зом тащил домой 12 кг,
возможно несколько больше. Солнце сияло! <...>Заново переписал (сделал)
гибрид из двух вариантов 1978 и 1981-82 гг. двух первых глав<...> но
большую часть текста написал заново, и все переписал целиком. Готова 71
страница текста (две первые главы, всего глав около 36). Люся тоже много
правила".


2

Голоса минувшего

<...>В начале августа 1991 года мне позвонил незнакомый человек,
представившийся Андреем Станиславовичем Пшежедомским - помощником
председателя КГБ Российской Федерации Иваненко. Он сказал, что его шеф
хочет со мной встретиться. По старой диссидентской привычке я ответила, что
в гости в КГБ не хожу и, если им надо меня видеть, пусть пришлют
официальную повестку. Человек этот стал говорить, что я его неправильно
поняла, что они (кто? КГБ?) меня очень уважают и просто хотят со мной
встретиться. КГБ России тогда был почти новорожденным младенцем. Но мне
было любопытно. Я сказала: "Если вам так хочется познакомиться, приходите
ко мне". Через два дня они пришли.

Поначалу разговор не клеился: говорили чуть ли не о погоде. Что-то о моих
статьях в "МН", о Конгрессе памяти Сахарова. Я не выдержала и спросила, для
чего они все-таки пришли. Говорят, решили налаживать связи с политическими
деятелями и общественностью. Хотят выяснить, чего от них ожидают и
выработать новую концепцию для их организации. Насчет концепции я
рекомендовала обратиться к одному из экспертов Конгресса, который детально
изучил новый (союзный) закон о КГБ и нашел, что в нем нарушены почти все
права человека. Сказала, что себя политическим деятелем не числю и,
выступая по тем или иным вопросам, высказываю только свое личное мнение; ни
к каким политпартиям не принадлежу, так что пришли они не по адресу. Но, в
общем, беседа была доброжелательная. Я представителей КГБ в таком
человеческом качестве видела впервые в жизни, да еще и у себя на кухне в
ясный солнечный день за чашкой кофе. И я сказала: пусть и у меня будет
"навар" с нашей встречи. Дайте мне прочесть следственные дела моих
родителей и дяди. И помогите найти рукописи и дневники Андрея Дмитриевича,
украденные сотрудниками КГБ в Горьком. Иваненко сразу обещал выполнить
первую мою просьбу, но не был уверен, что поможет в остальном. На этом мы
расстались. А еще через несколько дней позвонил Андрей Станиславович и
пригласил в понедельник прийти к ним читать следственные дела. Но тот
понедельник оказался 19 августа - путч. И только 20-го, увидев мельком в
коридоре "Белого дома" Иваненко, я вспомнила и сразу забыла об этой
договоренности. А потом вновь позвонил А. С. , и я впервые переступила
порог Большого дома. А там не порог, а мраморный подъезд и мраморные
ступени!

Я ходила по его многокилометровым коридорам. Видела внутреннюю тюрьму
(теперь в ней бухгалтерия столовой) - маленький трехэтажный дом во дворе,
сложным переходом соединенный с основным зданием, окруженный им со всех
сторон. Всего несколько камер-одиночек, расположенных на двух этажах.
Заключенных держали здесь недолго - один-два дня. Привозили на суд, который
проходил в помещении, отделенном от тюрьмы небольшим коридором и коротким
лестничным маршем. Показывал и рассказывал мне все молодой симпатичный
лейтенант. И на переходе из внутренней тюрьмы к залу судебных заседаний,
куда дверь теперь заделана, рассказал, что здесь судили его деда и он
получил обычный в те годы приговор: высшую меру наказания - расстрел.

Приговор приводился в исполнение на другой стороне той же Лубянской площади
в подвале дома Военной коллегии. Подземный переход, идущий под всей
площадью, под всеми переходами метрополитена и городскими коммуникациями,
соединял его с основным зданием КГБ. Это последний путь многих тысяч людей.
Я в этом переходе не была и не знаю, существует ли он сейчас. Что-то
подступившее к горлу помешало спросить! Позднее в этом здании был
горвоенкомат. Я там бывала в 1970-1971 годах, когда вступила в жилищный
кооператив этого учреждения, на что имела право как офицер, участник и
инвалид второй мировой войны.

