чество Елизавета
и двое-трое сопровождающих слуг.
   - На этот счет можете не беспокоиться, дорогой Луи. Я все предусмотрел  и
заказал такую карету.
   - И еще, государь: в Монмеди ведут два пути. Мне осталось лишь  уточнить,
по какой из  двух  дорог  ваше  величество  предпочитает  поехать:  надежный
инженер должен изучить маршрут.
   - У нас есть такой надежный инженер. Преданный нам граф де Шарни составил
замечательные карты окрестностей Шандернагора. Чем меньше людей мы  посвятим
в тайну, тем будет лучше.  Граф  -  преданный,  умный  и  отважный  человек,
воспользуемся же его услугами. Ну  а  до  рогу,  как  видите,  я  уже  давно
выбираю. Я заранее выбрал  Монмеди,  вот  почему  обе  ведущие  туда  дороги
отмечены на этой карте.
   - Даже три дороги, - почтительно поправил граф де Буйе.
   - Да, знаю; можно отправиться по дороге, ведущей из Парижа в Мец; проехав
Верден, свернуть с нее и следовать вдоль реки Мез  по  дороге  на  Стене,  а
оттуда до Монмеди всего три мили.
   - Возможен еще путь через  Реймс,  Иль,  Ретель  и  Стене,  -  проговорил
молодой граф довольно  скоро,  показывая  тем  королю,  что  сам  он  отдает
предпочтение именно этому маршруту.
   - Ага! - молвил король. - Вы как будто предпочитаете именно эту дорогу?
   - Да нет, государь, что вы! Храни меня  Господь!  Я  еще  слишком  молод,
чтобы брать на себя ответственность советовать вам в столь важном деле. Нет,
государь, это не мое  мнение,  так  полагает  мой  отец.  Эта  точка  зрения
основана на том, что местность, по которой дорога эта проходит, бедна, почти
пустынна и, следовательно, сулит меньше неожиданностей. Отец говорит  также,
что Королевский немецкий полк, лучший во  всей  армии,  единственный,  может
быть, сохранивший верность присяге, занимает сторожевой участок  в  Стене  и
потому начиная с Иля или Ретеля может  сопровождать  короля;  таким  образом
можно было бы избежать необходимости слишком большого перемещения войск.
   - Да, - перебил его король, - однако мне пришлось бы ехать  через  Реймс,
где мое имя проклято, где первый встречный может меня узнать... Нет, дорогой
граф, на этот счет мое решение твердо.
   Король произнес последние слова с такой решимостью, что граф Луи не  стал
даже пытаться переубедить короля.
   - Итак, ваше величество, вы решились?.. - спросил он.
   - Да. Я выбираю дорогу на Шалон через Варенн,  не  заезжая  в  Верден.  А
полки будут размещены  в  каждом  из  небольших  городков  между  Монмеди  и
Шалоном; я даже думаю, что первый из них мог бы меня ждать уже в Шалоне.
   - Государь, у нас еще будет возможность обсудить, в каких  городах  будут
ждать полки. Однако король не может не знать, что  в  Варенне  нет  почтовой
станции.
   - Мне очень нравится, что вы так хорошо осведомлены, граф,  -  с  улыбкой
проговорил король. - Это доказывает, что вы  добросовестно  потрудились  над
этим планом... Пусть вас это не беспокоит, мы найдем способ держать  лошадей
наготове при въезде или выезде из города. Наш инженер скажет  нам,  где  это
будет удобнее сделать.
   - А теперь, государь, когда мы почти обо всем договорились, -  проговорил
молодой граф, - позволит ли мне ваше величество процитировать от имени моего
отца несколько строк одного итальянского автора, показавшиеся маркизу  столь
подходящими к случаю, что он мне приказал выучить их на память, чтобы я  мог
их передать королю.
   - Слушаю вас, граф.
   - Вот эти слова: "Какое бы дело мы  ни  затевали,  время  всегда  кажется
неподходящим, и никогда не  бывает  абсолютно  благоприятных  обстоятельств.
Кто, ждет идеального случая, так никогда и не начнет дела, а если и  начнет,
то зачастую его ожидает печальный конец". Так сказал классик.
   - Да, граф, это Макиавелли. Можете мне поверить, я непременно прислушаюсь
к советам посланника славной республики... Тише! Я слышу на лестнице  чьи-то
шаги... Это спускается  Гамен.  Пойдемте  к  нему  навстречу,  чтобы  он  не
заметил, что мы занимались не шкафом.
