-таки приходят. Огонь очень скоро перебрасывается с одного
на другое, и потому при первой же возможности малейший взрыв вызовет великую
сумятицу.
   Счастливы те, кто молод - они увидят это прекрасное зрелище!"

   - Ну, что вы скажете о сегодняшней сумятице, а?
   - Это ужасно.
   - А что вы можете сказать по поводу увиденного?
   - Это отвратительно!
   - Это только начало, Жильбер.
   - Вы - вестник несчастья!
   - Третьего дня я виделся с одним почтенным доктором, филантропом;  знаете
ли, чем он сейчас занимается?
   - Ищет способ избавить  человечество  от  какой-нибудь  болезни,  которая
считается неизлечимой?
   - Ну да! Ищет способ вылечить, только не от смерти, а от жизни.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Я хочу сказать - и я не шучу, - что он полагает, - и это при том, что в
мире существуют чума, холера, желтая лихорадка, оспа,  параличи,  пятьсот  с
лишним заболеваний, считающихся смертельными, а  также  сто  тысяч  и  более
могущих стать таковыми при хорошем лечении! - я имею в  виду  пушку,  ружье,
шпагу, саблю, кинжал, огонь и воду, падение с крыши, виселицу, колесо! - так
вот он полагает, что всего этого недостаточно, чтобы умереть, при  том,  что
существует только один способ родиться, и вот в  эту  минуту  он  изобретает
прекрасную, черт побери, машину, чем  надеется  облагодетельствовать  нацию,
дав возможность предать смерти пятьдесят,  шестьдесят,  восемьдесят  человек
менее чем за час! Дорогой Жильбер! Не думаете ли вы, что когда прославленный
доктор,  филантроп,   каковым   является   господин   Гильотен,   занимается
изобретением  подобной  машины,  то  следует  признать,  что  в  самом  деле
появилась нужда в этой машине? Тем более, что  я  уже  был  знаком  с  такой
машиной;  это  вещь  не   новая,   но   основательно   забытая   старая;   а
доказательством тому может служить  следующее:  когда  я  был  у  барона  де
Таверне, - ах, черт возьми, вы же должны это помнить -  вы  тоже  были  там;
правда, вы в те времена были по уши  влюблены  и  не  видели  никого,  кроме
девчонки по имени Николь, - итак, доказательством служит  то,  что  королева
случайно заехала в замок Таверне, - в ту пору она  была  только  наследницей
престола, впрочем, нет: должна была ею стать, - и я показал ей эту машину  в
графине, чем сильно ее напугал: она вскрикнула и упала без чувств. Так  вот,
дорогой мой, тогда эта машина была еще  в  зачаточном  состоянии;  ежели  вы
пожелаете увидеть ее в день испытаний, как она действует,  я  вас  приглашу.
Либо вы будете слепы, либо вынуждены будете признать, что это перст  Судьбы,
заботящейся о том дне, когда  у  палача  будет  слишком  много  работы,  раз
человек не довольствуется  уже  имеющимися  средствами  умерщвления  и  ищет
новый, чтобы выйти из трудного положения.
   - Граф, граф! В Америке вы говорили вещи более утешительные!
   - Еще бы, черт побери! Там я был  среди  поднимающего  голову  народа,  а
здесь я оказался в гибнущем обществе: в нашем старом мире всех - и знать,  и
королевскую власть - ждет крах, они сами идут в пропасть.
   - Ну, знать я вам охотно отдаю, дорогой граф, точнее будет  сказать,  что
знать сама на себя махнула рукой в известную ночь четвертого августа; но  мы
должны спасти королевскую власть, палладиум нации, ее защиту.
   - Какие громкие слова, дорогой Жильбер! Разве  палладиум  спас  Трою?  Мы
должны спасти королевскую власть, говорите вы? Уж не думаете ли вы, что  так
просто спасти королевскую власть с таким королем?
   - Все-таки он - потомок великого рода.
