я, сорганизоваться. Десятки немцев были приговорены к
длительному заключению за попытки составления списков желающих уехать (что
может быть естественнее и законнее этого?), за участие в коллективных
обращениях, в мирных (и, конечно, не создающих никаких беспорядков)
демонстрациях. И все же демонстрации происходят - то в Казахстане, то в
Прибалтике, то в Москве, куда приезжают представители немцев, т. к. в
Москве практически никто из немцев не имеет права проживать. И составляются
- ценою величайших жертв и самоотверженности - списки тысяч и десятков
тысяч желающих уехать, они попадают в посольство ФРГ, к корреспондентам.
Руппель, введший меня в круг немецких проблем, а после его отъезда его
друзья передали мне некоторые из этих списков (в них было более 6 тысяч
имен).

Немецкая эмиграция питается естественным желанием людей переселиться на
землю их предков, приобщиться к ее культуре, языку, экономическим и
социальным достижениям и не менее естественным желанием покинуть ту страну,
которая подвергла их народ чудовищным репрессиям, фактически геноциду в
прошлом, продолжает подвергать дискриминации, ограничениям в образовании и
работе. Сотни тысяч немцев погибли в лагерях и резервациях, до сих пор
немцы фактически не имеют права вернуться в места своего проживания до
войны, до сих пор среди них почти нет людей с высшим образованием, до сих
пор каждого немца-школьника его товарищи, насмотревшиеся фильмов о войне,
могут назвать - фашист. Почему же столь законное стремление к репатриации
столкнулось с такими трудностями? Главная причина - общее антиправовое
отношение партийно-государственной власти в СССР к проблеме свободы выбора
страны проживания, независимо от того, о людях какой национальности идет
речь.


ГЛАВА 8

Люся - моя жена

В июле 1971 года я снял комнату недалеко от Сухуми. Две недели мы жили
около моря - с дочерью Любой и сыном Димой. Своего пса Малыша (помесь таксы
со спаниелем) мы на это время подбросили по Люсиному предложению к ней на
дачу, которую она снимала в Переделкино и где жили в это время ее мама Руфь
Григорьевна и сын Алеша. Отвозя Малыша, я впервые увидел Руфь Григорьевну и
Алешу, а также близких друзей семьи - Ольгу Густавовну Суок, жену умершего
в 1960 году известного писателя Ю. К. Олеши, и Игнатия Игнатьевича Ивича,
писателя и литературоведа. Они были очень интересными людьми.

В один из дней нашего пребывания на юге к нам заехали по пути совершаемой
ими поездки Таня, дочь Люси, и ее муж Ефрем Янкелевич. Таню я уже знал по
эпизоду с зеленой папкой, а мужа ее видел впервые (они поженились менее
года назад). Ефрем поразил меня при первой же встрече. Он сказал мне (Таня
и моя дочь Люба в это время куда-то отошли), что весной кончает Институт
связи, большинство распределений - в "ящики". (Условное название для
секретных учреждений: "Почтовый ящик номер такой-то".) Но он не хочет
работать на военные цели, надеется попасть в аспирантуру, а если не удастся
- будет добиваться какого угодно гражданского распределения. Весной он уже
был зятем Сахарова, а евреем - от рождения ("подсахаренный" Янкелевич, как
сказала одна наша родственница), и аспирантура ему "улыбнулась".
Руководитель аспирантуры сказал:

- Вы понимаете...(многоточие).

Уже при этой первой встрече проявились особенности моего будущего зятя -
принципиальность, не знающая отклонений, внутренняя честность и ясность
понимания ситуации. А также - доверие ко мне, с первого взгляда. Я
пользуюсь случаем сказать, что это - взаимно.

Из Сухуми я приехал с флюсом. Люся позвонила:

- Что у вас?

- Флюс.

- Ну, от этого не умирают.

Но приехала со шприцем для обезболивающего укола. Я рассказал этот эпизод,
потому что он как-то характеризует ее нелюбовь к сентиментальности и
готовность прийти на помощь.

Август я проводил уже в Москве. Накопились какие-то дела. Тогда же я
несколько дней провел на процессе Т., а потом делал его запись. В это время
Люся с Алешей совершили поездку по тем же местам, где только что был я
(это, быть может, тоже было какой-то формой заочного общения). Я дал Люсе
адрес нашей дачной хозяйки, рассчитывая, что, быть может, это облегчит ей с
Алешей поиски жилья. Когда Люся ее нашла, та долго не могла понять, на кого
Люся ссылается, а потом воскликнула:

- А, тихий такой старичок!