   С этими словами король распахнул дверь на потайную лестницу.
   Было самое время: мэтр стоял на самой нижней ступеньке с замком в руках.

Глава 8

ГЛАВА, ИЗ КОТОРОЙ ЯВСТВУЕТ, ЧТО У ПЬЯНИЦ ЕСТЬ СВОЙ АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

   Вечером того же дня, около восьми часов какой-то человек, судя по  одежде
- ремесленник, вышел из Тюильри через Поворотный мост,  с  опаской  прижимая
руку к карману куртки, будто в нем была спрятана в этот  вечер  сумма  более
значительная, чем в другое время. Ремесленник повернул налево и из  конца  в
конец прошел всю аллею, которая со стороны Сены является продолжением  части
Елисейских полей, называвшейся когда-то Мраморным или Каменным портом,  а  в
наши дни носит название бульвара Королевы.
   Дойдя до конца этой аллеи, он оказался на набережной Савонри.
   В описываемое нами время набережная Савонри была днем весьма оживлена,  а
по вечерам освещалась бесчисленными небольшими кабачками, где  в  воскресные
дни буржуа закупали вино и провизию и грузили их на за фрахтованные  за  два
су с человека суда, после чего отправлялись отдохнуть на  лебединый  остров,
где без провизии они могли бы умереть с голоду, потому что  в  будни  остров
был совершенно необитаем, а в праздничные дни, напротив, кишел людьми.
   Когда на пути человека в куртке мастерового  вырос  первый  кабачок,  он,
казалось, вступил в жестокий бой с искушением заглянуть в кабачок и  одержал
победу: он прошел мимо.
   Но вот - другой  кабачок,  и  то  же  искушение.  На  сей  раз  господин,
незаметно следовавший за нашим мастеровым, словно тень, и  не  спускавший  с
него глаз, был уверен, что ремесленник не устоит: он  отклонился  от  прямой
линии, подошел к этому филиалу храма Бахуса, как тогда говорили, и уже занес
над порогом ногу.
   Однако воздержанность мастерового опять одержала верх;  вполне  вероятно,
что если бы на его пути не встретился  третий  кабачок  и  ему  пришлось  бы
возвращаться назад, чтобы нарушить клятву, данную им самому себе, то  он  не
стал бы этого делать и продолжал бы идти своей дорогой, - не совсем натощак,
потому что путник успел принять солидную порцию той самой жидкости,  которая
веселит сердце человека; впрочем, он еще владел собой, а  голова  руководила
ногами, заставляя их шагать вперед.
   К несчастью, на этой дороге стоял не только третий, но еще и  десятый,  и
двадцатый кабачок... А соблазн был очень велик; сила сопротивления  уступала
силе желания. Третье искушение оказалось непреодолимым.
   Справедливости ради скажем, что эта сделка с совестью привела к тому, что
ремесленник, так мужественно, но неудачно сражавшийся с демоном вина,  войдя
в кабачок, остался у стойки и заказал только полштофа.
   Демоном вина, с которым он  сражался,  был,  казалось,  этот  незнакомец,
следовавший за ним на  расстоянии  и  прятавшийся  в  темноте,  стараясь  не
попасться ремесленнику на глаза, однако сам незнакомец  не  упускал  его  из
виду.
   По всему было видно, что незнакомцу доставляло  удовольствие  следить  за
мастеровым: он  уселся  на  парапете  прямо  напротив  входа  в  кабак,  где
ремесленник пил свои полштофа, а спустя пять секунд  после  того,  как  тот,
прикончив бутылку, шагнул за порог и тронулся в путь, незнакомец поднялся  и
пошел за ним.
   Но кто может сказать, где остановится тот, кто  хоть  раз  прикоснулся  к
роковой  рюмке?  И  с  особым,  присущим  только   пьяницам   удивлением   и
удовлетворением он отмечает, что ничто так не возбуждает жажду, как вино. Не
прошел ремесленник и сотни шагов, как им овладела столь  нестерпимая  жажда,
что он был вынужден остановиться и утолить ее. Правда, на этот раз он понял,
что полуштофа будет маловато, и спросил полбутылки.
   Неотступно следовавшая за ним тень  отнюдь  не  проявляла  неудовольствия
вынужденными задержками, вызванными необходимостью освежиться. Тень  замерла
на углу кабачка; и несмотря на  то,  что  пьянчужка  на  сей  раз  со  всеми
удобствами развалился за столом и вот уже более четверти часа смаковал  свои
полбутылки, добровольно взявший на себя роль тени господин  ничем  не  выдал
своего нетерпения; когда ремесленник вышел, незнакомец пошел за ним таким же
размеренным шагом, как и раньше.