   - Да, рода орлов, превратившихся в попугаев.  Для  того,  чтобы  утописты
вроде вас спасли королевскую  власть,  дорогой  Жильбер,  необходимо,  чтобы
королевская власть сама  сделала  хоть  небольшое  усилие  для  собственного
спасения. Скажите по совести, ведь  вы  видели  Людовика  Шестнадцатого,  вы
часто его видите, а вы не из тех, кто просто смотрит, вы изучаете того,  кто
оказывается перед вами. Итак, скажите, как на духу: может ли существовать  и
далее королевская власть, будучи представлена таким  королем?  Разве  он  не
разрушает вашу веру в венценосца? Не думаете ли вы, что  у  Карла  Великого,
Людовика Святого, Филиппа-Августа, Франциска Первого, Генриха  Четвертого  и
Людовика Четырнадцатого была такая же вялость во всем теле,  обвислые  губы,
ничего не выражающий  взгляд,  неуверенная  походка?  Нет!  Уж  они-то  были
мужчинами! Под королевскими мантиями  угадывались  жизненные  соки,  горячая
кровь, кипучая жизнь. Они не изменили ни единому  своему  принципу.  В  этом
смысле очень показательно их отношение к медицине; эти люди ею пренебрегали.
Чтобы получить у животных и растений сильное, выносливое, крепкое потомство,
природа сама указала на необходимость скрещивания видов и семейств.  Так  же
как  прививка  благотворно  сказывается  на  улучшении  видов  растений,   в
человеческом обществе брак между близкими родственниками  является  причиной
упадка личности; природа страдает, чахнет  и  вырождается,  когда  несколько
поколений  воспроизводятся  при  помощи  той  же  крови.  Напротив,  природа
оживает,   восстанавливается   и   проходит    стадию    омоложения,    если
основополагающими принципами продолжения рода являются плодовитость и свежая
кровь. Вы только посмотрите, какие герои дают начало новой расе и  на  каких
слабых  людях  кончается  род;  достаточно   вспомнить   Генриха   Третьего,
последнего из рода Валуа;
   Гасто,  последнего  представителя  рода  Медичи;   кардинала   Йоркского,
последнего из рода Стюартов; Карла Шестого, последнего отпрыска  Габсбургов!
Так вот,  самой  главной  причиной  вырождения  родов  является  брак  между
родственниками, который дает себя знать во всех упомянутых нами  королевских
домах, но как нельзя более чувствуется это в семье  Бурбонов.  Мысленно  идя
вспять от Людовика Пятнадцатого к Генриху  Четвертому  и  Марии  Медичи,  мы
можем убедиться в том, что Генрих Четвертый оказался пять раз его  прадедом,
а Мария Медичи - столько же раз его прабабкой;  по  той  же  причине  Филипп
Третий  Испанский  трижды  приходится  Людовику  Пятнадцатому  прадедом,   а
Маргарита Австрийская ему трижды  прабабка.  Я  понял  это  потому,  что  от
безделья занялся  подсчетами:  из  тридцати  двух  прадедушек  и  прабабушек
Людовика Пятнадцатого шестеро - члены семейства Бурбонов, пятеро -  из  дома
Медичи, одиннадцать - из королевского дома австрийских Габсбургов, трое - из
семейства герцогов Савойских, еще трое - из дома Стюартов и одна - принцесса
Датская. Подвергните чистопородную собаку или чистых кровей лошадь подобному
испытанию, и в четвертом поколении у вас будут дворняга или кляча.
   Как  же,  по-вашему,  мы,  всего-навсего  люди,  можем   устоять   против
вырождения? Что вы  скажете  о  моих  подсчетах,  дорогой  доктор,  ведь  вы
математик?!
   - Я скажу, дорогой колдун, - отвечал  Жильбер,  поднимаясь  и  берясь  за
шляпу, - что ваши подсчеты меня пугают и лишний раз убеждают в том, что  мое
место рядом с королем.
   Жильбер пошел к двери.
   Калиостро остановил его.
   - Послушайте, Жильбер, - молвил он, - вы знаете, как  я  вас  люблю,  вам
известно,  что  ради  того,  чтобы  избавить  вас  от  страданий,  я   готов
подвергнуть себя в тысячу раз  более  страшному  испытанию...  Так  поверьте
мне.., позвольте дать вам один совет...
   - Какой?
   - Пусть король спасается бегством, пусть уезжает  из  Франции,  пока  еще
есть время!.. Через три месяца, через год, а может быть, через полгода будет
слишком поздно.
   - Граф! - отвечал Жильбер. - Стали бы вы советовать солдату покинуть свой
пост, потому что у него опасная служба?
   - Да, если бы этот солдат был окружен, взят в плен, обезоружен и  не  мог
защищаться, а в особенности если бы  его  жизнь  ставила  под  угрозу  жизнь
полумиллиона человек.., да, я посоветовал бы ему бежать... И вы, Жильбер, вы
сами.., скажете это королю... Король и рад будет вас послушаться,  но  будет
уже слишком поздно... Так не дожидайтесь завтрашнего  дня;  скажите  ему  об
этом сегодня же: не дожидайтесь вечера, скажите ему об этом через час.
