тите,  но  я
вынужден рассказывать издалека, чтобы доказать вам,  что  мне  известны  все
стадии ваших  переговоров,  -  король,  как  я  сказал,  потрясенный  вашими
словами, передал их королеве и, - к величайшему изумлению доверчивых  людей,
которые узнают вскоре от всем известной болтушки, именуемой историей, о том,
что мы с вами  обсуждаем  сейчас  вполголоса,  -  королева  не  так  яростно
высказалась против вашего проекта, как  король.  Она  послала  за  вами,  вы
обсудили все за и  против,  после  чего  она  вам  поручила  переговорить  с
господином де Мирабо. Все верно,  доктор?  -  спросил  Калиостро,  глядя  на
Жильбера в упор.
   - Должен признаться, граф, что до сих пор вы ни на йоту не отклонились от
правильного пути.
   - После чего, господин  гордец,  вы  в  восторге  удалились,  пребывая  в
глубочайшем убеждении, что королева переменила свое мнение  благодаря  вашей
неоспоримой логике и вашим неопровержимым доводам.
   В ответ на насмешливый тон графа Жильбер закусил от досады губы.
   - Чем же в таком случае вы объясните,  что  королева  переменила  мнение,
если не моей логикой и не моими доводами? Скажите,  граф;  знание  сердечных
тайн мне столь же дорого, как и изучение физического состояния; вы  изобрели
инструмент, при помощи которого вы умеете читать в сердце короля; дайте  мне
взглянуть в ваш чудесный телескоп, граф, было бы  бесчеловечно  пользоваться
им в одиночку.
   - Я же вам сказал, доктор, что у меня от вас секретов нет. Идя  навстречу
вашим пожеланиям, я готов вручить вам свой телескоп;  вы  можете  по  своему
усмотрению заглянуть в него и с той стороны, где он уменьшает, и с той,  где
он  увеличивает  предметы.  Итак,  королева  уступила  по   двум   причинам:
во-первых, накануне она перенесла душевное потрясение, и новая  интрига  для
нее - это возможность отвлечься; во-вторых, королева  -  женщина;  когда  ей
сказали, что господин де Мирабо  -  лев,  тигр,  медведь,  она,  как  всякая
женщина, не смогла устоять перед  соблазном  его  приручить.  Она  подумала:
"Было бы забавно, если бы мне удалось поставить на колени человека,  который
меня ненавидит; я заставлю  публично  покаяться  оскорбившего  меня  трибуна
Когда он будет у моих ног, я буду отмщена, а  если  от  этого  будет  еще  и
польза для Франции и королевской власти - тем лучше!" Но вы  понимаете,  что
эта последняя мысль проходила как бы между прочим.
   - Вы основываетесь на предположениях, граф, а обещали представить факты.
   - Раз вы отказываетесь воспользоваться моим телескопом, не  будем  больше
об этом говорить и вернемся к  вопросам  материальным,  тем,  которые  можно
увидеть невооруженным глазом, например, долги господина де Мирабо. Да, чтобы
их рассмотреть, телескоп не понадобится!
   - Вот, граф, прекрасный случай, чтобы проявить вашу щедрость!
   - Мне заплатить долги господина де Мирабо?
   - А почему бы нет? Заплатили же вы однажды за кардинала де Роана?
   - Не попрекайте  меня  этой  сделкой,  ведь  она  оказалась  на  редкость
удачной!
   - Какую же выгоду вам принесла эта сделка?
   - Дело с ожерельем.., ах, как это было замечательно!  За  такую  цену  я,
пожалуй, заплатил бы долги господина де Мирабо. Однако вы и сами знаете, что
в настоящую минуту он рассчитывает не на меня; он делает ставку на  будущего
генералиссимуса Лафайета, а тот заставляет его ходить на задних лапках из-за
ничтожных пятидесяти тысяч  франков,  как  собачку  за  макаронами,  но  так
никогда и не даст ему этих денег.
   - Граф!..
   - Бедный Мирабо! Да, все эти дураки и фаты, с которыми  ты  имеешь  дело,
заставляют твой гений расплачиваться за безумства  юности!  Такова  уж  твоя
судьба, Господь вынужден  прибегать  к  посредничеству  ограниченных  людей!
"Безнравственный Мирабо!" -  говорит  его  высочество,  потому  что  сам  он
бессилен на ложе; "Мирабо - мот!" - говорит граф д'Артуа, за  которого  брат
трижды заплатил долги. - Бедный гений!  Да,  возможно,  тебе  и  удалось  бы
спасти монархию, но монархия не должна быть спасена,  и  потому:  "Мирабо  -
ужасный болтун!" - говорит Ривароль. "Мирабо - прощелыга!" - говорит  Мабли.
