заботливых родителей,  пусть  она  поправляется,  питаясь
своими надеждами,  а  мы  последуем  за  Питу,  только  что  с  удивительной
простотой  исполнившим  одну  из  самых  трудных   христианских   заповедей:
самоотречение и любовь к ближнему.
   Мы погрешили бы против  истины,  утверждая,  что  славный  малый  покидал
Катрин в веселом расположении духа. Мы можем лишь утверждать, что он оставил
ее с чувством исполненного долга. Хотя он и сам не  сознавал  того,  что  он
только что сделал, он чувствовал в глубине  души,  то  поступил  хорошо,  по
совести, ежели и не с точки зрения морали,  -  несомненно  осуждавшей  связь
Катрин с виконтом де Шарни, то есть простой крестьянки с ее господином, - то
с точки зрения человечности.
   В те времена, о которых мы  рассказываем,  слово  "человечность"  было  в
большом ходу. Питу, не раз его употреблявший, сам не  понимая  смысла  этого
слова, только что претворил его в жизнь, не зная, что он сделал.
   Он совершил то, что ему следовало бы предпринять из хитрости, если бы  он
этого не сделал по доброте души.
   Из соперника виконта де Шарни, - что было для Питу совершенно невыносимо,
- он превратился в доверенное лицо Катрин.
   Да и Катрин вместо того, чтобы грубо с ним обойтись, накричать  на  него,
выставить за дверь, как это было после  первого  его  путешествия  в  Париж,
теперь приласкала его и приблизила к себе.
   Став доверенным лицом Катрин, он добился того, о чем не  мог  и  мечтать,
пока был соперником Шарни, не говоря уже о  том,  чего  он  мог  добиться  в
будущем, по  мере  того  как  грядущие  события  делали  бы  его  все  более
необходимым для очаровательной крестьянки, ибо только ему она могла доверить
самые сокровенные свои мысли.
   Чтобы обеспечить себе такое будущее,  Питу  прежде  всего  отнес  тетушке
Коломбо неразборчиво нацарапанную Катрин доверенность, данную ему, Питу,  на
получение всех приходящих на ее имя писем.
   К этой письменной доверенности Питу прибавил еще устное  обещание  Катрин
выдать  работникам  фермы  Писле  к  празднику  святого  Мартина   угощение,
состоящее из пряников и леденцов.
   За доверенность и обещание, ограждавшие  и  совесть  и  интересы  тетушки
Коломбы, та согласилась каждое утро  забирать  с  почты  и  передавать  Питу
письма для Катрин.
   Все  уладив,  Питу  отправился  в  деревню,  потому  что  в  городе,  как
высокопарно именовали  Виллер-Котре  его  жители,  делать  ему  больше  было
нечего.
   Возвращение Питу в Арамон было целым событием.  Его  поспешный  отъезд  в
столицу вызвал немало толков А после того, что случилось,  когда  присланный
из Парижа адъютант Лафайета доставил приказ о захвате склада оружия у аббата
Фортье, у арамонцев не осталось сомнений  в  политической  значимости  Питу.
Одни говорили, что его вызвал в Париж доктор Жильбер, другие  полагали,  что
он был вызван генералом Лафайетом,  третьи  -  справедливости  ради  следует
заметить, что таких было меньше всего, - поговаривали, что  его  вызвал  сам
король!
   Хотя  Питу  не  знал  о  распространившихся  в  его  отсутствие   слухах,
говоривших в его пользу, он тем не менее  возвратился  в  родную  деревню  с
таким гордым видом, что все были просто очарованы тем, с каким  достоинством
он держится.
   Человек, желающий, чтобы его оценили  по  заслугам,  должен  пользоваться
уважением у себя на родине. Питу был учеником в коллеже аббата Фортье, потом
- работником на  ферме  г-на  Бийо  и  вот  теперь,  будучи  взрослым,  стал
настоящим гражданином и капитаном Национальной гвардии в Арамоне.
   Не  стоит  также  забывать,  что  помимо   пяти   или   шести   луидоров,
принадлежавших лично ему, он, как  помнит  читатель,  принес  двадцать  пять
луидоров, отсчитанных щедрой рукой  доктора  Жильбера  на  обмундирование  и
вооружение Национальной гвардии Арамона.
   Не успел он вернуться домой, как к нему зашел барабанщик.  Питу  приказал
ему объявить, что через день, то есть в  ближайшее  воскресенье,  в  полдень
гвардия парадно построится с полной выкладкой на главной площади Арамона.
