, что плескалось там вместо воды, я старался не присматриваться
- эта субстанция веяла не влагой, а пустотой. Каждый  мой  шаг  мостовой
приглушенно звенел, и эхо металось меж стен.
   ...Спустя некоторое время к звуку моих шагов прибавился еще один звук
- меня догоняли.
   Я обогнул резной  пилон,  укрылся  за  ним  и  остановился,  поджидая
преследователя. Его худая фигура казалась полупрозрачной,  он  посмотрел
прямо мне в лицо и сделал неопределенный приветственный жест.
   Признаться, я пережил не лучшую в  жизни  минуту,  узнав  в  призраке
убитого мною Хиллориана.
   Колонель подошел, он почти не изменился, если не обращать внимание на
то, что сквозь его плечо я мог свободно рассмотреть орнамент пилона.
   Призрак заговорил первым, с неповторимой сердитой  иронией,  присущей
Септимусу при жизни. Мы вяло обменялись  приветствиями,  мое  потрясение
оказалось слишком велико.
   По репликам мертвого наблюдателя я успел оценить его  осведомленность
- он ехидно упомянул мою "привычку сбрасывать людей со скал".
   Я не захотел спорить, хотя в Воронку Оркуса Хиллориан  упал  как  раз
при попытке отправить на дно меня самого.
   Вспомнился Ральф, и  совпадение  поразило  меня  до  глубины  души  -
похоже, Лимб гримасничал вовсю, пародируя верхний мир.
   Мы шли плечом к  плечу,  призрак  при  всей  своей  эфирной  сущности
умудрялся вполне предметно стучать ботинками по мостовой.
   Цель прогулки - белого камня палаццо - выходило роскошным фасадом  на
маленькую уютную площадь.
   Колонель провел меня вовнутрь, путаница комнат не отложилась  в  моей
памяти, зато я точно помню - внутренний двор окружала  арочная  галерея.
Подле небольшого бассейна, заполненного пустотой, стояло резное кресло.
   В  кресле,  опустив  лишенную  растительности  голову,  сидел  полный
горбоносый старик в черной расстегнутой  шелковой  рубашке,  его  колени
укрывал мягкий кротовый плед. Фигура, в  отличие  от  силуэта  колонеля,
казалась несколько менее призрачной.
   Я вежливо кивнул и представился, "Элвис  Миниор  Лютиан  Аналитик"  -
сдержанно ответил он. Я присел на край бассейна, выпуклые глаза  старика
смотрели мне прямо в  лицо,  пауза  затягивалась,  он  прервал  ее  сам,
вздохнув и закашлявшись. Я немного  знал  о  его  жизни  и  кое-что  про
обстоятельства смерти.
   Иллюзия реальности Аналитика была потрясающей.
   Что я могу еще добавить?
   Не стану дословно передавать наш разговор, это  заняло  бы  увесистый
том - время в Лимбе летит совсем не так, как в мире вещей.
   Остановлюсь на главном.
   Если верить Элвису Лютиану, то во вселенной существует бог.
   Мне,  как  убежденному  атеисту  эта   идея   всегда   представлялась
чужеродной  -  она  словно  ищет  и  не  может  найти  уголок  в  упорно
отвергающем ее рассудке. Тем не менее, если принять  эту  гипотезу,  она
объясняет многое.
   Итак, бог - Создатель,  Именователь,  Мировой  Разум,  имя  в  данном
случае не существенно - есть.
   И он умирает.
   Время жизни этого существа непредставимо огромно, но  не  бесконечно.
Быть может, его кончина - только уход в иные,  лучшие  пространства,  но
тогда я, потрясенный до глубины души, не задавался этим вопросом.
   Умирание бога уже затянулось на эпохи, быть может, оно продлится  еще
сотни лет.
   Я молчал.
   Аналитик продолжил.
   Способности  псиоников  -  всего  лишь  наследство.  Прощальный   дар
Именователя.
   Помнится,    Аналитик    добросовестно    пытался    мне    объяснить
избирательность дара.
   Все сводилось к случаю.
   Передача  наследства  шла  постепенно,   сначала   одарялись   редкие
счастливчики, потом - их потомки, в конце концов - тысячи людей. До  тех
пор, пока...
   Аналитик откинулся в кресле, словно прислушиваясь к подавленной боли.
   Я понял без слов.
   За мною стоял опыт экспедиции в Аномалию, пустая дорога на восток и в
жирной копоти придорожный столб.
   Оказалось, что пси-дар - не благо.
   "Не всегда благо" - поправил он. "А как же всемогущество мысли?".
   Аналитик сдержанно рассмеялся. "Вы про кассету?
   Это был мой  личный  обман".  Я  внутренне  согласился,  существо,  у
возможностей которого есть предел,  не  может  раздавать  неограниченный
ментальный дар другим.
   Я сдержанно поинтересовался причинами лжи.
   Пожалуй,  его  ответ  поразил  меня  едва  ли  не  больше  всех  иных
подробностей Лимба.
   Оказалось, что Аналитик при жизни манипулировал всеми -  Хиллорианом,
Фантомом, всей Системой  Пирамиды.  Мною  -  заочно,  уже  после  своего
самоубийства, через экспедицию и  все  того  же  обманутого  Хиллориана.
Колонеля он  обманул  дважды,  сначала  запугав  перспективой  нарушения
фундаментального исключения Калассиана, потом сообщив  правду  о  миссии
Мюфа и ложь о мнимо существовавшем и якобы утраченном по вине Хиллориана
всемогуществе.
   "Зачем?". "Мне нужно было его отчаяние". "Но цели?". "Моей цель - вы.
   Ваши взаимодействия с ним, ваша судьба и мотивации".
   Признаться, это было последним, что я хотел  бы  услышать.  Оказаться
целью Элвиса Миниора Лютиана при любом раскладе  -  удовольствие  сугубо
ниже среднего.
   Он говорил и говорил,  и  я  верил  ему,  хотя  знал,  что  вера  моя
опрометчива до безумия.
   По какой-то сложной причине, рассчитанной Аналитиком в Системе, я был
винтиком, на  которой  держалась  вся  комбинация.  "Мы  должны  создать
общество, в котором дар Именователя не смогут сделать злом."
   Я удивился, разве бог в традиционной концепции может быть  источником
зла?
   "Именователь не  зло,  он  по-своему  любит  нас.  Но  во  зло  можно
использовать все, любой дар, даже талант, даже свободу".
   "А нельзя ли обойтись без сомнительных подарков свыше?"
   - спросил я.
   "А вы бы выбросили такое? Вы бы сумели  подавить  соблазн?  Вспомните
коня Сея". Я  напряг  память  -  Элвис  намекал  на  древнюю  легенду  о
заколдованном коне, который обрекал владельца на несчастье. Каждый новый
владелец, прекрасно зная об участи предыдущего, теме не менее,  вожделел
чуда.  Элвис  Миниор  погладил  кротовый  плед  и  неожиданно  брюзгливо
добавил: "Когда дела  устаканятся,  отпадет  печальная  необходимость  в
таких, как я."
   Я понял, что пора уходить.
   Напоследок я поинтересовался антиподом  Именователя  -  если  выбрать
концепцию, в  которой  присутствует  не  абстрактный  Мировой  Разум,  а
настоящий бог, так должен же, в конце концов, быть и дьявол.
   Хотя, по мне так сам  Элвис  Миниор  Лютиан  Аналитик  и  есть  самый
настоящий сатана.
   "Оркус? Мы сами создаем себе зло".
   Я уходил по арочной галерее, унося в душе  этот  двусмысленный  ответ
Аналитика.