   - Граф, вы знаете, что по натуре я фаталист. Будь что будет! Пока я  буду
иметь на короля хоть какое-нибудь влияние, он  останется  во  Франции,  а  я
останусь при короле. Прощайте, граф; мы встретимся в бою и, возможно,  падем
друг подле друга на поле боя.
   - Тогда можно будет с полным основанием сказать, что как бы ни  был  умен
человек, он не может избежать своей судьбы, -  пробормотал  Калиостро.  -  Я
искал вас с тем, чтобы сказать вам то, что я  имел  честь  сказать;  вы  все
слышали..,  как  и  предсказание  Кассандры,  мое  предупреждение  оказалось
напрасным... Прощайте!
   - Давайте будем откровенны друг с  другом,  граф,  -  предложил  Жильбер,
останавливаясь на пороге и пристально вглядываясь в Калиостро. - вы  сейчас,
как и тогда, в Америке, пытаетесь уверить меня в том,  что  по  лицу  можете
определять будущее человека.
   - Жильбер! - отвечал Калиостро. - Я это делаю так же  уверенно,  как  вы,
глядя в небо, определяете путь звезды, в  то  время  как  большинство  людей
уверено! в том, что звезды неподвижны или движутся хаотично.
   - В таком случае.., кто-то стучится в дверь, слышите?. - Вы правы.
   - Скажите мне, какая судьба ожидает того, кто  стоит  сейчас  за  дверью.
Скажите, какой смертью ему суждено умереть и когда это произойдет.
   - Как вам будет угодно, - кивнул Калиостро, - пойдемте откроем ему сами.
   Жильбер пошел в конец описанного нами коридора, чувствуя,  что  не  может
справиться с сердцебиением, хотя он изо всех сил пытался убедить себя в том,
что абсурдно принимать это шарлатанство всерьез.
   Дверь распахнулась.
   На пороге стоял изысканно одетый господин высокого роста с волевым лицом;
он бросил на Жильбера быстрый тревожный взгляд.
   - Здравствуйте, маркиз! - молвил Калиостро.
   - Здравствуйте, барон! - отвечал тот. Заметив, что вновь прибывший  опять
взглянул на Жильбера, Калиостро представил:
   - Маркиз! Доктор Жильбер - один из моих друзей... Дорогой Жильбер! Маркиз
де Фавра - один из моих клиентов.
   Оба господина раскланялись.
   Калиостро обратился к незнакомцу:
   - Маркиз! Не угодно ли вам пройти в гостиную и подождать меня: через пять
минут я буду к вашим услугам.
   Маркиз в другой раз поклонился, проходя  мимо  Калиостро  и  Жильбера,  и
исчез за дверью.
   - Ну что? - спросил Жильбер.
   - Вам угодно знать, какой смертью умрет маркиз?
   - Вы же сами взялись  это  предсказать,  не  так  ли?  Калиостро  странно
усмехнулся, потом оглянулся, чтобы убедиться в том, что его никто не слышит.
   - Вы когда-нибудь видели, как вешают дворянина? - спросил он.
   - Нет.
   - В таком  случае  смею  вас  уверить,  что  это  -  любопытное  зрелище.
Постарайтесь заранее занять место на Гревской  площади  в  тот  день,  когда
будут вешать маркиза де Фавра.
   И он подвел Жильбера к двери со словами:
   - Когда вам захочется зайти ко мне без предупреждения и  так,  чтобы  вас
никто не видел, нажмите на эту ручку справа налево и снизу вверх, вот так...
Прощайте и извините меня, не стоит заставлять ждать  тех,  кому  не  так  уж
долго осталось жить.
   Он вышел, оставив Жильбера одного, ошеломленного уверенностью  Калиостро,
которая могла возбудить  любопытство  доктора,  однако  так  и  не  победила
окончательно его сомнения.

Глава 5

ДВОРЕЦ ТЮИЛЬРИ

   Тем временем король, королева и члены королевской семьи  продолжали  свой
путь к Парижу.
   Карета  продвигалась  медленно,  ее  задерживали   пешие   телохранители,
торговки на  лошадях,  грузчики  верхом  на  увитых  лентами  пушках,  сотня
депутатских карет, около трехсот повозок с зерном  и  мукой,  захваченных  в
Версале и усыпанных желтыми осенними листьями. Таким образом, лишь  к  шести
часам вечера королевский экипаж, в котором накопилось столько  страдания,  в
котором клокотала ненависть, в котором кипели страсти,  прибыл  к  городским
воротам.
