щадностью  разума.  С  этой  смертью
понесли потерю все:  роялисты  лишились  шпор,  революционеры  удил.  Отныне
колесница покатится быстрее, а  спуск  ей  предстоял  еще  долгий.  Кто  мог
сказать, что там в конце пути - триумф или бездна?
   Процессия достигла Пантеона лишь поздно ночью.
   В ней недоставало одного-единственного человека - Петиона.
   Почему Петион уклонился от участия в похоронах? На  другой  день  он  сам
объяснил это друзьям, упрекнувшим его за то, что он не пришел.
   Он сказал,  что  прочел  план  контрреволюционного  заговора,  написанный
собственной рукой Мирабо.
   Три года спустя, в один пасмурный осенний день, уже не в зале Манежа, а в
зале  Тюильри,  когда  Конвент  уже  убил  короля,   убил   королеву,   убил
жирондистов, убил кордельеров, убил якобинцев, убил  монтаньяров,  убил  сам
себя и ему некого стало убивать из числа живых, он принялся убивать мертвых.
Вот тогда-то он с дикарской радостью возвестил, что ошибся в оценке Мирабо и
что,  с  его,  Конвента,  точки  зрения,  гениальность  не   может   служить
оправданием продажности.
   Был издан новый декрет, изгонявший Мирабо из Пантеона.
   Явился пристав и на пороге храма огласил декрет, объявлявший, что  Мирабо
недостоин покоиться бок о бок с  Вольтером,  Руссо  и  Декартом;  в  декрете
содержалось требование к хранителю церкви выдать ему тело.
   Так голос, более страшный,  чем  тот,  что  должен  грянуть  над  долиной
Иосафата крикнул прежде времени:
   - Пантеон, отдай своих мертвецов!
   Пантеон повиновался; прах Мирабо был  выдан  приставу,  который,  по  его
собственным словам, распорядился  препроводить  означенный  гроб  к  обычным
местам захоронения и поместить его там.
   Обычным  местом  захоронения  оказалось  кладбище  Кламар,  где  хоронили
казненных.
   И - без сомнения, для того, чтобы наказание,  настигшее  его  даже  после
смерти, было еще ужаснее, - гроб был зарыт ночью, без  единого  свидетеля  и
без малейшего опознавательного знака, без креста, без камня, без надписи.
   И только позже  старый  могильщик,  которого  расспрашивал  один  из  тех
любопытных, которым хочется знать то, чего не знают  другие,  провел  как-то
вечером этого любопытного через безлюдное кладбище и, остановившись  посреди
огороженного места, топнул ногой и сказал:
   - Это здесь.
   Любопытный не унимался: ему хотелось знать точно, и тогда сторож добавил:
   - Я ручаюсь, что это здесь: я помогал опускать его в яму и даже сам  чуть
в нее не скатился, до того был тяжел этот проклятый свинцовый гроб.
   Человек этот был Нодье. Однажды он и  меня  привел  на  кладбище  Кламар,
топнул ногой на том же месте и в свой черед сказал мне:
   - Это здесь.
   И вот уже более пятидесяти лет одно поколение за другим, сменяясь,  ходит
мимо  безвестной  могилы  Мирабо.  Не  слишком  ли   долгое   возмездие   за
сомнительное преступление, совершенное, скорее всего, не самим Мирабо, а его
недругами, и не пора ли при первой же возможности  разрыть  эту  опозоренную
землю, в которой он покоится, чтобы отыскать этот  свинцовый  гроб,  который
таким тяжким грузом лег на плечи бедняги  могильщика  и  по  которому  можно
опознать изгнанника из Пантеона?
   Быть может, Мирабо и не заслужил  Пантеона,  но  наверняка  в  освященной
земле находит себе приют и упокоение немало таких,  кто  более  его  достоин
гемоний.
   Франция! Между гемониями и Тибром найди могилу для Мирабо! Пускай  вместо
эпитафии на ней будет начертано его имя, вместо всяких украшений  стоит  его
бюст, а судьей ему станет грядущее!

Глава 17

ПОСЛАНЕЦ

   Тем же утром 2 апреля, быть может, за час до того,  как  Мирабо  испустил
дух, некий старший флотский офицер, облаченный в  парадный  мундир  капитана
первого ранга, миновал улицу Сент-Оноре и по улицам Сен-Луи и Эшель пошел по
направлению к Тюильри.