Весь этот год мы с Люсей становились все ближе друг к другу, мучились от
невысказанности наших чувств. Наконец, 24 августа мы сказали друг другу о
них. Начиналась жизнь, каждый год которой, как мы говорим между собой, надо
засчитывать за три. На другой день Люся повезла меня к своей маме Руфи
Григорьевне Боннэр, вместе с которой она жила. С ними жили также дети Люси
- старшая Таня с мужем Ефремом и младший Алеша, перешедший в 9-й класс. С
отцом детей Иваном Васильевичем Семеновым Люся разошлась за несколько лет
до описываемых событий. Он - ее однокурсник по медицинскому институту,
сейчас - заведующий кафедрой судебной медицины в том же институте. Дети в
те дни были в Ленинграде, где живет их отец. Руфь Григорьевна лежала
больная. Я раньше один раз видел ее, но в этот день ощущал ее уже как
близкого мне человека. Мы с Люсей прошли на кухню, и она поставила
пластинку с концертом Альбинони. Великая музыка, глубокое внутреннее
потрясение, которое я переживал, - все это слилось вместе, и я заплакал.
Может, это был один из самых счастливых моментов в моей жизни.

После августа 1971 года наши с Люсей жизненные пути слились, дальше о них
можно рассказывать вместе. Но до встречи со мной у Люси и у ее мамы Руфи
Григорьевны уже был за плечами большой и сложный жизненный путь, и кое-что
из того, что мне стало известно из их слов и от других, я должен здесь
привести.

В особенности много я узнал от Регины Этингер, Люсиной подруги с детства,
ставшей моим другом. Я не пишу, конечно, всего, что мне известно о Люсиной
жизни в прошлом, - это вовсе не полная ее биография или характеристика. Мне
кажется, однако, важным более подробно рассказать об общественной,
социальной стороне ее личности и о тех обстоятельствах, которые формировали
ее в этом отношении, поскольку без этого трудно вести дальнейшее изложение
нашей уже совместной жизни.

Руфь Григорьевна Боннэр родилась в 1900 году в семье сибирских евреев,
жизненный стиль которых сильно отличался от традиционного представления о
евреях, живших в Европейской части России, в особенности в черте оседлости,
характеризуясь большей уверенностью в себе, обостренным чувством
собственного достоинства и жизнестойкостью. Ее мать Татьяна Матвеевна
Боннэр рано овдовела, оставшись без всяких средств с тремя маленькими
детьми, стала работать и сумела дать своим детям образование. Она одна из
тех, кто оказал большое влияние на формирование Люсиного характера. Руфь
Григорьевна - еще совсем юная - участвовала в гражданской войне на Дальнем
Востоке, училась в КУТВ (Коммунистический университет трудящихся Востока),
затем работала в Средней Азии, в Ленинграде, в Москве на партийной работе.
У нее было двое детей. Моя будущая жена - старшая, родилась в 1923 году. Ее
брат Игорь моложе на четыре с половиной года.

Муж Руфи Григорьевны - Геворк Алиханов - родился в 1897 г. в Тбилиси; с
ранних лет участник революционной борьбы. Окончил семинарию в Тбилиси
вместе с Анастасом Микояном, вместе с ним был в дашнаках (армянская
националистическая партия), вместе стали большевиками. Знал Камо, Берию -
последнему, за какое-то хамство с девушкой, в 1916 году дал пощечину.
Активный участник Бакинской коммуны и установления советской власти в
Армении в 1920 году. Провозгласил советскую власть с балкона в Ереване
перед собравшейся толпой и частями Красной Армии и тогда же послал вошедшую
в историю телеграмму об установлении Советской власти "Вождям мирового
пролетариата - Ленину, Троцкому, Зиновьеву". Первый секретарь ЦК КП(б)
Армении. При восстании дашнаков отошел с частями Красной Армии на
Семеновский перевал, несколько месяцев держал там оборону в необычно
холодную зиму. С тех пор и в течение всей жизни был дружен с Агаси
Ханджяном (убитый Берией в 1936 году секретарь ЦК КП Армении). Работал
вместе с Кировым. В последний период жизни был членом исполкома Коминтерна,
заведующим отделом кадров Коминтерна. В то время Генеральным секретарем
Коминтерна был Георгий Димитров, работали Эрколи-Тольятти, Вальтер-Тито1,
Ибаррури и многие другие известные деятели мирового коммунистического и
рабочего движения.

