куполов.
   Он думал о женщине, которая столько  раз  являлась  ему  во  сне  и  лишь
однажды - так он, по крайней мере, полагал, - наяву; это было  в  тот  день,
когда он  гулял  в  Саторийском  лесу:  эта  женщина  неожиданно  появилась,
мелькнула и исчезла, будто  облако,  в  прекрасной  карете,  уносимой  парой
великолепных коней.
   Он снова переживал глубокое волнение, охватывавшее его  всякий  раз,  как
он, словно во сне, видел эту женщину, еле слышно шепча:
   - Мама! Мама! Мама!
   Вдруг дверь, в которую вышел Изидор, распахнулась.  На  пороге  появилась
дама.
   В это время глаза мальчика случайно остановились на этой двери.
   Появление дамы до тако