"Мирабо - большой оригинал!" - говорит Пуль "Мирабо -  негодяй!"  -  говорит
Гилерми. "Мирабо - убийца!" - говорит аббат Маури.  "Мирабо  -  мертвец!"  -
говорит Тарже. "Мирабо - погребен!" - говорит Дюпорт. "Мирабо - это  оратор,
которого чаще освистывали, нежели встречали овациями!" - говорит Пелетье. "У
Мирабо вся душа изрыта оспой!" - говорит Шансене. "Мирабо  надо  сослать  на
галеры!" - говорит Ламбек. "Мирабо нужно повесить!" - говорит Марат. А  умри
завтра Мирабо, и народ устроит ему чествование,  и  все  эти  карлики,  едва
достающие ему до пояса и на которых он давит, пока  жив,  последуют  за  его
гробом, распевая или выкрикивая: "Горе Франции, потерявшей  своего  трибуна!
Горе королевской власти, лишившейся поддержки!" - Уж не предсказываете ли вы
мне смерть Мирабо?! - в ужасе вскричал Жильбер.
   - Давайте взглянем на вещи трезво, доктор! Неужели вы верите  в  то,  что
может жить долго этот человек, если в нем закипает кровь,  если  его  сердцу
тесно в груди, если его гложет собственный гений? Ужели  вы  полагаете,  что
силы, какими бы неисчерпаемыми они ни казались, могут  противостоять  напору
посредственности?  Ведь  Мирабо  взялся  за  Сизифов  камень!  Вот  уже   на
протяжении двух лет его изводят словом "безнравственность". Всякий  раз  как
после неслыханных усилий ему кажется, что он вкатил камень на самую вершину,
это слово обрушивается ему  на  голову  еще  неожиданнее,  чем  раньше.  Что
сказали королю, когда он уже был готов согласиться с королевой  и  назначить
Мирабо премьер-министром? "Государь! Весь Париж,  вся  Франция,  вся  Европа
будут кричать о безнравственности!" Можно подумать, что Бог создавал великих
людей из другого теста,  нежели  простых  смертных,  и  если  великим  людям
свойственны необыкновенные добродетели, то  у  них  не  может  быть  больших
пороков! Жильбер, вы и еще несколько умных  людей  напрасно  теряете  время,
пытаясь сделать Мирабо министром, то есть  тем  же  самым,  чем  были  дурак
Тюрбо, педант  Неккер,  фат  Калон,  безбожник  Бриен.  И  Мирабо  не  будет
министром, потому что у него сто тысяч долгу, которые были бы оплачены, если
бы он был сыном простого откупщика, а также потому, что он был приговорен  к
смертной казни: он украл жену у выжившего из ума старика, а она взяла  да  и
удавилась из-за красавца-капитана! До  чего  все-таки  комична  человеческая
комедия! И сколько слез пролил бы я  над  нею,  если  бы  заранее  не  решил
посмеяться!
   - Однако что же вы все-таки ему предсказываете?  -  спросил  Жильбер;  он
ничего не имел против экскурса, совершенного графом в область воображаемого,
но испытывал некоторое беспокойство в ожидании его заключения.
   - Говорю вам, - молвил Калиостро пророческим, одному ему  присущим  и  не
допускавшим возражений тоном, - говорю вам, что Мирабо, гениальный  человек,
государственный муж, великий оратор, попусту истратит свои дни  и  сойдет  в
могилу, так и не став тем, чем были все:  министром.  Да,  дорогой  Жильбер!
Посредственность - прекрасная поддержка!
   - Значит, король все-таки будет против?
   - Дьявольщина! Да он поостережется возражать, ведь пришлось бы спорить  с
королевой, а он почти дал ей слово. Вы же знаете, что  политика,  проводимая
королем, заключается в слове "почти": он почти конституционный монарх, почти
философ, почти популярен и даже  почти  хитер,  когда  ему  начинает  давать
советы его  высочество.  Подите  завтра  в  Национальное  собрание,  дорогой
доктор, и вы увидите, что там произойдет.
   - А почему вы не хотите сообщить мне об этом заранее?
   - Я не хотел бы лишать вас приятной неожиданности.
   - До завтра слишком долго ждать!
   - В таком случае не ждите. Сейчас пять часов. Через  час  откроется  Клуб
якобинцев... Знаете, господа якобинцы - ночные пташки. Вы  являетесь  членом
общества?