   Еще через сотню шагов его долготерпение ждало новое и еще  более  суровое
испытание; ремесленник в третий раз остановился и теперь, так как жажда  все
возрастала, он спросил целую бутылку.
   Неусыпный страж ожидал его еще полчаса, подкарауливая у выхода.
   Несомненно, эти все удлинявшиеся остановки сначала в пять минут, потом  в
четверть часа и, наконец, в полчаса пробудили в душе  пьянчуги  нечто  вроде
угрызений совести: он решил больше не останавливаться, но и не мог перестать
пить  и  потому  перед  уходом  из  кабачка  он  взял  с  собой  подружку  -
откупоренную бутылку.
   Это было мудрое решение:  теперь  он  останавливался  лишь  затем,  чтобы
приложиться пересохшими губами к бутылке,  и  походка  его  становилась  все
менее твердой и уверенной.
   Ему удалось без помех вынести через ворота Пасси  горячительные  напитки,
которые, таким образом, были освобождены от  пошлины  при  вывозе  за  черту
города.
   Незнакомец вышел  вслед  за  ним,  находясь,  как  и  он,  по-прежнему  а
прекрасном расположении духа.
   Отойдя шагов на сто от городских ворот,  наш  мастеровой  похвалил  себя,
должно быть, за предусмотрительность, потому что теперь кабачки  встречались
все реже и реже и наконец вовсе исчезли.
   Но нашему философу все было нипочем. Он, подобно античному мудрецу, нес с
собой не только свое состояние, Но и свою радость.
   Мы говорим "радость", принимая во внимание то обстоятельство,  что  в  ту
минуту, как вино в бутылке убавилось наполовину, наш пьянчуга затянул песню,
а никто не станет отрицать, что пение, как и смех, - это  один  из  способов
выражения человеческой радости. Человек,  тенью  следовавший  за  пьянчугой,
казалось, расчувствовался, заслышав его песню: он принялся едва  слышно  ему
подпесать и с особенным любопытством следил за выражением  этой  радости.  К
несчастью, радость эта оказалась мимолетной, а  пение  -  недолгим.  Радость
испарилась вместе с вином  из  бутылки:  когда  бутылка  опустела,  пьянчуга
попытался выжать из нее еще хоть несколько капель... Итак,  песня  сменилась
брюзжанием, а брюзжание скоро превратилось в ругательства!
   Ругательства были направлены по адресу  неизвестных  преследователей,  на
которых жаловался, едва держась на ногах, наш незадачливый путник.
   - Ах, подлец! - бормотал он. - Ах, проклятая!..  Старому  другу,  учителю
дать отравленного вина!.. Тьфу! Пусть теперь  только  попробует  послать  за
мной, когда понадобится вытачивать его дурацкие замки!  Пусть-ка  пошлет  за
мной своего предателя... Тоже мне, товарищ называется.., бросил меня... А  я
ему тогда скажу: "Здорово, государь!  Пускай  теперь  твое  величество  само
точит свои замки". Поглядим тогда, так ли это просто, как клепать декреты...
А-а! Я тебе покажу замки с тремя суколдами!.. Я тебе покажу  защелкивающиеся
язычки!.. Я тебе покажу трубчатые ключи с фас.., с фасонными бородками!.. У,
подлец!.. У, проклятая! Они меня как пить дать отравили!
   С этими словами несчастная  жертва,  сраженная,  без  сомнения,  ядом,  в
третий раз рухнула во весь рост прямо на грязные камни мостовой.
   До этого наш путник поднимался сам. Дело это было не из легких, однако  к
чести своей он с ним справлялся. В третий же раз после  безуспешных  попыток
он вынужден был признать, что задача эта  оказалась  ему  не  по  силам.  Со
вздохом, похожим скорее на стон, он  будто  решился  переночевать  на  груди
нашей общей матери - земли.
   Незнакомец, как видно, только и ждал, когда наступит эта минута  отчаяния
и слабости: он с удивительным упорством преследовал  ремесленника  от  самой
площади  Людовика  XV.  Понаблюдав  издали  за  его  безуспешными  попытками
подняться,  которые  мы  только  что  попытались  описать,  он   с   опаской
приблизился, насладился видом поверженного великана  и  кликнул  проезжавший
мимо фиакр.
