баятельного человека. Я пытался
говорить с ним о проблеме СОИ в широком аспекте проблем международной
стратегической стабильности и общих перспектив разоружения. Мне кажется,
что Рейган как-то отключался от моих аргументов и повторял то же самое, что
он всегда говорит, - что СОИ сделает мир более безопасным. К сожалению, то
же самое я услышал от Теллера. Я встречался с ним в день его юбилея. Минут
тридцать мы поговорили с ним до начала торжественного заседания в огромном
зале, где множество людей в парадных туалетах уже собрались за столиками,
готовые слушать ораторов. Теллер сидел в глубоком мягком кресле в
полумраке. Я сказал несколько слов о параллелях в нашей судьбе, о том
уважении, которое я чувствую к нему за занимаемую им принципиальную
позицию, вне зависимости от того, согласен я с ним или нет. Потом я это
повторил в публичном выступлении другими словами. Теллер заговорил о
ядерной энергетике - тут у нас не было разногласий, и мы быстро нашли общий
язык. Я навел разговор на СОИ, поскольку именно ради выяснения глубинных
основ его позиции в этом вопросе я приехал. Как я понял, основное, что им
движет, - принципиальное, бескомпромиссное недоверие к СССР. Технические
задачи всегда могут быть решены, если возникает настоятельная
необходимость. Сейчас стала в повестку дня задача создания системы защиты
от советских ракет, и она может и будет решена. Щит лучше, чем меч. За всем
этим стоит подтекст: мы должны сделать такую защиту первыми - вы пытаетесь
нас запутать, отвлечь в сторону, сбить с правильного пути и сами втихомолку
делаете то же самое уже много лет. У меня уже не было времени отвечать -
нас позвали в зал. Теллеру было трудно идти, кто-то его поддерживал. В зале
меня ждала Таня, она сказала: "У вас на выступление только 15 минут, иначе
мы опоздаем на последний шаттл1". Я действительно уложился в 15 минут: 5
минут о судьбе и принципиальности, вспомнил, что Теллер поддерживал
Сцилларда в вопросе о Хиросиме; 5 минут о роли идеи гарантированного
взаимного уничтожения; 5 минут о военно-экономической и технической
бесполезности СОИ, о том, что она только поднимает порог стратегической
стабильности в сторону бЧльших масс оружия.

Я также сказал, что СОИ провоцирует переход неядерной войны в ядерную, что
она увеличивает неопределенность стратегической и научно-технической
ситуации и тем способствует возможности трагически опасных действий - от
авантюризма или от отчаяния, что она затрудняет переговоры о разоружении.
По окончании выступления Таня и Рема схватили меня под руки и буквально
выволокли из зала. Я только успел попрощаться с Теллером и помахать рукой
залу. Потом какая-то газета писала, что Сахарова уволокли приставленные к
нему агенты КГБ. При выходе из зала меня приветствовал военный в парадной
форме, весь в орденах и аксельбантах, пожелал успеха. Я чуть было не
ответил ему тем же. Это был генерал Абрахамсон, руководитель программы СОИ.

При встрече с Бушем я говорил о том, как важно, если США примут доктрину
отказа от применения ядерного оружия первыми. СССР при этом тоже должен
будет подтвердить в законодательном, конституционном порядке свой прежний
отказ. При этом возникнет гораздо большее доверие и создадутся предпосылки
для достижения стратегического равновесия в области обычных вооружений.
Сейчас наличие ядерного оружия, которое якобы может быть в случае
необходимости применено первым, создает только иллюзию безопасности.
Ядерная война - самоубийство человечества, и никто не решится ее начать,
ведь ясно, что при вступлении на этот путь неизбежна эскалация, остановить
ее будет невозможно. Нельзя угрожать тем, что никогда не будет применено.
Но иллюзия ядерной безопасности от гарантированного уничтожения имеет и
другую сторону. У Запада нет достаточного внимания к обычным вооружениям.
Буш достал из кармана групповую семейную фотографию - люди разных поколений
на каких-то скалах на берегу моря. Он сказал: "Вот гарантия того, что мы
никогда не применим ядерное оружие первыми. Это - моя семья: жена, дети,
внуки. Я не хочу, чтобы они погибли. Такого не хочет ни один человек на
Земле". Я: "Но, если вы исходите из того, что не будете первыми применять
ядерное оружие, об этом необходимо официально заявить, закрепить в законе".
Буш промолчал.

Я не перечисляю всех других встреч и бесед в Вашингтоне и Нью-Йорке - их
было много. Упомяну лишь беседу в Институте Кеннана, которую вел П.
Реддавей.

Вторую часть своего срока пребывания в США я пытался избегать официальных
встреч, поочередно жил в домах Тани-Ремы и Лизы-Алеши в Ньютоне и Вествуде
(около Бостона), общался с детьми и внуками. Я впервые увидел дочь Лизы и
Алеши Сашу. Она мне очень понравилась - живая, умная, смелая и в то же
время ласковая. Появление Саши, напомню читателю, стало возможным в
результате борьбы за приезд к мужу ее будущей мамы (можно ли так сказать?
будущей ведь была Саша).

Я за эту вторую ("тихую") часть своего пребывания в США много работал над
книгой - я надеюсь, что в какой-то мере приблизил ее затянувшийся выход в
свет1. Встречался с людьми из Эмнести, дал им телеинтервью о смертной казни.