   - Нет, Камилл Демулен и Дантон брали меня с собой к францисканцам.
   - Итак, как я вам уже сказал. Клуб якобинцев  откроется  через  час.  Это
избранное общество, в котором вы не будете чувствовать  никакой  неловкости,
можете  быть  совершенно  спокойны.  Мы  вместе  поужинаем,  возьмем  фиакр,
отправимся на улицу Сент-Оноре, и,  выйдя  из  стен  старого  монастыря,  вы
почувствуете себя обновленным.
   Кстати сказать, будучи  предупреждены  за  двенадцать  часов  до  некоего
события, вы, возможно, успеете отразить удар.
   - То есть как, ужин в пять часов? - спросил Жильбер.
   - Ровно в пять. Я во всем опережаю других. Через десять  лет  во  Франции
будут есть только два раза в день: завтракать в  десять  утра  и  ужинать  в
шесть вечера.
   - Что же заставит французов изменить свои привычки?
   - Голод, мой дорогой!
   - Вы и в самом деле вестник несчастья!
   - Нет, ибо я вам предсказываю прекрасный ужин.
   - Так у вас будут гости?
   - Нет, я в полном одиночестве. Однако вы же  помните,  как  говорил  один
античный любитель хорошо поесть:
   "Лукулл обедает у Лукулла".
   - Кушать подано, - объявил лакей, распахнув настежь двери,  выходившие  в
ярко освещенную и пышно обставленную столовую.
   - Прошу вас, господин Пифагореец, - молвил Калиостро, взяв  Жильбера  под
руку. - Ах, оставьте; один раз не в счет.
   Жильбер последовал за волшебником,  очарованный  его  словами,  а  также,
возможно, надеясь на то, что из беседы с ним  он  узнает  нечто  такое,  что
поможет ему избрать правильный путь.

Глава 29

КЛУБ ЯКОБИНЦЕВ

   Два часа спустя после  описанного  нами  разговора  какой-то  экипаж  без
гербов остановился у паперти церкви Сен-Рок, фасад которой еще не был  в  то
время изуродован картечью 13 вандемьера.
   Из экипажа вышли  два  одетых  в  черное  господина,  что  в  те  времена
свидетельствовало о принадлежности  к  третьему  сословию.  В  желтом  свете
фонарей, пронизывавших мглу, царившую на  улице  Сент-Оноре,  два  господина
влились в людской поток и дошли по правой стороне улицы до  небольшой  двери
монастыря якобинцев.
   Как, очевидно, уже догадались наши читатели, это были  доктор  Жильбер  и
граф Калиостро или банкир Дзаноне, как его звали в то время; нам  нет  нужды
объяснять, почему они остановились около этой двери: она-то и была целью  их
поездки.
   Как мы уже сказали, новоприбывшие лишь последовали за толпой, потому  что
народу на улице было очень много.
   - Угодно ли вам пройти в неф или вы  готовы  довольствоваться  местом  на
трибунах? - обратился Калиостро к Жильберу.
   - Я полагал, что в нефе могут находиться только члены общества, - отвечал
Жильбер.
   - Это так. Однако разве я не являюсь членом  сразу  всех  обществ?  -  со
смехом возразил Калиостро. - А раз я вхожу в общество, значит, и мои  друзья
- вместе со мной, не правда ли? Вот вам приглашение, если хотите; я же и так
пройду, стоит мне только шепнуть словечко.
   - В нас признают чужаков и выставят вон, - заметил Жильбер.
   - Насколько я могу судить, дорогой доктор,  вам  не  известно  следующее:
общество якобинцев, основанное всего три месяца тому назад, насчитывает  уже
около шестидесяти тысяч членов в одной Франции, а меньше чем через год в  ее
рядах будет четыреста тысяч человек. Кроме того, мой милый, именно  здесь  -
настоящий Великий Восток, центр всех тайных обществ, -  с  улыбкой  прибавил
Калиостро, - а вовсе не у этого глупца Фоше, как полагают некоторые. И  если
вы не имеете права войти сюда как  якобинец,  то  можете  занять  место  под
сводами в качестве тайного члена.
   - Пусть так, - отвечал Жильбер, - я предпочитаю трибуны. С высоты трибуны
мы сможем обозревать все собрание, и если там будет  какая-нибудь  настоящая
или не известная мне пока будущая  знаменитость,  вы  обратите  на  нее  мое
внимание.
   - Ну что же, на трибуны так на трибуны, - согласился Калиостро.