   С этой минуты ни у кого не осталось  сомнений,  что  Питу  выражает  волю
правительства.
   Многие  заходили  побеседовать  с  Питу,  чтобы  выведать  раньше  других
какую-нибудь тайну. Однако  едва  разговор  заходил  о  политике,  как  Питу
замолкал.
   Питу одинаково добросовестно относился и к общественным обязанностям, и к
личным своим делам. Вечером  он  отправился  расставить  силки  и  навестить
папашу Клуи, что, однако, не помешало ему в семь часов  утра  быть  у  мэтра
Дюлоруа, портного, забросив перед тем домой трех кроликов и одного зайца,  а
также справившись у тетушки Коломбы, есть ли письма для Катрин.
   Писем не было, и Питу опечалился, представив себе, как огорчится бедняжка
Катрин.
   Питу пришел к г-ну Дюлоруа, чтобы  узнать,  не  согласится  ли  он  взять
подряд на обмундирование для Национальной гвардии Арамона и какую цену он за
это запросит.
   Мэтр Дюлоруа  задал  принятые  в  подобных  обстоятельствах  вопросы,  на
которые Питу отвечал, положив перед ним поименный список  из  тридцати  трех
человек:  офицеров,  унтер-офицеров  и  солдат,  то  есть  численный  состав
Национальной гвардии Арамона.
   Так как все эти люди были мэтру Дюлоруа известны, он прикинул с  пером  и
карандашом в руке размер и рост для каждого из них и объявил, что  возьмется
поставить тридцать три комплекта обмундирования не меньше, чем  за  тридцать
три луидора; кроме того, при такой цене Питу не приходится рассчитывать, что
сукно будет совершенно новое.
   Питу запротестовал: он слышал от самого Лафайета, что тот приказал  одеть
три  миллиона  человек,  представлявших  Национальную  гвардию  Франции,  из
расчета двадцати пяти ливров на  человека,  что  составляло  семьдесят  пять
миллионов.
   Мэтр Дюлоруа ответил, что, имея на  руках  такую  сумму  и  сэкономив  на
мелочах, можно вывернуться, когда речь идет о большом  заказе.  Однако  все,
что может сделать  он  -  и  это  его  последнее  слово,  -  так  это  одеть
Национальную гвардию Арамона на двадцать два франка за комплект, да и то при
условии, что он получит необходимый аванс наличными.
   Питу достал из кармана горсть золотых  монет  и  заявил,  что  с  авансом
задержки не будет, однако он ограничен в  средствах,  и  потому,  если  мэтр
Дюлоруа отказывается сшить тридцать три комплекта обмундирования за двадцать
пять луидоров, то  Питу  придется  обратиться  к  мэтру  Блини,  собрату  по
портновскому цеху и сопернику мэтра Дюлоруа, которому он первоначально отдал
предпочтение, учитывая его дружеские отношения с тетушкой Анжеликой.
   Питу в самом деле  был  бы  доволен,  если  бы  тетушка  Анжелика  узнала
окольным путем, что он, Питу, гребет золото лопатой; а он не сомневался, что
портной в тот же вечер передаст ей то, что он видел: Питу богат, как Крез.
   - Угроза передать другому мастеру столь  выгодный  заказ  произвела  свое
действие, и мэтр Дюлоруа принял  условия  Питу,  потребовавшего,  чтобы  ему
самому была сшита униформа из нового сукна - для  него  не  имело  значения,
будет ли это сукно толстое или тонкое: он скорее предпочитал  толстое,  -  и
чтобы это было сделано вместе с эполетами сверх общей стоимости.
   Это явилось предметом нового, не менее продолжительного и горячего спора,
в котором Питу снова одержал победу благодаря все той же угрозе добиться  от
мэтра Блини того, в чем ему упорно отказывал мэтр Дюлоруа.
   В конце концов мэтр Дюлоруа взялся поставить к следующей субботе тридцать
один  комплект  солдатского  обмундирования,   два   комплекта   офицерского
обмундирования для сержанта и лейтенанта и один  комплект  с  эполетами  для
капитана.
   Если поставка не будет осуществлена в срок, портной уплатит неустойку,  а
церемония объединения Виллер-Котре с прилегавшими к  этому  главному  городу
кантона деревнями должна состояться в  ближайшее  воскресенье,  то  есть  на
следующий день после поставки портным обмундирования.
   Это условие было принято, как и предыдущие.