***

   Вежливый призрак Хиллориана ждал меня за порогом. Мне показалось, что
он не хочет расставаться - я прибавил шагу, покидая серо-розовый город.
   Колонель упрямо брел следом до самых скал.
   Уход из Лимба давался тяжело.
   Казалось,  тяжесть  города  тащит  меня  вниз,  камень  под  пальцами
крошился, уступы скалы ускользали из-под ног. Почти на середине  пути  я
увидел бесформенный комок, прилепившийся к скале.
   Им оказался злосчастный Ральф.
   Каленусиец был все еще жив, он зацепился за что-то и теперь ненадежно
висел, явно не имея возможности дотянуться до подходящей опоры.
   Я не видел лица его - только макушку, висок, мокрые от тумана волосы.
Я задержался ненадолго, закрепился как мог, нашел на ощупь  его  ледяную
руку, сжал ее, и  потянул  каленусийца  на  себя.  Несколько  секунд  мы
болтались между небом и землей, потом он справился, ухватившись за уступ
неподалеку.
   Восхождение закончилось без эксцессов и в полном молчании.
   Там, наверху, не  было  никого.  И  все  так  же  я  ощущал  незримое
присутствие маленького замерзшего существа. Присмиревший  Ральф  молчал,
стараясь смотреть мимо меня. Мы вместе, встав лицом к обрыву, пятились в
мутное облако, потом исчезло и оно,  превращаясь  в  мираж,  в  холодный
утренний туман, в горький, почти невидимый дым догоревшего костра...
   Я  очнулся  и  обнаружил,  что  лежу  ничком  на  той  самой  круглой
огороженной поляне, Фалиан нетерпеливо тряс меня за плечо.
   Ральф, бледный до трупной синевы, но живой, валялся рядом.
   Я встал и  пошел  прочь,  не  обращая  внимание  на  яростные  окрики
луддитов. Наверное, я шатался как пьяный. Уже близ окраинных домов  Туле
я почувствовал легкую боль в кисти.  На  двух  фалангах  левой  руки,  у
основания ногтей,  там,  куда  пришелся  удар  Ральфа,  сочилась  кровью
глубокая рваная ссадина.
   "Относительность реальности".
   Ну и во что мне теперь верить или не верить? Dixi.