   Поравнявшись  с  Конюшенным  двором,  он  взял  влево,  перешагнул  цепи,
отделявшие его от внутреннего двора,  отдал  честь  часовому,  который  взял
перед ним .на караул., и очутился в Швейцарском дворе.
   Там он как человек, которому хорошо знакома дорога, стал  подниматься  по
узкой лестнице для слуг, которая длинным петляющим переходом  соединялась  с
кабинетом короля.
   Лакей при виде его ахнул от удивления, а может быть, и от радости, но  он
приложил палец к губам.
   - Господин Гю, - спросил он, - может король немедля меня принять?
   -  У  короля  сейчас  господин  генерал  де  Лафайет,  которому  он  дает
распоряжения на сегодня, - отвечал лакей, - но как только генерал выйдет...
   - Вы обо мне доложите? - подхватил офицер.
   - Ну, в этом, несомненно, нет необходимости: его величество ждет вас, еще
вчера он приказал, чтобы вас провели к нему, как только вы прибудете.
   В этот миг из королевского кабинета послышался звон колокольчика.
   - Ну вот, - сказал лакей, - король звонит, по-видимому, как раз для того,
чтобы спросить о вас.
   - Тогда пойдемте, господин Гю,  не  будем  тратить  времени,  коль  скоро
король и впрямь свободен и может меня принять.
   Лакей распахнул дверь и почти сразу же - поскольку король и впрямь был  в
одиночестве - объявил:
   - Его сиятельство граф де Шарни.
   - О, пусть войдет! Пусть  войдет!  -  сказал  король.  -  Я  жду  его  со
вчерашнего дня.
   Шарни быстро вошел и, с почтительной поспешностью приблизившись к королю,
промолвил:
   - Государь, кажется, я на несколько часов опоздал, но,  когда  я  объясню
вашему величеству причины своего опоздания, вы меня простите.
   - Входите, входите, господин де  Шарни.  В  самом  деле,  я  ждал  вас  с
нетерпением, но заранее согласен с вами в том, что лишь важные причины могли
сделать ваше путешествие не столь быстрым,  как  предполагалось.  Теперь  вы
здесь, и я рад вас видеть.
   И он протянул графу руку, которую тот почтительно поцеловал.
   - Государь, - продолжал Шарни, видя нетерпение короля, -  я  получил  ваш
приказ позавчера ночью и вчера в три часа утра выехал из Монмеди.
   - Как вы ехали?
   - В почтовой карете.
   - Тогда я понимаю, почему вы на несколько часов задержались, - с  улыбкой
сказал король.
   - Государь, - возразил Шарни, - верно, я мог скакать во весь дух, и тогда
я был бы здесь уже в десять или одиннадцать  вечера,  и  даже  раньше,  если
двигаться напрямик, но мне захотелось составить себе мнение об  удобствах  и
неудобствах того пути, который вы, ваше величество, избрали; я хотел узнать,
какие почтовые станции работают исправно, а какие нет, но, главное, я  хотел
узнать с точностью до минуты, до секунды, сколько времени  требуется,  чтобы
добраться из Монмеди до Парижа и, соответственно, из Парижа в Монмеди. Я все
записал и теперь в состоянии ответить на любые вопросы.
   - Браво, господин де Шарни, - сказал король, - ваша  служба  выше  всяких
похвал; только позвольте мне сначала рассказать  о  том,  как  обстоят  дела
здесь, а затем вы скажете мне, как они обстоят там.
   - О государь, - отозвался Шарни, - судя по вестям, которые до меня дошли,
дела из рук вон плохи.
   - Настолько, что в Тюильри я  -  пленник,  дорогой  граф.  Я  только  что
говорил милейшему господину де Лафайету: я предпочел бы быть  королем  Меца,
нежели королем Франции; но к счастью, вы уже здесь!
   - Вы, ваше величество, изволили мне пообещать ввести меня в курс событий.
   - Да, в самом деле, в двух словах вы знаете, что мои тетки бежали?
   - Знаю то, что знают все, государь, но без подробностей.
   - Ах, Боже мой, да все очень просто. Вы знаете,  что  Собрание  разрешило
нам принимать только тех священников, которые дали присягу. Ну  вот,  бедные
женщины и напугались перед приходом Пасхи; они решили, что рискуют спасением
души, если будут исповедоваться конституционному попу, и по-моему, надо  вам
сказать, они укатили в Рим. Никакой закон не запрещал им такого путешествия,
и едва ли можно было опасаться, что две несчастные старухи чрезмерно  усилят
партию эмигрантов. Они поручили Нарбонну подготовить их отъезд, и  я  уж  не
знаю, как он с этим управился, потому что весь план  раскрылся,  и  в  самый
вечер отъезда им в Бельвю нанесли визит вроде того,  какой  мы  принимали  с
пятого на шестое октября в Версале.