   В девять часов утра это великое дело было завершено.
   В половине десятого Питу возвратился в Арамон, предвкушая удовольствие от
сюрприза, который он готовил; своим землякам.
   В одиннадцать часов барабанщик уже бил общий сбор.
   В полдень Национальная  гвардия  в  боевом  порядке  со  свойственной  ей
точностью разворачивалась на главной площади городка.
   После часовых маневров славных  гвардейцев,  заслуживших  похвалу  своего
командира и приветственные крики женщин, детей и стариков, следивших за этим
трогательным зрелищем с неизменным интересом, Питу подозвал: к себе сержанта
Клода Телье и лейтенанта Дезире Манике и приказал им собрать своих  людей  и
пригласить их от имени его самого, то есть Питу, а также  от  имени  доктора
Жильбера, генерала Лафайета и, наконец, самого короля зайти к мэтру Дюлоруа,
портному Виллер-Котре, который; должен сообщить им нечто весьма важное.
   Барабанщик подал сигнал  построиться.  Сержант  и  лейтенант,  понимавшие
ничуть не больше  своих  подчиненных,  передали  им  слова  капитана,  затем
раздался звучный крик Питу: "Разойдись!" Спустя  пять  минут  тридцать  один
солдат Национальной гвардии Арамона, а также сержант Клод Телье и  лейтенант
Дезире Манике бежали сломя голову по дороге в Виллер-Котре.
   Вечером  оба  арамонских  музыканта  пели  капитану  серенаду,   в   небе
разрывались петарды, ракеты и фейерверки, а  подгулявшие  крестьяне  кричали
время от времени:
   - Да здравствует Анж Питу! Слава отцу народа!

Глава 24

ГЛАВА, В КОТОРОЙ АББАТ ФОРТЬЕ ЕЩЕ РАЗ ДОКАЗЫВАЕТ СВОЮ ВРАЖДЕБНОСТЬ ПО ОТНОШЕНИЮ К РЕВОЛЮЦИИ

   В следующее воскресенье жители Виллер-Котре были разбужены  барабанщиком,
с пяти утра выбивавшим сигнал к общему сбору.
   По мнению автора, нет ничего бесцеремоннее, как будить таким вот способом
население,  большая  часть  которого  предпочла  бы  провести  остаток  ночи
спокойно, прибавив лишние минуты сна к тем семи  часам,  столь  необходимым,
следуя народной мудрости, для того, чтобы сохранять бодрость и здоровье.
   Но так уж заведено, что во все времена в эпоху революций, когда  общество
переживает период бурного развития, людям приходится стоически  отказываться
от сна во имя неисчислимых жертв на благо отчизны.
   Удовлетворенные  или  недовольные,  патриоты  или   аристократы,   жители
Виллер-Котре были разбужены в воскресенье 18 октября 1789 года в пять  часов
утра.
   Начало церемонии было  назначено  лишь  на  два  часа  пополудни,  однако
оставалось еще слишком много  неотложных  дел  и  потому  встать  надо  было
пораньше.
   Большой, наподобие театрального,  помост  был  подготовлен  еще  дней  за
десять до того и высился в  центре  площади.  Однако  этот  помост,  быстрое
возведение  которого  свидетельствовало  об  усердии  плотников,  был,   так
сказать, лишь остовом сооружения.
   Оно представлялось создателям  в  виде  престола,  и  за  две  недели  до
торжественного  мероприятия  аббат  Фортье  был  приглашен  для   проведения
воскресной службы 18 октября в этом алтаре отечества, а не в своей церкви.
   Чтобы сооружение было достойным местом для осуществления двойной  цели  -
религиозной и общественной, - необходимо  было  использовать  все  богатства
коммуны.
   Мы должны заметить, что для  столь  торжественного  случая  каждый  щедро
предлагал все, что мог: тот - ковер, этот - покрывало для престола;  один  -
шелковые занавески, другой - картину религиозного содержания.
   Но так как в октябре погода неустойчива, и  редко  случалось,  чтобы  под
знаком Скорпиона барометр долго показывал хорошую  погоду,  то  никто  и  не
подумал  отнести  свои  вещи  заранее:  все   дожидались,   когда   наступит
назначенный день, чтобы внести свою лепту в общий праздник.
   Солнце поднялось в половине седьмого, как и  обычно  в  это  время  года,
обещая яркими и  горячими  лучами  один  из  тех  прекрасных  осенних  дней,
сравнимых, пожалуй, лишь с не менее погожими днями весны.
