м в воде и плохо растворимым в
стеклоочистительной смеси. Несколько часов мы с Люсей вдвоем отмачивали
натеки клея растворителем и отскабливали их острым ножом. Я уверен, что
оклейка машины - дело рук КГБ; не знаю, конечно, на каком уровне
принималось об этом решение. Более чем странный, отвратительный и позорный
метод дискуссии!...

В то время, когда мы в поте лица трудились над очисткой машины, мимо нас
проходило много людей, в том числе соседи. Два-три человека выразили
сочувствие, обругали хулиганов. Большинство отводило глаза. Но были и
такие, которые давали понять, что наша неприятность представляется им
вполне оправданной нашим поведением. Среди них - пожилая соседка,
пенсионерка. Эта женщина не очень членораздельно обвиняла нас в каких-то
преступлениях, о которых пишется в газете и "говорят люди". В отношении
Люси она повторила, что Люся меня "подстрекает" и "торгует родиной у
еврейской церкви". (Люся сказала: - У синагоги? - Да, да, у синагоги.)
Утверждения Яковлева, что Люся меня бьет, казались нашей собеседнице вполне
достоверными - дело семейное. На другой день, когда Люся зачем-то вышла из
дома, другая соседка из соседнего дома, тоже пожилая, погрозила ей кулаком.
Совсем недавно, уже в октябре, Люся, совсем больная, вышла на балкон
подышать свежим воздухом; мимо проходила компания людей среднего возраста с
девочкой лет 12-ти, и повторилась та же сцена с угрозой кулаками. В общем,
грустное впечатление все это производит: та легкость, с которой люди верят
самым диким выдумкам, в особенности же в отношении еврейки. Для Люси с ее
эмоциональной чуткостью к людям, ее окружающим, чрезвычайно трудно,
мучительно существовать в этой обстановке почти всеобщей ненависти. Для
меня, более здорового физически и гораздо более "интровертного", это тоже
очень тяжело.

3 сентября, когда мы с Люсей собирались ехать куда-то на машине, к нам
подошла женщина, скорее молодая, чем средних лет, с самыми резкими,
истерическими нападками на меня и, в особенности, на Люсю, которая как
еврейка меня подстрекает. На другой день Люся рано утром уезжала в Москву.
Колесо оказалось спущенным - с корнем вырвана ниппельная трубка. Колесо я
сменил на запасное - на поезд мы не опоздали. Люся грустно сказала:

- Посидим минутку в машине на дорогу. Это наш единственный дом.

Посадив ее на поезд, я вернулся в Щербинки. А Люсю ждало тяжелое,
мучительное испытание. Как только поезд тронулся, пассажиры, ехавшие с ней
в купе, начали кричать на Люсю, требуя немедленно высадить ее из поезда,
так как она - предательница, поджигательница войны, сионистка, и они,
честные советские люди, не могут ехать вместе с ней. К соседям по купе
присоединились почти все остальные в вагоне - кто по доброй воле и охоте,
начитавшись провокационных статей академиков и Яковлева, кто, вероятно, из
страха остаться в стороне и попасть "на заметку", кто просто по своей
погромной склонности. Это действительно был настоящий погром, с
истерическими выкриками, упреками, угрозами. Люся вначале односложно
возражала, но, почувствовав, что это совершенно бесполезно и никто ее не
слушает, замолчала. Уйти и так прекратить пытку криком в замкнутом
пространстве вагона было некуда. В полученной мной фототелеграмме она
написала:

"Это было очень страшно, и поэтому я была совершенно спокойна".

Но чего стоило ей это спокойствие, к тому же после недавнего инфаркта! Мы
предполагаем, что зачинщики погрома были гебисты, хотя утверждать с
определенностью трудно. Если это так, то похоже, что ГБ просто в очередной
раз убивало Люсю?

Наконец, после более чем часа криков и истерики, проводница сказала:

- Я не могу высадить пассажира с билетом, - и провела Люсю в служебное
купе, где она наконец осталась одна.

Через некоторое время к Люсе заглянула средних лет женщина, русская, по
виду учительница. Она поцеловала Люсю и сказала:

- Не обращайте на них внимания, они все такие погромщики.