   К счастью, когда весь этот сброд ворвался к  ним,  они  уже  вышли  через
другую дверь. И представьте себе, ни одной готовой кареты! А их должны  были
ждать в каретном сарае три запряженных экипажа. Пришлось им пешком  идти  до
самого Медона.  Там  наконец  нашли  кареты  и  уехали.  Через  три  часа  -
чудовищный шум на весь Париж: те, кто отправился к ним, желая  предотвратить
эту поездку, нашли гнездо еще теплым, но пустым. На другой день  вся  пресса
так и взвыла. Марат вопит, что они увезли с собой миллионы,  Демулен  -  что
они похитили дофина. Во всем этом нет ни слова правды: у бедных женщин  было
в кошельке триста-четыреста тысяч франков и им самим-то было нелегко, где уж
им было обременять себя ребенком, с которым их бы мигом опознали; да вот вам
доказательство: их  ведь  и  без  того  узнали,  сперва  в  Морй  -  там  их
пропустили, - а потом в Арне-ле-Дюк, где они были  задержаны.  Пришлось  мне
писать в Собрание, чтобы им позволили продолжать путь, и,  несмотря  на  мое
письмо, Собрание проспорило целый день.  Наконец  женщинам  разрешили  ехать
дальше, но с условием, чтобы комитет представил закон об эмиграции.
   - Да, - заметил Шарни, -  но  мне  казалось,  что  после  блестящей  речи
господина де Мирабо Собрание отвергло проект закона, предложенный комитетом.
   -  Разумеется,  отвергло.  Но  наряду  с  этим  скромным  триумфом   меня
подстерегало огромное унижение. Когда все увидали, какой переполох  поднялся
из-за отъезда двух бедных женщин, несколько преданных друзей - а их  у  меня
осталось больше, чем я думал, дорогой граф! -  несколько  преданных  друзей,
около ста дворян, устремились к Тюильри  и  предложили  мне  располагать  их
жизнями. Тут же прошел слух о том,  что  зреет  заговор  и  что  меня  хотят
похитить. Лафайет, которого заставили сломя голову мчаться в Сент-Антуанское
предместье  под  тем  предлогом,   что   Бастилию   якобы   восстанавливают,
рассвирепел из-за того, что дал себя провести, вернулся к Тюильри,  ворвался
сюда с обнаженной шпагой и со штыками наперевес, задержал  наших  несчастных
друзей, обезоружил их. У одних оказались пистолеты, у других кинжалы. Каждый
взял то, что попалось ему под руку. Да уж, этот день войдет  в  историю  под
новым именем; он будет называться днем Рыцарей кинжала.
   - О государь, государь! В какие  ужасные  времена  мы  живем,  -  покачав
головой, вздохнул Шарни.
   - Погодите. Каждый год мы ездим в Сен-Клу,  так  заведено,  это  вошло  в
обычай. Позавчера приказываем  заложить  кареты,  спускаемся  и  видим,  что
вокруг этих карет  собралось  полторы  тысячи  человек.  Садимся,  но  ехать
невозможно; люди виснут на поводьях лошадей, заявляют, что я, дескать,  хочу
бежать, но это мне  не  удастся.  После  часа  бесплодных  попыток  пришлось
вернуться; королева плакала от гнева.
   - А что же генерал Лафайет, разве он не  мог  их  заставить  с  уважением
отнестись к вашему величеству?
   - Лафайет! Знаете, чем он занимался? Велел бить в набат на церкви Сен-Рок
и понесся в ратушу за красным флагом, чтобы объявить отечество в  опасности.
Отечество в опасности, поскольку король с королевой собрались в  Сен-Клу!  А
знаете, кто не дал ему красного флага, вырвал это флаг у него из рук, потому
что он уже успел им завладеть? Дантон!  И  вот  теперь  он  утверждает,  что
Дантон мне продался, что Дантон получил от меня сто тысяч  франков.  Вот  до
чего мы дошли, дорогой граф, не говоря о том, что Мирабо  умирает,  а  может
быть, уже и умер.
   - Что ж, государь, тем более надо спешить.