29 мая 1937 года Геворк Алиханов был арестован в его рабочем кабинете в
исполкоме Коминтерна2. Вместе с ним были арестованы большинство его
сотрудников (многие из них погибли). Из немногих оставшихся на свободе -
Борис Пономарев (в то время в подобных случаях это служило почти точным
доказательством сотрудничества с НКВД). Пономарева Алиханов взял на работу
незадолго до этого по ходатайству жены. Руфь Григорьевна пожалела
нуждающегося и не бойкого на вид парня, которого никто не хотел брать к
себе. Дальнейшая карьера Пономарева хорошо известна.

Немногие уцелевшие после лагерей товарищи по работе и сотрудники Алиханова
практически ничего не могли рассказать ни о драматических, покрытых тайной
событиях истории Коминтерна в 30-х годах, ни об обстоятельствах следствия и
гибели Алиханова. В Люсиной книге3 приведена фотокопия свидетельства о
смерти, выданного при реабилитации и выписанного задним числом. Там нет
указания о месте смерти; указанные дата смерти (11.ХI.1939), и причина
(пневмония) вызывают сомнение4.

Дополнение, апрель 1988 г. В 1987 г. к нам в дом пришел Игорь Пятницкий,
сын известного революционера, в двадцатые - тридцатые годы работника
Коминтерна и ЦК КПСС И. А. Пятницкого (Иосиф Аронович Таршис). Еще ранее
нам была известна изданная в США Чалидзе книга "Дневник жены большевика", в
которой были собраны материалы о судьбе его отца и матери. Пятницкий в 1937
году выступил на пленуме ЦК против резолюции о физическом уничтожении
Бухарина и предоставлении чрезвычайных полномочий Ежову, был арестован и
погиб. В книге, в частности, содержится запись разговора Игоря Пятницкого с
заместителем Главного военного прокурора Тереховым, возможно проливающая
свет на обстоятельства гибели Геворка Алиханова. Вот отрывок из этой записи:

"О Ланфанге А. И. Он вел дела почти всех работников Коминтерна, применяя
зверские методы. Убил на допросе т. А. Ежов еще до июньского пленума ЦК
приблизил к себе этого бандита, его руками создал видимость троцкистской
организации в Коминтерне."

Единственным работником Коминтерна, фамилия которого начинается на букву А,
был Алиханов. Руфь Григорьевна на полях книги, рядом с записью беседы с
Тереховым написала: Алиханов. Это было незадолго до ее смерти.

Дополнение, июнь 1988 г. На днях Игорь Пятницкий передал нам запись
рассказа бывшего коминтерновца А. Г. Крымова от 2.VI.1988 в ИМЛ. Из записи
следует, что в действительности Ланфангом был убит Анвельт, бывший
Председатель Правительства Советской Эстонии (умер на допросе от
инфаркта?). Его фамилия также на букву А. Я счел нужным тем не менее
оставить и предыдущую запись.

Через полгода после ареста мужа арестована и Руфь Григорьевна. Она не
признала обвинений, предъявленных мужу, что привело бы, как обещал ей
следователь, к более мягкому приговору, и была осуждена как ЧСИР (член
семьи изменника Родины). Такое противозаконное обвинение было обычным в те
годы. 8 лет она находилась в каторжном лагере в Казахстане, в тяжелейших
условиях, затем - годы ссылки и полного бесправия.

Из ее лагерных воспоминаний. На рассвете женщин построили на утреннюю
проверку. Нестерпимо холодно, пронизывающий ветер, женщины еле стоят на
ногах от усталости, недоедания. Первые лучи восходящего багрового солнца.
Р. Г. говорит своей соседке:

- Смотри, как красиво!

- Ты с ума сошла!