***

   Хэри Майер скептически прищурился на свечу в медном подсвечнике.
   -  Dixi?  "Относительность  реальности"?  Причем  здесь  моя   книга?
Фанатики  накачали  вас  наркотиком  и   оставили   спать   на   поляне.
Успокойтесь.  Вы  пересказали   собственный   бред   -   несомненный   и
стопроцентный.
   Нематериальное невозможно облечь в такие яркие  вещественные  образы,
пси-сфера - лишь мир абстрактных идей.
   К тому же, просчитать и организовать события на годы вперед  -  такое
недоступно никакому Аналитику, никакой Системе Пирамиды.  Кстати,  каким
образом в дело попал этот несчастный Ральф?
   - Вы же знаете, Майер, на нулевиков не действуют наркотики.
   Ральф - всего лишь проводник, им нужен был я.
   - Симониан, скажите вы что-нибудь.
   - Не знаю, можно ли верить потустороннему Лютиану. Может  быть,  нет.
Но я точно знаю одно - камни, туман, обрыв, город - все это  существует.
Это Лимб.
   И тень Мюфа до сих пор сидит на пороге его...

Глава XXIX. В кольце.

7006 год и позднее, Порт-Калинус и сектора.

   Бои  в  столице  затягивались,  переходя  в  мелкие  стычки  и  удары
исподтишка.
   Жирный дым пылающих машин развеялся, оставив на белом  мраморе  налет
грязной копоти, острое крошево  стекла  все  так  же  усеивало  тротуары
квартала,  прилегавшего  к  Пирамиде,  остов   пустого,   разгромленного
штурмовыми группами Департамента чернел оголенными ребрами конструкций.
   Эпицентр событий переместился в предместья Порт-Калинуса.
   Части преданных Сенату войск прочесывали улицы, дома, подвалы, каждый
закуток.  Взятых  на  пси-контроле   выстраивали   лицом   к   задворкам
центральных складов морского министерства - цепочка  людей  с  поднятыми
руками и прижатыми к  кирпичной  стене  ладонями  напоминала  гигантскую
гусеницу.
   Живую  цепь  медленно  прореживали,  забирая  опознанных,  и   быстро
пополняли, привозя задержанных.
   Неосторожные, попавшись патрулю  без  документов,  могли  застрять  в
"цепи" на полсуток.
   Солдаты, зверея от духоты в глухих шлемах тяжелой пси-защиты, держали
согнутые спины псиоников под прицелом излучателей.
   Цепь стонала громко и бранилась вполголоса.
   Отчаявшийся  сержант  гвардии   какое-то   время   орал,   приказывая
"недобитым сенсам заткнуться", потом махнул рукой и приложил  к  ротовой
щели шлема початую флягу.
   - Когда-нибудь это закончится...
   Двое  жандармов  с  детекторами  растеряно  топтались  неподалеку   -
пойманный псионик, двенадцатилетний мальчишка, смотрел  на  них  глазами
затравленного щенка.
   - Авард, куда его?
   - Твои мозги прошиты в заднице.
   Какой еще мятежник?
   - это пацаненок.
   Дай ему по шее, пусть убирается.
   - Он не уходит...
   - Дай еще раз, уйдет...
   Третий с левого края цепи, только  что  доставленный  сенс  дернулся,
пытаясь обернуться, и получил тычок в поясницу.
   Авард, обеспокоенный  активностью  пленника,  еще  раз  обыскал  его,
обшарив карманы и даже капюшон куртки.
   - А этот при документах.
   Охранник вставил блестящий квадратик отобранного у арестанта  личного
жетона в щель полицейского уникома.
   - "18444.
   Филипп Кравич, инспектор службы безопасности Департамента Обзора.
   Статус аннулирован на общем  основании,  по  постановлению  Сената  о
выведении псиоников из-под обычной юрисдикции". Куда его?
   - Во второй накопительный пункт. Постой... Это ведь  Кравич,  который
был вместе с Фантомом, герой Пирамиды?! Я не знал, что Кравич - сенс.
   Жандарм Авард развернул пленника к себе и  недоверчиво  всмотрелся  в
веснушчатое лицо бывшего инспектора.
   - Он...
   Жандарм помялся, еще раз глянул в экран уникома.
   - Прости, друг, мне очень, очень жаль.
   Жизнь вообще несправедливая штука... Во второй накопительный, парни.
   Кравича выдернули из цепи,  защелкнули  наручники  на  запястьях,  он
шагнул в сторону грузового кара.
   В кузове уже барахталась живая масса арестованных.
   - Стой!
   Бывший инспектор остановился и оглянулся на Аварда.
   Лицо жандарма осунулось, буря противоречивых эмоций смазала черты.
   Он сунул руку в карман куртки Кравича.
   - Отдай мне свой жетон, друг.
   - Зачем?
   - На память.
   Так будет лучше для  тебя,  наблюдатель.  Без  имени,  может,  еще  и
выкрутишься, а если тебя опознают арестанты, удавят ночью, пиши пропало.
   - Бери и прощай. Я могу просить тебя...
   - Валяй.
   - Сообщи обо мне Фантому.
   Псионик неловко пошатнулся, взбираясь в кузов по откидной лестнице.
   Кар тронулся, натужно урча и  обдавая  цепь  людей  у  стены  облаком
вонючих выхлопных газов.
   -  Ты  думаешь,  он  выживет?  -  спросил  жандарма  Аварда   сержант
гвардейцев.
   - С этакими-то глазами?  Нет.  Сломают  пополам  в  первый  же  день.
Гордость без силы - хреновая штука...