   - Именно это и входит в наши намерения. Ну, что вы там порешили вместе  с
Буйе? Вот кто, по-моему, дельный человек! После Нанси  я  получил  основания
увеличить его власть, отрядить под его начало новые войска.
   -  Да,  государь,  но,  к  несчастью,  распоряжения   военного   министра
противодействуют нашим. Министр отобрал  у  него  полк  саксонских  гусар  и
отказывается отдать ему полки швейцарцев. Лишь с превеликим  трудом  удалось
ему удержать в крепости Монмеди буйонский пехотный полк.
   - Значит, теперь он в нерешительности?
   - Нет, государь, но шансы на успех уменьшились; да не  все  ли  равно!  В
подобных обстоятельствах надо жертвовать всем во имя цели  и  полагаться  на
случай, и, как бы там ни было, если наше предприятие пойдет  хорошо,  у  нас
девяносто шансов из ста на успех.
   - Ну ладно, в таком случае давайте поговорим о нас.
   -  Государь,  вы  по-прежнему  твердо  намерены  следовать  через  Шалон,
Сент-Мену, Клермон и Стене, несмотря на то что эта дорога по меньшей мере на
двадцать лье длинней и в Варенне нет почтовой станции?
   - Я уже говорил господину де Буйе, по каким соображениям  этот  путь  для
меня предпочтительней.
   - Да, государь, и он передал мне распоряжения вашего величества  на  этот
счет. Именно после этих распоряжений я  исследовал  всю  дорогу,  кустик  за
кустиком, камешек за камешком; донесение об этом должно находиться  в  руках
вашего величества.
   - И являет собой образец ясности, дорогой граф. Теперь я знаю эту дорогу,
словно сам по ней проехал.
   - Итак, государь, вот сведения, которые  добавились  после  моего  нового
путешествия.
   - Говорите, господин де Шарни, я слушаю вас,  а  для  пущей  ясности  вот
карта, составленная вами же.
   С этими словами король извлек из папки карту, которую разложил на  столе.
Карта эта была не наброском, а выполненным от руки чертежом, и, как и сказал
Шарни, на ней было обозначено каждое дерево, каждый  камень;  это  был  итог
более чем восьми месяцев труда.
   Шарни и король склонились над картой.
   - Государь, - сказал Шарни, - настоящая  опасность  начнется  для  вас  в
Сент-Мену  и  закончится  в  Стене.  Наши  войска  следует  распределить  на
протяжении этих восемнадцати лье.
   - Нельзя ли расставить их поближе к Парижу, господин  де  Шарни?  Скажем,
начиная с Шалона?
   - Государь, - возразил Шарни, - это трудно. Шалон слишком крупный  город,
и сорок, пятьдесят или даже сто человек окажутся бессильны защитить вас там,
если вашему величеству будет грозить опасность. К тому же господин  де  Буйе
берет на себя ответственность, лишь начиная с Сент-Мену.
   Он может лишь - и просил  меня  еще  обсудить  это  с  вашим  величеством
разместить первый из своих отрядов в Пон-де-Сомвеле. Как  видите,  государь,
это первая почтовая станция после Шалона.
   И Шарни показал пальцем на карте место, о котором шла речь.
   - Ладно, - сказал король, - часов за десять - двенадцать можно  добраться
до Шалона. А за сколько часов вы-то сами проехали все эти девяносто лье?
   - За тридцать шесть часов, государь.
   - Но в легкой карете, где были только вы да слуга.
   - Государь, в пути я потерял три часа, пока искал в  Варенне,  где  лучше
разместить подставу - перед городом, ближе к Сент-Мену,  или  по  выезде  из
него, ближе к Дену. Поэтому выходит так на так. Потерянные  три  часа  стоят
тяжелого экипажа. Итак, по моему мнению, ваше величество может добраться  из
Парижа в Монмеди за тридцать пять-тридцать шесть часов.
   - А что вы решили насчет подставы в Варенне? Это важный пункт: мы  должны
быть уверены, что найдем там свежих лошадей.
   - Да, государь, и, по моему мнению, заставу надо поместить на  выезде  из
города, ближе к Дену.
   - На чем основывается ваше мнение?
   - На расположении города, государь.
   - Объясните мне, каково его расположение, граф.
   - Государь, это очень просто. С тех пор как я покинул Париж, я  пять  или
шесть раз проезжал через Варенн и оставался там с  полудня  до  трех  часов.