Внутреннее напряжение, державшее Люсю, ослабло, и она заплакала. Увидев
Люсино измученное лицо, заплакала и Бэла Коваль, наш друг, встречавшая Люсю
на вокзале в Москве. На улице Чкалова Люсю уже ждал у дверей квартиры
обычный милицейский пост. Обратная поездка в Горький и следующая в Москву
прошли спокойно. А при следующем приезде Люси в Горький произошел инцидент,
носивший скорее фарсовый характер, явно подстроенный ГБ: носильщик на
вокзале отказался вынести вещи из вагона и отвезти к машине, так как Люся,
как он сказал, "возит бумаги". Я вынес вещи сам и, взяв свободную тележку
(с разрешения дежурного милиционера, который, видимо, был не в курсе
"дела"), вместе с еще одним пассажиром, молодым евреем из Батуми, повез их
к машине. Но тут на нас наскочил другой носильщик и, схватив тележку,
пытался отвезти вещи обратно на перрон. Носильщика привел некто,
по-видимому гебист. После перепалки наши вещи все же отвезли к машине, а
попутчика поволокли в милицию, вероятно посчитав, что он с нами. Я тоже
прошел в милицию. Начальник отделения, извинившись передо мной, отпустил
батумца, но записал его данные. Батумец при выходе спросил меня:

- А вы правда Сахаров?..

20 июня американский журнал "Ньюсуик" опубликовал интервью своего
корреспондента Р. Каллена с президентом АН Александровым. Взято оно было,
очевидно, неделей или двумя раньше, в самый решающий период рассмотрения
вопроса о моей госпитализации. К сожалению, корреспондент не спросил об
этом. Были заданы вопросы о моей депортации, о возможности эмиграции, о
моем членстве в Академии. Очень жаль также, что некоторые острые моменты в
ответах Александрова были опущены редакцией журнала при публикации - это
лишает возможности использования их теми, кто выступает в мою защиту. В
числе этих "сглаженных углов": сравнение "Дня Сахарова" в Америке с
гипотетической ситуацией, если бы в СССР был объявлен день в честь убийцы
президента. Опущен намек, что вследствие подобных действий, как объявление
"Дня Сахарова", Сахаров может быть исключен из Академии. Опущено, что
Сахаров знает в деталях устройство находящихся на вооружении термоядерных
зарядов.

Александров высказался в конце интервью в том смысле, что я страдаю
серьезным психическим расстройством. Люся написала прекрасное ответное
письмо в связи с этим его "измышлением" - мне пришло в голову это слово из
УК, тут оно вроде к месту.

Интервью Александрова значительно не только в связи со мной. Он, в
частности, заявил, что СССР принял обязательство не применять первым
ядерного оружия, и это принципиально важно, но не исключены ошибки
компьютера. В этом случае позиции американских ракет в Европе станут
объектом советского (фактически первого!) удара, поэтому установка этих
ракет в огромной степени увеличивает опасность возникновения ядерной войны.
По существу президент Академии угрожает тут Западу не менее (а может -
более) резко, чем это делают Устинов или Громыко в самых острых своих
заявлениях.

В июле или августе утверждение о моем "психическом нездоровье" повторил
Генеральный секретарь ЦК КПСС и глава государства Ю. В. Андропов. Это
заявление он сделал во время беседы с группой американских сенаторов,
которые приехали для "зондирования" возможности улучшения
советско-американских отношений и задали вопрос о Сахарове. Возможно, что
оба заявления (Александрова и Андропова) не были случайными, а отражают
некую новую тенденцию в отношении меня.

Есть ли у власти (конкретно - у КГБ) какой-либо общий, "генеральный" план
решения "проблемы Сахарова"? Мы, вероятно, никогда не узнаем, существует ли
такой план в записанном на бумаге виде, но многие действия в отношении меня
и Люси за последние годы выявляют некие тенденции, носящие весьма зловещий
характер. Время покажет, ошибаемся ли мы с Люсей в их оценке.