Дважды ходила по подземному переходу из старого здания КГБ в новое к новому
(после путча) председателю КГБ В. В. Бакатину. При первой встрече он сделал
мне роскошный подарок - два тома "Воспоминаний" Андрея Сахарова, изданных в
1986 году - на три года с лишним раньше, чем книга Сахарова увидела свет.
Книги в синем красивом переплете, формата рукописи, на хорошей бумаге,
напечатанные шрифтом несколько более крупным, чем обычный. Вещественное
доказательство того, что рукописи Сахарова похитили не случайные мелкие
воришки, а Комитет государственной безопасности СССР. Издана книга под
названием "Листы воспоминаний", на которое Андрей Дмитриевич поначалу
согласился в 1983 году по моему предложению, но потом его отверг. Жаль, что
я не знала об этом издании раньше и упустила возможность узнать, какое же
издание Сахарова (КГБ, в журнале "Знамя" или американское) читали бывшие
руководители Союза. Могла спросить Горбачева, когда он в антракте
торжественного заседания первого Конгресса памяти Сахарова говорил, что
внимательно читал "Воспоминания" Андрея. И у Лукьянова, когда была у него
вместе с группой экспертов Конгресса, после их первой поездки в Карабах. Он
тоже говорил, что хорошо знаком с этой книгой.

В следующий раз презент, полученный мной от Бакатина, был скромней. Не
находка, а скорей констатация потери. Я получила два документа. Текст
первого привожу полностью:

Справка

Дело оперативной проверки № 4490 на Боннэр Елену Георгиевну было получено 1
отделом 5 Управления КГБ СССР из УКГБ по г. Москве и Московской области 16
декабря 1971 года и перерегистрировано как ДОП № 3223.

29 декабря 1972 года ДОП № 3223 переведен в дело оперативной разработки №
10740, 4 июля 1988 года к этому делу приобщено ДОР № 1532 в 200 т. на
Сахарова А. Д. ("Аскольда"), полученное из УКГБ по Горьковской области (наш
рег. № 14616)".

Вот такой документ. Из него непонятно, с какого же времени меня оперативно
проверяли. И, выходит, не меня приобщили к делу Сахарова, а его ко мне.
Правда, Андрей Дмитриевич всегда говорил, что я себя недооцениваю, что я у
КГБ - враг № 1. И странно, что объединили они наши дела только в 1988 году.

Второй документ также на одном листе, но заполненном с двух сторон. Привожу
его с сокращениями. Лицевая сторона:

Секретно

Утверждаю

Начальник 5 Управления КГБ СССР

генерал-майор Иванов Е. Ф.

6 сентября 1989 г.

Постановление

о прекращении производством дела

оперативной разработки № 10740.

9 августа 1989 г. я, начальник 1 отделения 9 отдела 5 Управления КГБ СССР
полковник Шевчук А. К., рассмотрев материалы дела № 10740 на "Лису" с
окраской "антисоветская агитация и пропаганда", нашел: материалы дела
утратили свою актуальность, в связи с чем

в ОСК: Боннэр Елена Георгиевна по ДОР № 10740

постановил: дело прекратить со снятием объекта дела "Лису" со всех видов
оперативного учета, материалы уничтожить<...>

Согласен.

Начальник 9 отдела 5 Управления КГБ СССР

полковник Баранов А. В.

На обратной стороне:

Акт об уничтожении дела № 10740

<...>6.09.1989 г. путем сожжения уничтожены тома [перечислено 7 номеров]
дела № 10740.

Четыре документа из дела изъяты<...>, а именно

1. Заключение об осведомленности "Аскета" (еще одно их кодовое имя Сахарова
- Е. Б.) в государственных секретах особой важности<...>

2. <...>и одна кассета с магнитной пленкой<...>

Ранее были уничтожены следующие тома дела [перечислено еще 576 номеров]<...>

Всего по этому акту было уничтожено 583 тома. Но первые 7 томов уничтожены
на основании приведенного постановления. А на каком основании производилось
уничтожение до 6 сентября 1989 года?