   С девяти утра престол  уже  был  украшен  великолепным  ковром  Обюссона,
покрыт  кружевной  скатертью,  увенчан   представлявшей   проповедь   Иоанна
Крестителя в пустыне картиной, защищенной бархатным  балдахином  с  золотыми
кольцами, на которых крепились восхитительные парчовые занавески.
   Необходимую для службы утварь должна была, разумеется, поставить церковь,
и потому об этом никто не беспокоился.
   Помимо этого все жители, как в праздник Тела Господня, обтянули дверь или
фасад своего дома простынями,  увитыми  плющом,  или  гобеленами,  расшитыми
цветами или человеческими фигурками.
   Все девушки Виллер-Котре и окрестностей  должны  были  одеться  в  белое,
перехватив талию трехцветным поясом, и держать  в  руках  зеленые  ветви.  В
таком виде они и должны были стоять вокруг престола.
   После службы мужчины должны были дать клятву Конституции.
   Национальная гвардия Виллер-Котре была  поставлена  под  ружье  с  восьми
часов утра в ожидании гвардейцев из близлежащих деревень и браталась с  ними
по мере их прибытия.
   Надо ли говорить, что из  всех  отрядов  народной  милиции  с  наибольшим
нетерпением ожидалась Национальная гвардия Арамона?
   Уже распространился слух о том, что  благодаря  влиятельности  Анжа  Питу
тридцать три гвардейца под  предводительством  своего  капитана  прибудут  в
униформе, сшитой с истинно королевской роскошью.
   В  мастерских  мэтра  Дюлоруа  всю  неделю  кипела   работа.   Любопытные
заглядывали с улицы и заходили внутрь  поглазеть  на  десятерых  работников,
выполнявших не разгибая спины этот огромный заказ, не имевший себе равных во
всей истории Виллер-Котре.
   Последний комплект обмундирования, предназначавшийся для капитана  -  так
как Питу потребовал, чтобы для него костюм шили в последнюю очередь,  -  был
готов, как и было условленно, в субботу вечером за минуту до того, как  часы
пробили полночь.
   Питу, верный данному слову, отсчитал г-ну  Дюлоруа  ровнешенько  двадцать
пять луидоров.
   Все это вызвало немало разговоров в главном городе кантона; неудивительно
поэтому, что в вышеозначенный день  все  с  огромным  нетерпением  поджидали
Национальную гвардию Арамона.
   Ровно в девять в конце улицы  Ларни  раздались  барабанный  бой  и  звуки
флейты.  Послышались  радостные  крики  и  восхищенные  возгласы,  а  вскоре
показался Питу верхом на своем белом коне, вернее, на коне лейтенанта Дезире
Манике.
   Национальная гвардия Арамона  оправдала  все  ожидания,  что,  по  правде
говоря, редко случается с теми, кого долго ждут.
   Читатели  помнят   триумф   арамонцев,   когда   униформу   им   заменили
всего-навсего одинаковые шапки, а Питу,  как  предводитель,  выделялся  лишь
каской да саблей простого драгуна.
   Вообразите теперь, какой  бравый  вид  должны  были  иметь  тридцать  три
солдата Питу, одетые в униформу, и как привлекательно выглядел их командир в
кокетливо сдвинутой набок шляпе, в металлическом нагруднике, с эполетами  на
плечах и шпагой в руке.
   Восхищенные крики зрителей провожали гвардейцев вдоль всей улицы Ларни до
площади Фонтен.
   Тетушка Анжелика упорно не желала первой узнавать племянника. На нее едва
не наехал белый конь Манике, а она его словно не видела.
   Питу величественно взмахнул шпагой, приветствуя тетушку, и прокричал так,
что его было слышно на двадцать футов вокруг, решив, по-видимому,  отомстить
ей таким образом:
   - Здравствуйте, госпожа Анжелика!
   Старая дева, потрясенная его почтительным обращением,  отступила  на  три
шага, подняла руки кверху, будто призывая Бога в свидетели, и воскликнула:
   - О несчастный! Успех вскружил ему голову! Он не узнает родную тетку!
   Питу величаво проехал мимо, не отвечая  на  ее  выходку,  и,  подъехав  к
подножию престола, занял почетное  место,  определенное  ему  как  командиру
Национальной гвардии Арамона.
   Прибыв  на  место,  Питу  спешился  и  поручил  своего  коня  мальчугану,
получившему за это шесть су от блестящего капитана.