   В пути юный принц проголодался и  стал  просить  поесть.  Тогда  королева
огляделась; раздобыть немного хлеба для дофина было совсем несложно:  каждый
простолюдин нес кусок хлеба на острие штыка.
   Королева поискала глазами Жильбера.
   Как известно читателю, Жильбер последовал за Калиостро.
   Если бы Жильбер был рядом, королева не задумываясь попросила  бы  у  него
кусок хлеба.
   Однако она не хотела обращаться  с  подобной  просьбой  к  окружавшей  ее
толпе, она ее боялась.
   Прижав дофина к груди, она со слезами в голосе проговорила:
   - Дитя мое! У нас нет хлеба; потерпи до вечера; может быть, вечером у нас
будет еда.
   Дофин протянул ручку, указывая на людей, несших хлеб на остриях штыков.
   - У них есть хлеб, - заметил он.
   - Да, дитя мое, но это их хлеб, а не наш. Они ходили за  ним  в  Версаль,
потому что, как они говорят, в Париже они три дня не видели хлеба.
   - Три дня! - повторил мальчик.  -  Они  ничего  не  ели  целых  три  дня,
матушка?
   Согласно требованиям  этикета,  дофин  обыкновенно  обращался  к  матери,
называя ее "вашим величеством"; однако теперь бедный малыш  хотел  есть  так
же, как сын бедных родителей, и потому, проголодавшись, забыл об  этикете  и
назвал ее "матушкой".
   - Да, сын мой, - отвечала королева.
   - В таком случае, - со вздохом заметил малыш, - они, должно  быть,  очень
голодны!
   Он перестал плакать и попытался заснуть.
   Бедный королевский отпрыск! Еще не раз, прежде чем умереть, ему  суждено,
как и теперь, тщетно просить хлеба!
   У городских ворот кортеж снова остановился, на сей раз не для  отдыха,  а
для того, чтобы отпраздновать прибытие.
   Это событие должно было отмечаться пением и танцами.
   Странная остановка, почти столь же пугающая в своем веселье, как  прежние
- в своей угрозе!
   Рыночные  торговки  спешивались  со  своих  лошадей,  вернее,  с  лошадей
гвардейцев, приторачивая к седлу сабли и карабины; рыночные грузчики слезали
с пушек, представавших во всей своей пугающей наготе.
   Толпа, оттеснив от  королевской  кареты  солдат  Национальной  гвардии  и
депутатов, окружила ее, словно предвосхищая ужасные грядущие события.
   Эти люди, желая обнаружить свое расположение и  выказать  радость  членам
королевской семьи,  пели,  орали,  выли,  женщины  целовались  с  мужчинами,
мужчины заставляли женщин подпрыгивать, как в циничных  ярмарочных  гуляньях
на полотнах Тенирса.
   Все это происходило почти в  полной  темноте,  потому  что  день  выдался
хмурый и дождливый; вот почему толпа, освещаемая лишь пушечными фитилями  да
огнями  фейерверка,  приобретала  благодаря  игре  света  и  тени   какой-то
фантастический, сатанинский вид.
   Полчаса продолжались крики,  гомон,  пение,  танцы  по  колено  в  грязи;
наконец, кортеж грянул протяжное  "ура!";  все,  имевшие  при  себе  оружие:
мужчины, женщины, дети - разрядили их в воздух, нимало не заботясь о  пулях,
зашлепавших минуту спустя по лужам, подобно крупным градинам.
   Дофин и его сестра расплакались:  они  так  испугались,  что  позабыли  о
голоде.
   Кортеж двинулся вдоль набережной и, наконец, прибыл на площадь Ратуши.
   Там войска были построены в каре,  чтобы  пропустить  только  королевский
экипаж, преградив путь любому, кто не являлся членом королевской  семьи  или
Национального собрания.
   В это время королева заметила в толпе  Вебера,  доверенного  камердинера,
своего молочного брата, австрийца, не покидавшего ее со времени  ее  приезда
из Вены; он изо всех сил  пытался,  несмотря  на  запрет,  пройти  вместе  с
королевой в Ратушу.
   Она его окликнула.
   Вебер подбежал к ней.
   Еще будучи в Версале, он обратил внимание  на  то,  что  толпа  оказывает
Национальной   гвардии   знаки   уважения;   тогда,   чтобы   придать   себе
значительности и тем самым иметь возможность быть полезным  королеве,  Вебер
надел  мундир  национального  гвардейца,  присовокупив  к  костюму  простого
волонтера знаки отличия штабного офицера.