Были ли в сожженных томах рукописи и дневники Андрея Дмитриевича? Я все еще
надеюсь, что они найдутся. Надеюсь, что уничтожались только следы
многолетней слежки за нами, доклады осведомителей и другие материалы,
которые они относят к оперативной разработке. Это же надо суметь
испоганить, а потом ликвидировать такую кучу бумаги - на Андрея 200 томов,
а на меня - 383. Но меня не очень интересует, как они вели за нами свою
слежку, насколько глубоко проникали в нашу интимную жизнь. Не хочу я знать
имена тех, кто в доме числился в друзьях, но работал на КГБ. И сегодня я
живу, как жила раньше, дела и заботы КГБ в его прежнем качестве меня не
касаются. И не очень верю, что его можно изменить так, что он станет
адекватен демократическому государству. Но вдруг в нем найдутся люди,
которые смогут разыскать бумаги Андрея Дмитриевича?<...>


3

Вольные заметки
 к родословной Андрея Сахарова

Эти заметки - не родословная Андрея Сахарова. В них не использовано многое
из собранных материалов, касающееся непрямых его предков. Но я стремилась
максимально подробно рассказать о тех, кого он знал, о ком упоминает в
книге "Воспоминания". О том, что, на мой взгляд, взволновало бы его. Мой
выбор, моя воля, поэтому они "вольные". Внутренне - я писала их для него.
Внешне - получилось для тех, кому интересна автобиографическая книга
Сахарова. Заметки существенно дополняют ее первую главу и исправляют
имеющиеся в ней неточности.

Казалось бы, что проще - написать обычный комментарий. Но бесконечное число
раз я бросала работу на первой же странице. Можно проверить даты, уточнить
названия, исправить ошибки в именах и фамилиях. А что делать с мифами? С
судьбами людей? С событиями, которые вроде были, но - все было не так?

Андрей Дмитриевич не просто многого важного не знал или не помнил. Он не
успел узнать. У него что-то отложилось в памяти из рассказов, которые
слышал в детстве, по-детски избирательное, не откорректированное возрастом.
Подростком он начал уходить в свою страстную одержимость наукой. Первая
военная осень и эвакуация с Университетом, жизнь и работа на военном
заводе, секретный "объект" вырвали его психологически из семьи и круга
родных. Общение с родителями (тем паче с другими родственниками) стало
эпизодичным.

Уже работая над книгой, Андрей Дмитриевич как-то сказал, что за годы работы
в секретном городе Арзамас-16 он только однажды провел с родителями целый
день, приехав к ним на дачу; один раз его отец несколько дней гостил на
"объекте". И самым долгим общением с ним были три больничных свидания;
последнее - за пять дней до кончины Дмитрия Ивановича.

Составляя наброски к будущему алфавитному указателю книги "Воспоминания",
еще в Горьком, не зная, дошла ли рукопись до детей в США, я обнаружила, что
нет даты смерти бабушки Андрея Дмитриевича с материнской стороны Зинаиды
Евграфовны Софиано, и спросила у него. Он ответил: "Наверно, когда меня не
было в Москве - в войну или в годы "объекта"". И книга, хотя он, после
нашего возвращения в Москву, ее дополнял и редактировал, так и вышла без
этой даты - не у кого было спросить! Но девичья фамилия его матери -
Софиано - обсуждалась нами неоднократно, потому что она трижды встречается
у Пушкина.

В октябре 1824 года из Михайловского Пушкин пишет Жуковскому: "...8-и
летняя Родоес Софианос, дочь Грека, падшего в Скулянской битве Героя,
воспитывается в Кишиневе у Катерины Христофоровны Крупенской, жены бывшего
Виц-Губернатора Бессарабии. Нельзя ли сиротку приютить? Она племянница
Рускаго полковника, следств. может отвечать за дворянку. Пошевели сердце
Марии, поэт! и оправдаем провидение". 29 ноября Пушкин вновь обращается к
Жуковскому: "Что же, милый? будет ли что-нибудь для моей маленькой
гречанки? она в жалком состоянии, а будущее для нее и того жалчее. Дочь
героя, Жуковский! Они родня поэтам по поэзии".

<...> Не был ли Алексей Семенович Софиано - дед Андрея Дмитриевича -
потомком кого-то из упоминаемых Пушкиным Софианосов? Эту версию я выдвинула
в Горьком, где нашим постоянным чтением был Пушкин и вся доступная
литература о нем. Выдвинула без всяких оснований, кроме желания, чтобы
где-то в прошлом возникло пересечение с Пушкиным. Андрей Дмитриевич отверг
мои эмоции.