***

   Жандарм, скрепя сердце, выполнил данное  псионику  слово,  в  тот  же
вечер, освободившись со смены, он разыскал и набрал личный  уником-номер
шефа Департамента Обзора.
   На том конце очень долго не отзывался никто.
   Авард с облегчением вздохнул и придавил кнопку отбоя...

***

   Кравич продержался целых три дня.
   Второй накопительный пункт оказался бывшей фабрикой  картона  -  цеха
вплотную, как сельдями, набивали арестованными.
   Людей не кормили, не из пустой  жестокости  -  к  разоренной  столице
попросту не было подвоза продовольствия.
   Кравичу  повезло,  досталось  место   у   стены.   Он   мог   сидеть,
прислонившись спиной к влажному бетону, утолять жажду, слизывая отдающие
металлом потеки воды.
   Он ждал Фантома три дня.
   На четвертый день встал и, не обращая  внимания  на  брань  и  угрозы
охраны, растолкав товарищей по несчастью,  сам  шагнул  навстречу  залпу
излучателей.

***

   Фантом не предавал помощника, он ничего  не  знал  об  его  аресте  -
Кравича взяли на улице, как частное лицо.
   Шеф Департамента в это самое время тщетно метался, пытаясь остановить
неизбежную катастрофу и уже с холодной, пронзительной яростью понимая  -
поздно, поздно, поздно...
   Часть скамей красного дерева в Калинус-Холле пустовала,  затравленные
или озлобившиеся, сенаторы-псионики избегали заседаний.
   Возник    юридический    казус,    аннулировать    их     сенаторскую
неприкосновенность не позволял неполный состав собрания.
   Пепельно-бледный от горя, с траурной лентой в петлице президент  Барт
настаивал на своем с решимостью черного отчаяния.
   Процедура  пересмотра  законодательства  о   статусе   свершилась   в
немыслимо короткий срок, за неделю.
   Потом пошли аресты в верхах.
   Тогда  Фантом  уехал  за  город,  отомкнул  замок  на  воротах  чудом
уцелевшей виллы, запер их  за  собой  и  вошел  под  полузабытую,  такую
мучительно-родную крышу, растопил углем настоящий камин,  долго  смотрел
на хищный танец огня, прихлебывая коньяк. Когда  бутылка  кончилась,  от
откупорил вторую.
   Забытый сайбер  Макс  тоскливо  ворочался  в  углу,  по  соседству  с
кочергой  и  угольным  ведерком;  шеф  Департамента   вполголоса   тянул
протяжные песни  северо-западного  сектора,  растирая  по  щекам  пьяные
слезы, рядом валялся разбитый сгоряча уником (Авард не дозвонился).
   К полудню следующего дня  Фантом  проснулся,  принял  душ,  побрился,
сменил костюм и стал прежним Фантомом.
   О Кравиче, случайном человеке, который помог спасти  ему  жизнь,  шеф
Департамента вспомнил только через год. Он искренне удивился,  не  найдя
Кравича в своем ведомстве.
   Сомнения скверного толка пришли чуть попозже.
   Еще спустя некоторое время, в период эксгумации массовых  захоронений
периода мятежа, Фантом отдал негласный приказ искать останки человека  с
номерным (18444) жетоном наблюдателя.
   Жетона не нашли.
   Филиппа Кравича, псионика, инспектора-наблюдателя и  героя  Каленусии
перезахоронили в братской  могиле  на  кладбище  Примирения.  Вместе  со
всеми, неопознанным, без имени.