Варенн - город маленький, с населением  около  тысячи  шестисот  человек,  и
распадается на две части, верхний город и нижний город,  разделенные  речкой
Эр и соединенные мостом  через  эту  речку.  Если  ваше  величество  изволит
следить по карте, вот здесь, государь, у Аргоннского  леса,  на  опушке,  вы
увидите...
   - Да, вижу, - подтвердил король, - дорога делает в лесу огромный изгиб  и
сворачивает на Клермон.
   - Так точно, государь.
   - Но все это не проясняет  для  меня,  почему  вы  собираетесь  поместить
подставу по ту сторону города, а не по эту.
   - Погодите, государь. Над мостом, соединяющим обе части города, построена
высокая башня. В этой башне, где в прошлом сидели стражники, взимавшие плату
за въезд, внизу есть сводчатая арка, темная и узкая. Чтобы помешать путникам
ее миновать, достаточно малейшего препятствия; итак, коль  скоро  место  там
опасное, лучше миновать его, пустив почтовых  лошадей  во  весь  опор  после
Клермона, чем перепрягать их за пятьсот шагов  до  моста,  где,  коль  скоро
короля узнают на подставе, три-четыре человека легко  могут  задержать  его,
если получат предупреждение и будут настороже.
   - Это верно, - согласился король, - но если возникнут  колебания,  то  вы
ведь будете там, граф.
   - Почту это своим долгом, государь,  если  ваше  величество  найдет  меня
достойным такой чести.
   Король снова протянул Шарни руку.
   - Итак, - продолжал Людовик, - господин  де  Буйе  уже  отметил  посты  и
выбрал людей, которых расставит вдоль моего пути?
   - Да, государь, не хватает лишь одобрения вашего величества.
   - Передал ли он вам какое-либо письмо на этот счет?
   Шарни достал из кармана сложенный лист бумаги и с поклоном вручил королю.
   Король развернул его и прочел:
   По мнению маркиза де Буйе, войска не должны быть размещены  за  пределами
Сент-Мену.   Тем   не   менее,   если   король   потребует,   чтобы   охрана
распространялась до  Пон-де-Сомвеля,  предлагаю  его  величеству  расставить
войска, предназначенные служить  ему  эскортом,  таким  образом:  +++  1.  В
Пон-де-Сомвеле - сорок гусар полка Лозена под началом господина де  Шуазеля,
имеющего в своем распоряжении младшего лейтенанта Буде;
   2. В Сент-Мену - тридцать драгун Королевского полка под началом  капитана
Дандуэна;
   3. В Клермоне - сто драгун из полка Месье  под  началом  графа  Шарля  де
Дамаса;
   4. В Варенне - шестьдесят гусар полка Лозена под командованием  господина
Рорига, господина Буйе-сына и господина Режкура;
   5. В ДTне - сто гусар полка Лозена под началом капитана Делона;
   6. В Музй -  пятьдесят  кавалеристов  королевского  немецкого  полка  под
началом капитана Гунтцера;
   7. Наконец, в Стене - королевский немецкий полк под началом его командира
барона фон Манделя. +++
   - Это мне тоже нравится, - дочитав до конца, сказал  король,  -  но  если
этим отрядам придется простоять в этих городах и  деревнях  день,  два,  три
дня, каким предлогом можно оправдать их присутствие?
   - Государь, предлог имеется: им будет приказано ждать охраняемую карету с
деньгами, посылаемыми на Север военным министерством.
   - Ну что ж, - с  нескрываемым  удовлетворением  произнес  король,  -  все
предусмотрено.
   Шарни поклонился.
   - Кстати, о деньгах, - сказал король, - вы не знаете, получил господин де
Буйе тот миллион, что я ему послал?
   - Да, государь, только известно ли вашему величеству,  что  этот  миллион
был в ассигнациях, которые на двадцать процентов обесценились?
   - Но хотя бы с учетом этой потери он смог их получить?
   - Государь, прежде всего один преданный вам подданный  вашего  величества
почел за счастье выдать взамен ассигнаций сумму в сто тысяч экю  без  всяких
вычетов, разумеется.
   Король взглянул на Шарни.
   - А остальное, граф? - спросил он.
   - Остальное, - отвечал граф де Шарни,  -  учел  господин  де  Буйе-сын  у
банкира своего отца, господина Перго, который выдал ему всю сумму  векселями
на имя господ Бетман во Франкфурте, которые приняли эти  векселя  к  уплате.
Так что денег теперь вполне достаточно.
   - Благодарю вас, граф, - сказал Людовик XVI. - А теперь назовите мне  имя
того пр