   Королевский конюший одолжил ему коня.
   Чтобы не вызвать ничьих подозрений, он во время  всего  пути  держался  в
стороне, намереваясь, разумеется, прийти королеве на  помощь,  если  в  этом
возникнет необходимость.
   Как только его окликнула королева, он сейчас же оказался рядом с ней.
   - Зачем ты пытаешься ворваться силой,  Вебер?  -  спросила  королева,  по
привычке обращаясь к нему на "ты".
   - Чтобы быть рядом с вами, ваше величество.
   - Ты мне не нужен в Ратуше, Вебер, - возразила королева, - а вот в другом
месте ты можешь мне очень пригодиться.
   - Где, ваше величество?
   - В Тюильри, дорогой Вебер, в Тюильри, где никто нас не ждет; если ты  не
приедешь туда раньше нас, у нас не будет там ни постели, ни комнаты, ни даже
куска хлеба.
   - Какая прекрасная мысль, ваше величество! - вмешался король.
   Королева разговаривала по-немецки; король понимал немецкую  речь,  но  не
мог говорить и потому заговорил по-английски.
   Толпа тоже слышала слова королевы, но никто ничего не понял. Чужая  речь,
к которой народ испытывал инстинктивное отвращение,  вызвала  вокруг  кареты
ропот, готовый перейти в рев; однако в это время в каре образовался  проход,
в котором и скрылся королевский экипаж.
   Баии, один из трех самых популярных  личностей  эпохи,  тот  самый  Байи,
которого мы уже видели во время первого  путешествия  короля,  когда  штыки,
ружья и пушечные жерла были скрыты под букетами цветов,  словно  забытыми  в
этом втором путешествии, - итак, Байи встречал короля и королеву у  подножия
импровизированного   трона:   наспех   сработанного,   плохо   укрепленного,
поскрипывавшего под бархатной обивкой, - в полном смысле  слова  "случайного
трона"!
   Мэр Парижа почти слово в слово повторил речь, с которой  он  обратился  к
королю в первый раз. Король отвечал:
   - Я с прежней радостью и доверием вручаю себя жителям славного Парижа.
   Король говорил тихо, едва ворочая языком от изнеможения  и  голода.  Байи
повторил слова короля во всеуслышание.
   Однако намеренно или случайно, но он опустил слово "доверие".
   Королева это заметила.
   Она была рада возможности излить накопившуюся в ее сердце горечь.
   - Прошу прощения, господин мэр, - проговорила она достаточно  громко  для
того, чтобы окружавшие не упустили ни единого ее  слова,  -  либо  вы  плохо
слышали, либо у вас короткая память.
   - Что случилось,  ваше  величество?  -  пролепетал  Байи,  поворачивая  к
королеве удивленный взгляд; будучи астрономом, он прекрасно изучил небо,  но
так плохо знал землю!
   У  нас  в  каждой  революции  есть  свой  астроном,  и  этого   астронома
подстерегает на пути предательский колодец, в который он  непременно  должен
угодить.
   Королева продолжала:
   - Король сказал, что он с прежней  радостью  и  "доверием"  вручает  себя
жителям славного Парижа. А так как радость  эта  сомнительная,  то  надо  по
крайней мере дать понять, что он приехал сюда с "доверием".
   Она  поднялась  по  ступенькам  и  села  на   трон   рядом   с   королем,
приготовившись выслушать речи избирателей.
   Тем  временем  Вебер,  перед  которым  толпа   почтительно   расступилась
благодаря его мундиру штабного  офицера,  благополучно  добрался  до  дворца
Тюильри.
   Королевский дом Тюильри,  как  его  раньше  называли,  был  построен  при
Екатерине Медичи; она жила в нем совсем недолго; затем его оставили  и  Карл
IX, и Генрих III, и Генрих IV, и Людовик XIII, променяв Тюильри на  Лувр;  а
Людовик XIV, Людовик XV и  Людовик  XVI  предпочитали  ему  Версаль.  Теперь
Тюильри представлял собою  нечто  вроде  королевских  служб,  где  проживали
придворные, однако, может быть, ни  разу  там  не  побывали  ни  король,  ни
королева.
   Вебер осмотрел покои и, отлично зная привычки короля и  королевы,  выбрал
для них апартаменты графини де Ламарк, а также комнаты, занимаемые маршалами
де Ноай и де Муши.
   То, что он  занял  бывшие  апартаменты  графини  де