Очевидно, власти не хотят (а может, и не могут - по субъективным или
объективным причинам) выслать меня из страны. Они также не хотят применить
ко мне и Люсе такие меры, как суд, тюрьма, лагерь1. Очень многое - и в
особенности писания Яковлева, о которых я рассказал в этой главе, - говорит
о том, что власти (КГБ) собираются изобразить в будущем всю мою
общественную деятельность случайным заблуждением, вызванным посторонним
влиянием, а именно влиянием Люси - корыстолюбивой, порочной женщины,
преступницы-еврейки, фактически агента международного сионизма. Меня же
вновь надо сделать видным советским (русским - это существенно) ученым,
имеющим неоценимые заслуги перед Родиной и мировой наукой, и
эксплуатировать мое имя на потребу задач идеологической войны.

Сделано это должно быть или посмертно, или при жизни с помощью подлогов,
лжесвидетельств или сломив меня тем или иным способом, например психушкой
(заявления Андропова и Александрова говорят в пользу такой тактики), или
используя моих детей - недаром Яковлев так противопоставляет их детям
Люси... Главное в таком плане, если мы правильно его понимаем, - моральное,
а может быть, и физическое устранение Люси. Этой цели служит массированная
многолетняя клевета на Люсю, лживое опорочение ее прошлого; для этого -
передержки в книге и статьях Яковлева о времени Люсиного знакомства со
мной, искажения правды о ее влиянии на мою общественную деятельность.
Влияние, конечно, есть, и очень большое, но оно совсем не то, которое
выставляется пропагандой. Люся не влияла на мою позицию в вопросах войны и
мира, в вопросах разоружения - тут мои взгляды выработаны на протяжении
многих лет, основываются на специальных знаниях и опыте. Но Люся с ее
открытой и действенной человечностью способствует усилению гуманистической,
конкретной направленности моей общественной деятельности, стойко и
самоотверженно поддерживает меня все эти трудные годы, часто принимая
основной удар на себя, помогает мне словом и делом. Клевета преследует цель
поставить Люсю в трудное и опасное положение, нанести ущерб ее здоровью и
жизни и тем парализовать мою общественную деятельность уже теперь, сделать
меня более поддающимся давлению в будущем. Той же безжалостной цели служат
провокации вроде погрома в поезде 4 сентября или, возможно, обыска после
сердечного приступа год назад. Но я не могу исключить, что применяются или
будут применяться и другие, уже вполне гангстерские методы, например -
сосудосужающие средства в пище и питье. Совсем мне не ясно, какое влияние
на здоровье оказывает непрерывное облучение мощными радиоизлучениями
индивидуальной глушилки. Одно несомненно - главный удар КГБ и главная
опасность приходятся на Люсю, сейчас уже серьезно больную.

Прошло более полугода после инфаркта в апреле. Все это время Люсино
состояние не нормализовалось: продолжались боли, не исчезла необходимость
наряду с пролонгированными средствами усиленно применять нитроглицерин.
Временами происходили ухудшения. Последнее, самое серьезное и длительное,
произошло 16 октября. 17 октября Люся попросила меня не отлучаться из дома.
В середине дня она сказала:

- По-видимому, нам надо поговорить.

Я присел на край кровати. Люся говорила о детях и внуках, о радости,
которую они ей дали; дети принесли ей удовлетворение и счастье в жизни.
Говорила о маме, обо мне. Она сказала, что не упрекает меня за последнее
главное выступление (письмо Дреллу), - оно было необходимо. Но я должен
отдавать себе отчет в том, чего оно ей стоило, не скрывая от себя правды.
Потом она говорила о том давлении, которое мне предстоит в будущем...

Я ответил ей:

- Я никогда не предам тебя, себя самого, детей.

Люся:

- Да, это я знаю.

17-го же я позвонил по автомату Марку и продиктовал ему текст телеграммы
Руфи Григорьевне, детям и внукам. Мы заранее условились с ними обменяться
телеграммами ко дню лицейской годовщины:

Все те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское Село.

От Руфи Григорьевны и детей ничего не пришло ни 19 октября (день годовщины
Лицея), ни до сих пор (я пишу это в ночь на 5 ноября).

Кончая свою футурологическую статью 1974 года, я писал:

"Я надеюсь, что, преодолев опасности, достигнув великого развития во всех
областях жизни, человечество сумеет сохранить человеческое в человеке"1.

Этими словами я хотел бы закончить и эту книгу. Что же касается меня, то
сегодня, на пороге 70-х годов жизни, человеческое, жизнь для меня - в моей
дорогой жене, в детях и внуках, во всех, кто мне дорог.