В 1954 году реабилитирована, восстановлена в КПСС, получила двухкомнатную
квартиру в Москве (ту самую, в которую я пришел как муж ее дочери и жил
вплоть до высылки). Живя с дочерью и с внуками, затем с правнуками, она
неизменно деятельно заботлива и общительна, стоически перенося тяжелую и
мучительную хроническую болезнь с тяжкими обострениями.

В 30-е годы, вплоть до ареста, родители Люси жили в Москве, в
"коминтерновском" доме, где жили многие деятели Коминтерна.

Мать Руфи Григорьевны, Татьяна Матвеевна Боннэр, и старший брат с женой и
дочерью жили в Ленинграде. К ним после ареста родителей приехали Люся и
Игорь. Вскоре был арестован (и погиб в лагере) Матвей Григорьевич Боннэр.
Возможно, именно приезд детей послужил толчком к этому. За арестом
последовала высылка его жены. На руках у Татьяны Матвеевны осталось трое
детей. Люсе было 14 лет, Игорю 10, Наташе два года.

Люся кончала школу (ученье давалось ей легко), работала уборщицей в
домоуправлении, стирала белье и одновременно занималась бегом, гимнастикой,
волейболом (в школе была хорошо поставлена физкультура), а также танцами.
Очень важными для нее были и занятия в Доме литературного воспитания
школьников - ДЛВШ, основанном Маршаком. Жизнь продолжалась. Люся оказалась
из тех, кого страшные испытания делают сильней, более жизнестойким.

Через два года после ареста Руфь Григорьевна, по изуверскому приговору
лишенная права переписки, увидела в лагере у другой заключенной групповую
фотографию девочек-волейболисток. Одна из них была ее дочь Люська. В 1938
году раз в месяц Люся ездила в Москву и, выстаивая длинную очередь,
передавала передачи на А - отцу и на Б - матери - пока их принимали. Когда
Люсе и Игорю пришло время получать паспорта, она приняла фамилию матери, а
брат - отца. Люся одновременно выбрала себе и имя Елена - как у Елены
Инсаровой Тургенева1. Романтический выбор этот оказался возможным, так как
родители вовремя не зарегистрировали детей, и в 1937 году Люся и Игорь
оказались без метрик. Как дочь "врагов народа" Люсю исключили из комсомола,
но она добилась восстановления. Во время летних каникул 1938 и 1939 годов
работала архивариусом на заводе полиграфических машин, после окончания
школы работала старшей пионервожатой и одновременно год училась на вечернем
отделении филологического факультета, там окончила курсы медсестер запаса.

В первые дни войны Люся пошла в военкомат и вскоре уже ехала к фронту.
Тогда же добился отправки на фронт друг ее детства и юности Всеволод
Багрицкий, сын поэта Эдуарда Багрицкого и тоже молодой поэт. Мать Всеволода
Лидия Густавовна Багрицкая, как и Люсина мама, в это время находилась в
лагере. В феврале 1942 года Всеволод погиб.

Кратко расскажу о ее жизни военных и послевоенных лет. В 1941 году Люся
была санинструктором - выносила раненых. Большую часть войны медсестра,
старшая медсестра на военно-санитарных поездах (сначала ВВСП - временный
военно-санитарный поезд, потом, после контузии и госпиталя, ВСП - то же
самое, без эпитета "временный", соответственно вагоны, а не теплушки; и
тот, и другой всегда переполнены сверх меры, всегда тяжелый изнурительный
труд - уход за ранеными, стирка бинтов, рубка дров, всегда на каждой
станции надо воевать с начальством, чтобы раненые были погружены, иногда -
вблизи линии фронта - бомбежки). В 1945 году Люся - на разминировании в
Карелии.

В октябре 1941 года - тяжелая контузия и ранение. Ее засыпало землей на
железнодорожных путях, и только случайно группа моряков ее обнаруживает,
несколько дней она лежит ослепшая, оглохшая и лишившаяся речи; вероятно,
именно последствия этой контузии потом привели ее к инвалидности.

Люсю контузило на станции "Валя". Недавно в автобиографической повести
Виктора Конецкого я вновь встретил это название. Тоже описана жестокая
бомбежка - глазами десятилетнего мальчика. В этой же повести Конецкий
вспоминает стихи Сергея Орлова "Станция Валя", некоторые их строчки трогают
душу. Но, может быть, это разные станции под одним названием, бывает и
такое.