   Он свернул вправо и стал подниматься  по  дощатой  лестнице,  ведущей  на
импровизированные трибуны.
   Там было  полным-полно  народу,  но  едва  Калиостро  остановился,  подал
кому-то условный знак и шепнул одно слово, как два сидевших  в  первом  ряду
человека поднялись и сейчас же  удалились,  словно  ждали  его  появления  и
пришли сюда только затем, чтобы занять им с доктором Жильбером места.
   Вновь прибывшие зрители сели.
   Заседание еще не начиналось: члены собрания разбрелись по  темному  нефу;
одни группами беседовали; другие  прогуливались  в  небольшом  пространстве,
которое им оставили коллеги;  третьи  в  задумчивости  сидели  где-нибудь  в
темном уголке или стояли, привалившись к мощной колонне.
   Редкие огни проливали  слабый  свет  на  собравшихся,  время  от  времени
выхватывая из толпы то или иное лицо, случайно оказавшееся в неясном свете.
   Но  несмотря  на  сумерки,  нетрудно  было   заметить,   что   это   было
аристократическое общество. Расшитые камзолы, мундиры сухопутных  и  морских
офицеров то и дело мелькали внизу, сверкая золотом и серебром.
   И действительно, в то время ни один мастеровой,  ни  один  простолюдин  и
даже ни один буржуа не был вхож в это изысканное общество.
   Для простых людей существовал другой зал, он находился как раз под тем, в
котором собиралась знать. Заседания там начинались  в  другое  время,  чтобы
чернь и аристократия не соприкасались друг с другом. Для образования  народа
и создали то братство.
   А члены этого общества ставили перед собой задачу  растолковывать  членам
братства Конституцию и доступно объяснять права человека.
   Что же до якобинцев, то, как мы  уже  сказали,  это  было  в  те  времена
общество военных, аристократов, мыслителей и  в  особенности  литераторов  и
людей искусства.
   Этих последних и в самом деле большинство.
   Среди литераторов в общество входят: Лагарп, автор "Мелани"; Шенье, автор
"Карла IX"; Андрие, автор "Вертопрахов", который подает уже в тридцатилетнем
возрасте такие же надежды, как  в  семьдесят  лет,  и  умрет  с  обещаниями,
которых   так   и   не   сдержит;   Седен,   бывший   каменотес,    которому
покровительствует сама королева, - он в  душе  роялист,  как  и  большинство
находящихся в зале людей;  Шамфор,  поэт-лауреат,  бывший  секретарь  принца
Конде, чтец ее высочества Елизаветы; Лакло, преданный  герцогу  Орлеанскому,
автор "Опасных связей", занимающий место своего  покровителя  и,  если  того
требуют обстоятельства, напоминает о нем друзьям герцога или помогает забыть
о нем его недругам.
   Из людей искусства членами общества состоят: Тальма, итальянец,  которому
суждено исполнением роли Тита произвести настоящую революцию; благодаря  ему
будут обрезать волосы в  ожидании  того  времени,  когда  под  влиянием  его
собрата Колло д'Эрбуа начнут рубить и головы; Давид, вынашивающий  в  мечтах
"Леонида"  и  "Сабинянок",  тот  самый  Давид,  который  делает  наброски  к
огромному полотну "Клятва в Зале для игры в  мяч"  и  который,  может  быть,
только что купил кисть, коей ему  предстоит  написать  самую  отвратительную
картину: "Смерть Марата в ванне"; здесь же - Верне, избранный в Академию два
года тому назад за картину "Триумф Поля-Эмиля"; он любит рисовать лошадей  и
даже и не подозревает, что всего в нескольких шагах от него, стоя под руку с
Тальма, на этом же собрании находится юный корсиканский лейтенант, с  гладко
зачесанными ненапудренными волосами, который, сам того еще не зная, послужит
прообразом для пяти его лучших полотен: "Бонапарт на  перевале  Сен-Бернар",
"Сражение  под  Риволи",  "Маренго",   "Аустерлицем",   "Ваграмом";   Ларив,
последователь декламационной школы, еще  не  замечающий  в  Тальма  будущего
соперника, отдающий предпочтение Вольтеру перед Корнелем, а Дю Белле - перед
Расином; Лаис, певец, услаждающий своим пением  посетителей  Оперы  в  ролях
Торговца из "Каравана", Консула из "Траяна" и Цинны из "Весталки";  а  также
Лафайет, Ламетт, Дюпор, Сиейес, Type,  Шапелье,  Рабо-Сент-Этьен,  Ланжюине,
Монлозье, и среди  них  всех  -  депутат  из  Гренобля  Барнав,  похожий  на
провокатора, вынюхивающий и высматривающий; люди  ограниченные  считают  его
соперником Мирабо, а Мирабо смешивает его с грязью всякий раз, как  до  него
снисходит.