***

   Хирург на службе Департамента,  Алоис  Болскин,  известный  в  разное
время Мюфу, Кравичу и президенту Барту в качестве  Доктора,  прожил  еще
долгие годы, впрочем, жизнь не принесла ему ожидаемого удовлетворения.
   Болскин провел дни мятежа в безопасности, как личный друг Барта,  под
охраной  гвардии  Сената.  Еще  через  пять  лет,   уже   уволенный   из
Департамента под  надуманным  предлогом,  зато  с  почетом  и  блестящим
содержанием,  он  возвращался  домой  с  вечерней  прогулки  -  бледный,
чопорный невыразительный человечек в плаще, с аккуратной щеточкой усов и
морщинистым лбом.
   ...Его сбили с ног подсечкой, рот  залепили  куском  пластыря,  глаза
повязали платком, в подвале неизвестного дома прикрутили к  медицинскому
креслу и только тогда сорвали платок с лица...
   Трое парней в масках звонко перебирали инструменты.
   Доктор  попытался  вырваться  из  тисков,  но  мог   лишь   бессильно
трепыхаться.
   Похититель  постарше  зачитал  от  руки  написанный  приговор,  глаза
пленника, прежде похожие на окна в пустую комнату, выкатились из  орбит,
материя брюк треснула под ножом.
   Скорее  всего,  они  были  студентами-медиками,  из  тех,   кто   еще
подростком потерял семью в репрессиях - Доктор выжил  и  жил  еще  очень
долго, его кастрировали профессионально.
   Фантом,  узнав  об  инциденте,  только  развел   руками   и   добавил
неопределенно:
   - У свободной Каленусии так много врагов!
   Повышенный к этому времени в должности Егерь охотно согласился.

***

   Но это будет потом, через годы. В дни подавления мятежа Егерь покинул
Порт-Калинус.
   Жесткая, организованная натура оперативника требовала действий.
   Он, получив мандат от Фантома, колесил по провинциям, железной  рукой
подавляя мятежи.
   Псиоников жгли, приковывая к столбам - он пресек изуверство,  заменив
сожжение расстрелами.
   Когда самозванные инквизиторы восстали, он без  сантиментов  применил
одобренные Сенатом репрессии заодно и к исполнителям сожжений.
   Егерь, всегда имевший отменное зрение, как талисман носил  в  кармане
очки - женские, в оправе тонкого золота, с давно выбитыми  стеклами,  те
самые, которые он некогда  подобрал  с  оплавленного  излучателями  пола
Пирамиды.
   Он мстил. Его боялись. Его боготворили. Его ненавидели.
   Залитые кровью сектора замерли в покорном ожидании.
   Обычная процедура суда уже  была  частично  восстановлена.  Трибуналы
работали без выходных, Егерь не вмешивался в разбор  дел,  но  само  его
молчаливое присутствие в зале заставляло запуганных судей выносить самые
суровые приговоры. В него дважды стреляли из-за угла, один раз  серьезно
ранили в плечо.
   Узнав, что  схваченный  убийца  -  не  псионик,  Егерь  настаивал  на
прекращении дела, шокированный следователь, скрепя сердце, отказал.
   Тогда раненый Егерь встал с  больничной  койки  и  свидетелем  защиты
явился в зал трибунала.
   Очевидно,  его  просьба  о  милосердии   сыграла   главную   роль   -
дожидавшийся петли смертельно перепуганный террорист отделался каторгой.
   Но и это будет потом.
   Немного ранее, в самый разгар гражданского конфликта,  Егерь  посетил
границу северо-восточного сектора - там шла если не самая  кровавая,  то
уж наверняка самая упорная война.
   Быть может,  советник  увидел  нечто,  что  слегка  повлияло  на  его
умиротворение.
   Во всяком случае, распространяться об этом периоде собственной  жизни
Егерь не любил.