А. Сахаров

Горький,

15 февраля 1983 года

ЭПИЛОГ

За шесть лет, прошедших после завершения этой книги, в нашей с Люсей жизни
и во всем мире произошло много событий. Упомяну лишь некоторые из них:
борьба за Люсину поездку к родным и для лечения - голодовки в 1984 и 1985
годах, ее поездка, операция на открытом сердце, наше возвращение в Москву,
участие в Форуме "За безъядерный мир, за международную безопасность" и
выступление против принципа "пакета", смерть Руфи Григорьевны, создание
Фонда "За выживание и развитие человечества", мое выступление по проблемам
Нагорного Карабаха и крымских татар, первый выезд за рубеж, поездка в
Азербайджан, Нагорный Карабах и Армению, выборы на Съезд народных депутатов
СССР и участие в его работе.

Часть этих событий описана в Люсиной книге "Постскриптум", другие - в моей
книге "Горький, Москва, далее везде", являющейся продолжением
"Воспоминаний".

Главное - что мы с Люсей вместе. И эта книга посвящена моей дорогой,
любимой Люсе.

Жизнь продолжается. Мы вместе.

13 декабря 1989 года,

Москва

* 17 февраля 1983 г. Ромашевский осужден на 4 года заключения, осуждена
также его жена (диктор подпольной радиостанции "Солидарности").



                               ОТ РЕДАКТОРОВ

+
ОТ РЕДАКТОРОВ-СОСТАВИТЕЛЕЙ

Наконец-то в России выходят воспоминания Андрея Дмитриевича Сахарова.

Автор разделил их на две книги: первую он назвал просто "Воспоминания",
вторую - "Горький, Москва, далее везде".

На Западе они вышли на русском (Нью-Йорк, издательство имени Чехова) и
других языках в 1990 г., а в России до сих пор были опубликованы только в
журнальном варианте (в журнале "Знамя", 1990 г., № 10 - 12; 1991 г., № 1 -
5, 9, 10 и - "научные" главы и отрывки - в журнале "Наука и жизнь", 1991
г., № 1, 4 - 6).

В "Воспоминаниях" Андрей Дмитриевич довел изложение до ноября 1983 года.
Елена Георгиевна Боннэр (для Андрея Дмитриевича и для друзей - Люся)
написала как бы постскриптум к "Воспоминаниям", в котором рассказала об их
жизни в Горьком в 1983 - 1985 гг. В книге "Горький, Москва, далее везде"
Андрей Дмитриевич описал события 1986-1989 гг. Поэтому между двумя книгами
воспоминаний Андрея Дмитриевича мы, естественно, предлагаем вниманию
читателя книгу Елены Георгиевны, которую она назвала "Постскриптум. Книга о
горьковской ссылке".

Уже в 1986 г. "Постскриптум" вышел на многих иностранных языках, на русском
- в конце 1988 г. (Париж, издательство "La Presse Libre"). В России
"Постскриптум" был напечатан в 1990 г. (журнальный вариант - "Нева", 1990
г., № 5 - 7; полностью - издательство "Интербук").

В первом томе настоящего издания помещены "Воспоминания", во втором -
"Постскриптум" и "Горький, Москва, далее везде". Кроме того, второй том
содержит приложения, дополнения, комментарии и указатели.

Приложения были и в западных изданиях - раздел "Дополнения" составили мы.

Замеченные погрешности авторской памяти и неточности, кроме несущественных,
мы либо исправляли, не указывая этого, либо оговаривали в примечаниях.

Примечания собраны в разделе "Комментарии" и нумеруются отдельно в пределах
каждой страницы. Все они, кроме тех, авторство которых обозначено,
принадлежат нам.

Составляя примечания, мы постоянно лавировали между Сциллой очень разной
исторической памяти читателей (надо ли объяснять, что Калинин и Тверь - это
одно и то же, или пока еще это "все знают"?) и Харибдой изменений,
постоянно происходящих в России в последние годы (во времена журнальной
публикации "Воспоминаний" С. А. Ковалев был членом Президиума Верховного
Совета РСФСР, а сейчас нет ни Верховного Совета, ни РСФСР, а Сергей Ковалев
- снова почти диссидент).