   - Послушайте, дружище, - обратился он к вознице, - моему  приятелю  стало
плохо. Вот вам экю  в  шесть  ливров,  погрузите  несчастного  в  повозку  и
отвезите его в кабачок у Севрского моста. Я сяду рядом с вами.
   В предложении одного из двух приятелей, еще  державшегося  на  ногах,  не
было ничего удивительного; а его желание ехать на облучке  свидетельствовало
лишь  о  том,  что  он  был   незнатного   происхождения.   С   трогательной
искренностью, свойственной простым людям в обращении друг  с  другом,  кучер
проговорил:
   - Шесть франков, говоришь? Ну и где они, твои шесть франков?
   - Вот они, дружище, -  отвечал  тот,  ничуть,  казалось,  не  обижаясь  и
подавая кучеру монету.
   - А как приедем, милейший, -  спросил  Автомедон,  смягчившись  при  виде
поистине королевской щедрости, - будет мне на чай?
   - Это смотря по тому,  как  будем  ехать.  Положи-ка  беднягу  в  карету,
получше закрой двери да постарайся, чтобы твои клячи не  свалились  с  копыт
раньше, чем мы будем у Севрского моста, а уж тогда поглядим... Как  ты  себя
будешь вести, так и мы...
   - Отлично! Вот ответ - так ответ! Будьте покойны, милейший, уж я понимаю,
что к чему! Садитесь на облучок и последите, чтоб мои индюшки  не  баловали:
они в такое время чуют конюшню и  торопятся  домой.  А  я  сделаю  все,  что
полагается.
   Щедрый незнакомец без единого возражения выполнил  данное  ему  указание;
возница же со всею осторожностью, на какую только он  был  способен,  поднял
пьяницу, уложил его меж двух скамеек фиакра, захлопнул дверь,  сел  на  свое
место  рядом  с  незнакомцем,  развернул  фиакр  и  огрел  кнутом   лошадей,
двинувшихся неспешным шагом, привычным;
   Для несчастных четвероногих. Скоро они проехали деревушку  Пуэн-дю-Жур  и
спустя час, по-прежнему неторопливо, подъехали к кабачку у Севрского моста.
   Десять минут понадобилось на то, чтобы  перенести  из  фиакра  в  кабачок
гражданина Гамена, которого читатель, без  сомнения,  давно  уже  узнал;  мы
снова встретимся с  достославным  мастером  мастеров  и  всеобщим  учителем,
сидящим за тем же столом против того  же  оружейного  мастера,  которого  мы
видели в самой первой главе этой истории.

Глава 9

ЧТО ЗНАЧИТ СЛУЧАЙ

   Как же переносили мэтра Гамена и каким образом из состояния,  близкого  к
каталептическому,  состояния,  в  котором  мы  его  оставили,  он  пришел  в
состояние почти нормальное?
   Хозяин кабачка у Севрского моста лежал в своей постели, и ни  единый  луч
света не пробивался сквозь щели в ставнях,  как  вдруг  щедрый  покровитель,
подобравший мэтра Гамена на  улице,  забарабанил  в  дверь.  Он  стучал  так
громко, что у хозяев дома, как бы  крепко  они  ни  спали,  не  должно  было
остаться сомнений в том, что они должны подняться с постели.
   Заспанный, дрожавший со сна  кабатчик  с  ворчанием  пошел  сам  отпирать
дверь, приготовившись должным образом  встретить  наглеца,  нарушившего  его
покой, если только, как он говорил про себя, игра стоила свеч.
   Вероятно, игра по крайней мере  уравновесила  свечи,  потому  что  стоило
только дерзко стучавшему господину шепнуть на ухо кабатчику  одно  словечко,
как тот стянул с головы ночной  колпак  и,  почтительно  раскланиваясь,  что
выглядело особенно комично, принимая во внимание его костюм, пригласил мэтра
Гамена и его провожатого в отдельную комнату,  где  мы  уже  видели  его  за
бутылкой любимого бургундского.
   Однако на сей раз  мэтр  Гамен  после  обильных  возлияний  был  в  почти
бессознательном состоянии.
   Так как возница и лошади сделали все, что было  в  их  силах,  незнакомец
прежде всего  рассчитался,  присовокупив  монету  в  двадцать  четыре  су  в
качестве дополнительного вознаграждения к  шести  ливрам,  выданным  им  как
основную плату.
   Обернувшись, он увидел, что мэтр Гамен сидит на стуле, уронив  голову  на
стол; он поспешил спросить у хозяина пару бутылок вина и графин с  водой,  а
сам распахнул окно и ставни, чтобы  впустить  в  зловонную  комнату  свежего
воздуха.