В "Воспоминаниях" он пишет, что его дед заслужил первый офицерский чин и
дворянство во время русско-турецкой войны 1877-78 годов, оказав важную
услугу Скобелеву. "Кажется, он вывел под уздцы из болота под Плевной под
огнем противника лошадь, на которой сидел сам генерал Скобелев". Мне
казалось сомнительным, что только благодаря случаю и личной храбрости
рядовой русской армии, не получивший военного образования, дослужился до
чина генерала. История с лошадью могла помочь в карьере, но не настолько.

Легенда о лошади распалась, когда я увидела "Полный послужной список
капитана Софиано. Составлен Октября 20-го дня 1892 года" и рапорт от 4
сентября 1917 года о его увольнении в отставку, в которых сказано, что
Алексей Семенович Софиано происходил из дворян Харьковской губернии. Позже
были разысканы документы Департамента герольдии, Министерств земледелия и
финансов, послужные списки других Софиано, в том числе уроженца греческого
острова Зея (совр. назв. Кеа) Николая Петровича Софиано (прапрадеда
Сахарова). Но ничто не подтверждало связь Родоес Софианос с предками Андрея
Сахарова.

Мы уже имели всю восходящую линию от Андрея Сахарова до Николая Петровича.
Имели документы полковника Петра Софиано, знали о его отце, жене и детях. А
про Родоес наши розыски ничего не добавили к тому, что сказано у Пушкина. И
в августе 1994-го я с внуком поехала в Грецию, имея в виду не так фестиваль
Сахарова, который проходил в Афинах, и Акрополь, как остров Кеа.

Нам повезло - несколько хороших людей сошлись в желании помочь мне найти
греческие корни Сахарова. С ними мы на яхте "Мадиз", кое-как справившись с
морской болезнью, оказались на острове. Там после молебна в небольшом
светлом храме мне в общине города Иулида передали ответ на ранее посланное
им письмо: "Мы испытываем радость, ибо частично корни А. Сахарова - из Кеа,
с нашего острова, о котором много веков назад древний историк Плутарх
писал, что он характеризуется маленькими размерами, незначительным
населением, однако многими известными людьми, рожденными и воспитанными на
нем".

Из этого документа следовало, что во второй половине XVIII века в семье
жителя острова дворянина Петра (Петроса) Софианоса было три сына -
Анастасио, Николай, Иосиф и дочь Марулио. <...>а Родоес, соответственно,
внучатая племянница Николая Петровича Софиано, прапрадеда Андрея Сахарова.

Таким образом, сошлись данные российских и греческих архивов и
подтвердилось пересечение с Пушкиным. Андрей Дмитриевич - внучатый
племянник пушкинской "маленькой гречанки"!

<...> Дед Андрея Сахарова, Алексей Семенович Софиано, был младшим в семье.
Он родился 4 января 1854 года в Харькове. Обучался в 1-й С.-Петербургской
Военной гимназии. В службу вступил юнкером во 2-е Военно-Константиновское
училище, которое окончил по 1-му разряду в 1873 году прапорщиком.
"Участвовал в походах и делах против турок". Незадолго до русско-японской
войны был послан инспектировать строительство Байкало-Амурской железной
дороги (БАМ строился уже тогда!) и участвовал в русско-японской войне,
командуя 1-м дивизионом сводной артиллерийской бригады.

Кавалер многих орденов, в том числе св. Анны 4-й степени с надписью "За
храбрость", св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, св. Анны 2-й степени,
св. Станислава 1-й степени, 2-й степени с мечами, 3-й степени с мечами и
бантом, св. Владимира 3-й степени. Имел светлобронзовую медаль за войну
1877-78 годов и румынский железный крест в память перехода через Дунай.

В 1914 году произведен в генерал-лейтенанты и уволен по возрастному цензу с
мундиром и пенсией. В июле 1915 года из отставки определен на службу
командующим 90-й артиллерийской бригадой. Участвует в боях до декабря 1916
года, когда был переведен в резерв и назначен председателем комиссии по
проверке военнообязанных. "Высочайшим приказом, состоявшимся 19 августа
1916 года, за отличия в делах против неприятеля награжден орденом св. Анны
1-й степени с мечами". 14 ноября 1917 года генерал-лейтенант А. С. Софиано
вторично "уволен по возрастному цензу от службы с мундиром и пенсией".

Пенсию ни разу не получил - революция! Но это все было потом.