Поэтому, возможно, иные читатели сочтут наши примечания недостаточными,
иные - избыточными. С другой стороны, пока эта книга попадет в руки
читателя, часть примечаний может устареть.

Указатель имен может помочь понять "кто есть кто" (например, когда человек
назван только по имени или, пуще того, инициалами).

Готовя это издание, мы обращались за консультациями к очень многим людям.
Благодарим их всех!

Не можем не выделить троих. Всю "физику" двухтомника курировал Борис
Альтшулер. В работе над "Воспоминаниями" большую помощь оказала нам Елена
Семашко. Наконец, роль, которую в составлении примечаний сыграл Эрнст
Орловский, трудно описать - без него многих примечаний просто не было бы.
Большое вам спасибо!

1 апреля 1996 г.

Елена Холмогорова

Юрий Шиханович



+
                                 gorkiy1_1

Предыдущая страница

Андрей Дмитриевич Сахаров

ГОРЬКИЙ, МОСКВА, ДАЛЕЕ ВЕЗДЕ...

ПРЕДИСЛОВИЕ

В конце декабря 1986 года я и моя жена получили возможность вернуться из
Горького в Москву. Окончился семилетний период ссылки и изоляции. Одно из
дел, которые мне предстояли, было участие в завершении работы над рукописью
автобиографической книги "Воспоминания".

В начале 1984 года моя жена успела передать на Запад последнюю часть
рукописи. "Воспоминания" охватывают мою жизнь начиная с детства и доведены
до момента окончания работы над ними в Горьком в ноябре 1983 года.

Драматические события, произошедшие после этой даты, описаны Люсей в ее
книге, опубликованной в 1986 году на многих языках (английское название
"Alone Together") и на русском языке в конце 1988 года под авторским
названием "Постскриптум". Люся имела в виду, что ее книга как бы является
добавлением к моим "Воспоминаниям".

В 1987 году (в Москве) и в 1989 году (в Ньютоне и Вествуде) я описал
последний период пребывания в Горьком и события, произошедшие после нашего
возвращения в Москву, доведя изложение до июня 1989 года, когда я в
качестве депутата принял участие в Первом съезде народных депутатов СССР.
Первоначально я предполагал включить написанные главы в "Воспоминания".
Затем решил издать их отдельной книгой.

Я благодарен Ефрему Янкелевичу, Эду Клайну и всем, принимавшим участие в
подготовке книги к печати.

Люся была первым редактором книги.


ГОРЬКИЙ

ГЛАВА 1

Горький

В книге Люси описано ее задержание в Горьковском аэропорту 2 мая 1984 года;
с этого дня и до конца октября 1985 года полностью прервалась та связь с
внешним миром, которая осуществлялась ее поездками в Москву. В мае-июле
1984 года Люся находилась под следствием, 10 августа осуждена по статье
1901 УК РСФСР. В мае 1984 года и начиная с 16 апреля 1985 года я проводил
голодовки с требованием разрешить ей поездку за рубеж для встречи с
матерью, детьми и внуками и для лечения. В мае-сентябре 1984 года меня
насильственно удерживали в Горьковской областной больнице им. Семашко,
подвергали мучительному принудительному кормлению. 21 апреля 1985 года я
вновь с применением насилия был привезен в ту же больницу и подвергнут
принудительному кормлению.

После этой краткой хроники продолжу менее конспективно.

11 июля 1985 года я, не выдержав пытки полной изоляцией от Люси, мыслей о
ее одиночестве и физическом состоянии, написал главному врачу больницы им.
Семашко О. А. Обухову письмо с заявлением о прекращении голодовки. Через
несколько часов меня выписали из больницы и привезли к Люсе. Несомненно,
мое решение было "подарком" для ГБ, и, как описано у Люси, они хорошо
воспользовались им. Но почти сразу же я решил возобновить голодовку с тем,
чтобы встретить Хельсинкскую годовщину уже в больнице и дальше продолжать
борьбу, насколько хватит сил и воли. Две недели мы с Люсей вели обычную
нашу жизнь: ездили по разрешенному нам маршруту, собирали грибы, ходили в
кино и на рынок, смотрели по вечерам телевизор - вспоминая памятную по 50-м
годам книгу Ремарка "Время жить и время умирать" - у нас было "время жить".
Люся сн