   Жильбер долго изучал блестящее  собрание,  узнал  всех  присутствовавших,
взвешивая про себя, на что  способны  эти  люди,  каждый  в  отдельности,  и
остался своим исследованием не удовлетворен.
   Однако видя всех роялистов вместе, он немного приободрился.
   - Кого из этих  людей  вы  считаете  наиболее  враждебно  настроенным  по
отношению к монархии? - задал он Калиостро неожиданный вопрос.
   - Следует ли мне взглянуть на это  с  общечеловеческой  точки  зрения,  с
вашей, с точки зрения господина Неккера, аббата Маури или с моей?
   - Меня интересует ваше мнение, - отвечал Жильбер,  -  давайте  условимся,
что вы взглянете на это, как колдун.
   - Ну что же, в этом случае таких людей - двое.
   - Немного для четырехсот собравшихся!
   - Вполне довольно, если принять во внимание, что один из них должен стать
убийцей Людовика Шестнадцатого, а другой - его наследником!
   Жильбер вздрогнул.
   - Ого! - прошептал он. - Неужели среди нас  здесь  есть  будущий  Брут  и
будущий Цезарь?
   - Ни больше ни меньше, дорогой доктор.
   - Вы мне их покажете, граф? -  спросил  Жильбер  с  улыбкой  сомнения  на
губах.
   - О апостол с глазами, закрытыми чешуей! - пробормотал Калиостро. - Да  я
еще не то готов сделать! Если хочешь, я даже могу устроить так,  что  ты  их
потрогаешь собственными руками. С кого начнем?
   - Думаю, с того, кто будет ниспровергать. Я питаю уважение к  хронологии.
Начнем с Брута!
   - Как ты знаешь, - начал Калиостро,  словно  охваченный  вдохновением,  -
люди никогда не используют одни и те же способы для свершения подобных  дел!
Наш Брут ни в чем не будет похож на Брута античного.
   - Тем любопытнее было бы на него взглянуть.
   - Ну что же, смотри: вот он!
   Он указал рукой на человека, привалившегося к кафедре; в ту  минуту  была
освещена только его голова, а все остальное тонуло в полумраке.
   У него было мертвенно-бледное  лицо  -  головы  с  такими  лицами  в  дни
античных проскрипций отрубали и прибивали к трибуне во  время  торжественных
речей в Афинах.
   Живыми казались только глаза, выражавшие жгучую  ненависть;  человек  был
похож на гадюку, которая знает, что в зубах у нее смертельный яд;  постоянно
меняя свое выражение, глаза неотступно  следили  за  шумным  и  многословным
Барнавом.
   Жильбер почувствовал, как все его тело охватила дрожь.
   - Вы были правы, когда предупреждали меня, - молвил он, - этот человек не
похож ни на Брута, ни даже на Кромвеля.
   - Нет, - отвечал Калиостро, - однако эта  голова  принадлежит,  возможно,
Кассию. Вы, конечно, помните, дорогой мой, что говорил Цезарь: "Я  не  боюсь
всех этих тучных людей, проводящих дни за столом, а ночи - в оргиях; нет,  я
боюсь худых бледнолицых мечтателей".
   - Тот, кого вы мне показали, вполне отвечает описанию Цезаря.
   - Вы его не знаете? - спросил Калиостро.
   - Отчего же нет! - проговорил Жильбер, пристально всматриваясь. -  Я  его
знаю, вернее, узнаю в нем члена Национального собрания.
   - Совершенно верно!
   - Это один из самых косноязычных ораторов левого крыла.
   - Именно так!
   - Когда он берет слово, его никто не слушает.
   - И это верно!
   - Это  адвокатишка  из  Арраса,  не  правда  ли?  Его  зовут  Максимилиан
Робеспьер.
   - Абсолютно точно! Ну что же, внимательно вглядитесь в это лицо.
   - Я и так не свожу с него глаз.
   - Что вы видите?
   - Граф! Я же не Лафатер.
   - Нет, но вы - его ученик.
   - Я угадываю в нем ненависть посредственности перед лицом гения.
   - Значит, вы тоже судите его,  как  все...  Да,  верно,  у  него  слабый,
несколько резкий голос; у него худое, печальное, будто пергаментное лицо;  в
его остекленевших глазах загорается иногда зеленоватый огонек, который почти
тотчас