А в 1879 году он, после кампании 1877-78 годов, "июля 3-го дня прибыл на
место постоянного своего квартирования в гор. Белгород Курской губернии.
Ранен не был. Особых поручений, сверх прямых обязанностей, по Высочайшему
повелению или от своего Начальства не получал". (Видимо, история с лошадью,
которую Андрей Сахаров приводит в "Воспоминаниях", произошла не с его
дедом, а с кем-то другим.)

Через полтора месяца после возвращения в Белгород "24 августа 1879 года
штабс-капитан 31 артиллерийской бригады Алексей Семенович Софиано повенчан
первым браком в Смоленском Соборе г. Белгорода с девицей Екатериной,
дочерью дворянина, Коллежского Секретаря Петра Борисовича Чурилова". В 1884
году Екатерина Петровна умирает от туберкулеза.

11 ноября 1890 года А. С. Софиано женится вторично, на Зинаиде Евграфовне
Мухановой, которая была моложе его на 16 лет. Ее отец Евграф Николаевич
Муханов (прадед Андрея Дмитриевича), отставной штабс-капитан, белгородский
мировой судья и уездный предводитель дворянства, происходил из старинного,
широко разветвленного рода Мухановых (Тверская линия).

<...> Детство и юность Зинаиды Евграфовны прошли в усадьбе Кошары и в
имении родителей Веселая Лопань в 18-ти верстах от Белгорода, известном за
пределами уезда и губернии отличным ведением хозяйства. Андрей Дмитриевич
слышал эти названия от своей мамы и считал, что в детстве она жила там на
даче. О том, что это было семейное имение, в советские времена детям не
говорили. После смерти Евграфа Николаевича имение было унаследовано его
вдовой и четырьмя детьми, в том числе Зинаидой Евграфовной. В 1899 году они
разделились. Имение наследовали ее братья, а она и сестра Ольга получили
компенсацию. А за их матерью остались Кошары, где она жила до своей
кончины.

<...> От первого брака у Алексея Семеновича Софиано было двое детей - Анна
и Владимир. Анна родилась 9 декабря 1881 года, крещена в белгородском
Смоленском соборе. Восприемниками были "капитан 31-й артиллерийской бригады
Николай Семенов сын Софиано и дворянка девица Надежда Петровна Чурилова" -
дядя и тетя новорожденной. После смерти матери Анна воспитывалась дома в
Белгороде, с января 1893 года - в Сиротском Николаевском ин-те в Москве. А
с 1896 года и вся семья Алексея Семеновича жила в Москве, и он (как,
видимо, все офицеры) ежегодно получал вид на жительство. "Свидетельство.
Дано сие от командира 1-го дивизиона 1-й Гренадерской Генерал Фельдмаршала
Графа Брюса Артиллерийской бригады, командиру 2-й батареи сей же бригады
Подполковнику Алексею Семеновичу Софиано 48-ми лет, при нем: жена его
Зинаида Евграфовна 32-х лет, дочь Анна 21 года, сын Константин 11-ти лет,
дочь Екатерина 9-ти лет и два человека казенной прислуги, на право
проживания в городе Москве на частных квартирах, от нижеписаннаго числа
впредь по восемнадцатое января тысяча девятьсот четвертаго года. Что
подписью с приложением казенной печати удостоверяется января 18 дня 1903-го
года".

В январе 1903 года Анна вышла замуж. "Дочь подполковника Софиано, Анна
Алексеевна, 24-го января сего 1903-го в Николаевской Институтской лицеи
Цесаревича Николая в Москве Церкви повенчана с учителем музыки при
московском сиротском институте Императора Николая I, коллежским секретарем
Александром Борисовичем Гольденвейзером, что и свидетельствуется подписями
и приложением церковной печати". Учителю музыки, коллежскому секретарю было
тогда 28 лет. Он уже был известным музыкантом, был лично близок к Льву
Николаевичу Толстому и через восемнадцать лет станет крестным отцом Андрея
Сахарова. Сахаров, плохо разбираясь в родственных связях, пишет, что
Гольденвейзеры стали родственниками Сахаровых, но они стали свойственниками
Софиано.

Спустя годы после женитьбы Александр Борисович Гольденвейзер писал: "Я в
первый раз увидел Аню весной 1898 г. в Николаевском институте на экзам