   Эта мера при других обстоятельствах могла бы вызвать подозрение. В  самом
деле любой мало-мальски наблюдательный человек мог бы  сказать,  что  только
люди определенного круга испытывают потребность вдыхать такой воздух,  каким
его создала природа, то есть состоящим из десяти частей кислорода,  двадцати
одной части азота двух частей воды,  тогда  как  простой  народ,  живущий  в
смрадных лачугах, без всякого труда дышит воздухом, перенасыщенным углеродом
и азотом.
   По счастливой случайности поблизости не было никого, кто мог  бы  сделать
подобное замечание. Желая услужить,  хозяин  торопливо  принес  вино,  а  уж
потом, не спеша, воду, после чего удалился,  оставив  незнакомца  наедине  с
мэтром Гаменом.
   Незнакомец, как мы видели, прежде всего стал проветривать комнату  и,  не
успев еще запереть окно, поднес  флакон  к  раздувавшимся  ноздрям  слесаря,
шумно сопевшего во  сне  и  представлявшего  собою  отвратительную  картину.
Немало пьяниц могло бы навсегда излечиться от любви  к  вину,  если  бы  они
могли чудом, ниспосланным Всевышним, хоть раз увидеть себя спящими.
   Едва почуяв резкий запах содержавшейся во флаконе  жидкости,  мэтр  Гамен
широко  раскрыл  глаза  и  громко  чихнул,   потом   пробормотал   несколько
невразумительных слов, из которых  внимательно  вслушивавшемуся  собеседнику
удалось разобрать лишь следующее:
   - Подлец.., отравил меня.., отравил...
   Оружейник, казалось, был очень доволен тем, что  мэтр  Гамен  по-прежнему
находился во власти тех же мыслей; он снова поднес к его  лицу  флакон.  Это
придало силы достойному сыну Ноя: он прибавил к  прежним  своим  словам  еще
два, выдвинув обвинение тем более ужасное, что  оно  свидетельствовало  и  о
чрезмерном к нему доверии, и о его неблагодарном сердце.
   - Отравить друга!., дру-р-руга!..
   - Это в самом деле отвратительно, - поддакнул оружейник.
   - Отвратительно!.. - пролепетал Гамен.
   - Подло! - продолжал первый.
   - Подло! - повторил другой.
   - К  счастью,  -  заметил  оружейник,  -  я  оказался  рядом  и  дал  вам
противоядие.
   - Да, к счастью, - пробормотал Гамен.
   - Но одной дозы при таком  сильном  отравлении  не  хватит,  -  продолжал
незнакомец, - вот, выпейте-ка еще.
   Он добавил из флакона в стакан с водой пять или  шесть  капель  жидкости,
представлявшей собой не что иное, как нашатырный спирт, и поднес его к губам
Гамена.
   - Ага! - пролепетал тот. - Это нужно выпить... Лучше уж пить, чем нюхать!
   И он с жадностью опрокинул стакан.
   Однако едва он проглотил дьявольскую смесь, как глаза у него  полезли  на
лоб. Он стал чихать и, улучив минуту, заорал:
   - Ах ты, разбойник! Ты что мне дал?! Тьфу! Тьфу!
   - Дорогой мой! - отвечал незнакомец. - Я дал вам напиток, который  спасет
вас от смерти.
   - А-а, ну раз это пойло спасет меня от смерти, стало быть, вы  правы.  Но
вы зря называете это напитком.
   Он опять чихнул, скривив рот и вытаращив глаза, словно маска  в  античной
трагедии.
   Незнакомец воспользовался этой минутной  пантомимой,  чтобы  запереть  не
только окно, - но и притворить ставни.
   Гамен не без пользы для себя во второй или в третий раз раскрыл глаза.  В
этом судорожном движении век, как бы ни было оно мимолетно, мэтр Гамен успел
оглядеться и с чувством глубокого почтения, которое испытывают все пьяницы к
стенам кабака, он узнал, где находится.
   Место в самом деле было ему хорошо  известно;  будучи  ремесленником,  он
частенько бывал в городе и почти всегда заходил в кабачок у Севрского моста.
В определенном  смысле  остановки  в  кабачке  можно  было  бы  счесть  даже
необходимыми, потому что вышеозначенный кабачок находился как раз на полпути
к дому.
   Это почтение возымело свое действие: прежде всего оно вселило  в  слесаря
веру в то, что он находится в дружественном лагере.
   - Эге! Отлично! -