   Узнав об этом спустя пять минут, тетушка Анжелика вскричала:
   - Ох, несчастный! Он что, миллионер?! И прибавила вполголоса:
   - Зря я с ним разругалась: теткам обычно перепадает от племянников...
   Питу не слыхал ни ее восклицания, ни размышлений вслух: он был на седьмом
небе от счастья.
   Среди одетых в белое девушек,  перепоясанных  трехцветными  лентами  и  с
зелеными ветвями в руках, он узнал Катрин.
   Она еще была бледна после  недавней  болезни,  однако  бледность  шла  ей
более, чем любой другой девушке - здоровый румянец.
   Катрин была бледна, но глаза ее светились счастьем  благодаря  тому,  что
еще утром она не без участия Питу обнаружила в дупле ивы письмо!
   Как мы уже говорили, бедный Питу успевал делать все.
   В семь часов утра он выбрал время,  чтобы  зайти  к  тетушке  Коломбе;  в
четверть восьмого он опустил письмо в дупло; в восемь он был уже в  форме  и
стоял во главе тридцати трех человек.
   Он еще не видел Катрин с того дня, как оставил ее на ферме, и, повторяем,
она показалась ему такой красивой  и  счастливой,  что,  глядя  на  нее,  он
позабыл обо всем на свете.
   Она знаком подозвала его к себе.
   Питу огляделся, чтобы убедиться в том, что это относилось именно к нему.
   Катрин улыбнулась и повторила приглашение.
   Ошибки быть не могло.
   Питу вложил шпагу в ножны, галантно снял шляпу  и  с  обнаженной  головой
подошел к девушке.
   Даже перед генералом де Лафайетом Питу не стал бы снимать шляпу, а просто
приложился бы к ней рукой.
   - А-а, господин Питу! - молвила Катрин. -  Вас  не  узнать...  Боже  мой!
Форма вам к лицу!
   Снизив голос до шепота, она продолжала:
   - Спасибо, спасибо, дорогой Питу! Как вы добры! Я вас очень люблю!
   Она взяла руку капитана Национальной гвардии и пожала ее.
   У Питу все поплыло перед глазами.  Он  выронил  шляпу.  Возможно,  бедный
влюбленный и сам бы рухнул возле нее, если бы в эту самую минуту не раздался
оглушительный грохот, а вслед за ним со стороны  улицы  Суассон  не  донесся
угрожающий ропот.
   Какова бы ни была причина этого замешательства, Питу был рад  возможности
выйти из затруднительного положения.
   Он высвободил свою руку, поднял с земли шляпу и бросился к  своим  людям,
крича на бегу: "К бою!" Сейчас мы  расскажем  читателю,  что  было  причиной
страшного грохота и угрожающего ропота.
   Всем было известно, что аббат Фортье должен  был  провести  торжественную
службу на престоле, и для этого священные сосуды и другую церковную  утварь:
крест, хоругви, свещники - необходимо  было  перенести  из  церкви  в  новый
алтарь, выстроенный на городской площади.
   Приказания, касавшиеся этой части церемонии, отдавал мэр  города  г-н  де
Лонпре.
   Как помнит читатель, г-н де Лонпре уже имел дело с аббатом Фортье,  когда
Питу с приказом генерала Лафайета в руке попросил вооруженной поддержки  для
захвата оружия, укрываемого аббатом.
   Итак, г-н де Лонпре знал, как и все, характер  аббата  Фортье.  Ему  было
известно, что аббат может быть своевольным и упрямым, а в раздражении  может
дойти и до исступления.
   Он  подозревал,  что  у  аббата  Фортье  остались   не   самые   приятные
воспоминания от вмешательства мэра в дело с оружием.
   И вот вместо того чтобы лично отправиться к аббату Фортье и обратиться  к
нему, как представитель гражданской власти к представителю власти  духовной,
он  ограничился  тем,  что  отправил  достойному  служителю  Бога  программу
праздника, в которой говорилось:

Статья 4

   Служба будет проведена на алтаре отечества аббатом Фортье; она начнется в
десять часов утра.

Статья 5

   Священные сосуды и  другая  церковная  утварь  стараниями  аббата  Фортье
должны быть перевезены из церкви Виллер-Котре в алтарь.

   Секретарь мэра из  рук  в  руки  передал  программу  аббату  Фортье,  тот
пробежал ее глазами с насмешливым видом и столь же насмешливо проговорил:
   Прекрасно!