Потом еще ранение. Недавно, собирая повсюду компрометирующий материал на
мою жену, работники КГБ несколько часов допрашивали начальника санпоезда, в
котором служила Люся. (Ему сейчас значительно больше восьмидесяти лет.) А
он не мог сказать о ней ничего нужного: "Мы все ее очень любили".

Незадолго до конца войны - новая попытка исключить ее из комсомола, так как
она отдала кусок мыла и хлеб немцу-военнопленному; она удачно отругивается
на собрании. Кончает войну лейтенантом медицинской службы, демобилизуется
по инвалидности (инвалид Отечественной войны II группы по зрению), диагноз
- травматические катаракты и увеит (потом добавилось многое другое). Сразу
после демобилизации Люся съездила к маме в Казахстан, в лагерь; несколько
дней они - вместе. Возвратилась в Ленинград, началась новая - штатская -
жизнь, поначалу это очень трудно. Она рассказывала, как вышла в Ленинграде
на Московском вокзале и села прямо на площади, положив рядом вещевой мешок,
не зная, куда идти, что делать.

В первое послевоенное время у Люси жили многие подруги и друзья - у нее,
как у находившейся в армии, сохранилась комната. Люся помогала многим
ссыльным и политзаключенным; в это время от Елизаветы Драбкиной она
получила прозвище - "Всехняя Люся" (посылки должны были быть от
родственников, и Люся называлась дочерью всех тех, кому что-то посылала;
отсюда - "Всехняя"; о Драбкиной я рассказываю дальше).

В 1945 году врачи предсказывали Люсе полную слепоту через несколько лет, и
она изучила азбуку Брайля. Весь год лежала по глазным клиникам,
подвергалась мучительному лечению. Ей запретили поднимать тяжести более 2
кг, иметь детей, учиться в вузе, работать. Но ей удалось - с большим
скандалом, преодолев сопротивление медицинской комиссии - поступить в
медицинский институт.

В январе 1953 года на страну обрушивается дело "врачей-убийц". Повсюду
проводятся собрания, на которых трудящиеся требуют смертной казни для
арестованных. Среди них - профессор Люсиного института Василий Васильевич
Закусов. Люсе, профсоюзной и комсомольской активистке, поручили выступить
на общем собрании. Вместо ожидавшихся от нее слов она (может, неожиданно
для самой себя) сказала:

- Ребята! Вы что, с ума посходили - смертную казнь В. В.?

Ее исключили из института. Но вскоре Сталин умер. Приказ об исключении был
аннулирован.

В 1950 году Люся нарушила запреты врачей - у нее родилась дочь Таня, в 1956
году - сын Алеша. После окончания института Люся работала участковым
врачом, врачом-микропедиатром в родильном доме (с недоношенными детьми).
Работала на две ставки. (Оклады медиков в СССР - постыдно, невероятно
малы.) Я уверен, что Люся была прекрасным врачом - самоотверженным,
старательным и умным.

В 1959 году Люсю направили в заграничную командировку на год в Ирак на
кампанию оспопрививания. (Сейчас, когда ВОЗ объявила об искоренении оспы,
Люся с гордостью вспоминает о своем участии в этом деле.) Этот первый выезд
за рубеж - так же, как раньше арест родителей, поставивший ее перед
дилеммой: погибнуть или стать человеком, как война с ее общей, общенародной
бедой и общей борьбой, как мединститут и работа врачом - еще один этап
формирования личности. Она увидела то, что остается неведомым большинству
советских граждан, - что советская система вовсе не есть единственно
возможная, а в чем-то даже совсем не лучшая. Она свободно общалась с
арабами - более свободно, чем это обычно допускается для советских граждан.
Среди ее новых друзей и знакомых - иракские коммунисты (многие из них потом
погибнут при очередном перевороте), промышленники, просто врачи. Но также
среди них - премьер Касем. Люся случайно первой оказала ему помощь после
покушения; пожалуй не совсем случайно, потому что, пока она накладывала
повязку, кто-то из больницы позвонил в советское консульство и на вопрос -
оказывать ли помощь Касему - получил бесподобный ответ:

- Да, если есть уверенность, что он будет жив.

Люся работала несколько месяцев в Сулеймании - центре провинции, населенной
курдами. Была знакома с лидером курдов Барзани. Как Люся рассказывала,
иногда по вечерам,