В это время вновь обострились азербайджанско-армянские проблемы. Начались
погромы и насилия в Кировабаде2. Ситуация там была ужасающей - сотни женщин
и детей скрывались в церкви, которую с трудом обороняли солдаты,
вооруженные лишь (так писалось в сообщениях) саперными лопатками. Солдатам
действительно было трудно, и вели они себя героически. Среди них были
погибшие. Вскоре поступили сообщения о большом числе убитых армян. Как
потом выяснилось, сообщения поступали от одного человека, не вполне точного
и ответственного, скажем так. Но в Москву они поступали уже по разным
каналам и выглядели как независимые и достоверные. Люся, поверив этим
сообщениям (да и трудно было не поверить), передала по телефону их мне в
США, и я использовал сообщенные цифры в телефонограмме Миттерану (он как
раз приехал в Москву с официальным визитом, и я звонил ночью во французское
посольство) и в публичном заявлении. Это была одна из нескольких допущенных
мною в последние годы досадных ошибок. Конечно, не надо было, по крайней
мере, использовать конкретные цифры.

В первые дни декабря в США приехал М. С. Горбачев. Он выступил на
Генеральной Ассамблее с большой речью, в которой сообщил о решении
советского правительства сократить свои вооруженные силы на 10% и вывести
часть войск из Восточной Европы. Это, конечно, было необычайно важное
заявление, акт большой государственной смелости. Вместе с тем я продолжаю
думать и настаивать, что вполне возможно гораздо большее сокращение армии
(с несравненно большими внешне- и внутриполитическими последствиями) - на
50%, причем реальное сокращение такого масштаба возможно лишь в результате
уменьшения срока службы в армии.

Сегодня, когда я пишу эти строчки, поступило сообщение о том, что Верховный
Совет принял решение отозвать из армии студентов, призванных со второго
курса в прошлом году (в этом году уже не призывали)1. Это очень радостное
известие. Среди демобилизованных будет мой племянник Ваня Рекубратский, сын
Маши.

7 декабря, в дни пребывания Горбачева в США, произошло ужасное несчастье -
катастрофическое землетрясение в Армении, сопровождавшееся огромными
человеческими жертвами и разрушениями. Горбачев прервал свою поездку и
вскоре из Москвы вылетел в район бедствия.

В те же дни, а именно 8 декабря, я должен был по приглашению Миттерана
лететь в Париж, на торжественную встречу, посвященную 40-летию Всеобщей
Декларации прав человека. Я заранее, еще 7-го числа, узнав от Люси по
телефону о землетрясении, написал обращение с призывом о международной
помощи Армении, раздавал его корреспондентам в аэропортах и зачитывал на
пресс-конференциях. Я прилетел в Париж утром 9 декабря (вместе с Эдом
Клайном и его женой Джилл). Вечером туда же прилетела Люся из Москвы по
приглашению жены президента Даниэль Миттеран. До ее приезда я успел дать
краткое интервью в аэропорту, потом состоялась пресс-конференция в
советском посольстве (я согласился на ее проведение еще в США, по телефону)
и вечером телеинтервью по популярной французской телепрограмме Антенн-2.
Еще в аэропорту меня встретила Ирина Алексеевна Иловайская-Альберти,
редактор "Русской мысли". Люся ее знала еще с 1975 года и была с ней в
очень хороших отношениях. Я познакомился с Ириной Алексеевной в США, куда
она специально приезжала. Впоследствии, когда я узнал ее ближе, я тоже
вполне оценил ее. Я пригласил Ирину Алексеевну присутствовать на
пресс-конференции - она пошла туда, заметив, что впервые идет в советское
посольство. На пресс-конференции я был в центре внимания, но кроме меня там
был Бурлацкий и кто-то из его группы1 - они тоже приехали на 40-летие
Всеобщей Декларации. Я говорил то же самое, что всегда, быть может даже
чуть-чуть резче, чем обычно. Я говорил, что сотрудничество Запада с СССР
должно вестись с открытыми глазами, с тем чтобы оно способствовало
перестройке и поддерживало новые силы. Тут произошел такой эпизод.
Бурлацкий, как бы резюмируя мое выступление, сказал, что Запад должен
поддерживать перестройку всеми средствами безусловно. Мне пришлось перебить
его и сказать, что смысл моего выступления прямо противоположный - никакой
(долгосрочной) безусловной поддержки, только такая политика, при которой
ясно, что поворот от перестройки будет означать конец сотрудничества Запада
и нашей страны. Из группы Бурлацкого выступал какой-то медик и говорил
страшные вещи про нашу педиатрию - большая детская смертность, отсутствие
лекарств, хороших больниц, одноразовых шприцев и т. п. На пресс-конференции
мне был задан вопрос об использовании в СССР психиатрии в политических
целях. Отвечая на этот вопрос, я, в частности, обращаясь к редактору
"Русской мысли" (в этой газете были по этому поводу напечатаны два письма
Подрабинека), сказал, что в моей статье в сборнике "Иного не дано" есть
неудачная формулировка: не имея точной и представительной статистики, я не
должен был утверждать (основываясь лишь на личном впечатлении и личном
опыте), что большинство людей, преследуемых по политическим причинам, не
являются здоровыми. Эта моя фраза - ошибка.

На следующий день была большая официальная программа. Мы с Люсей имели
содержательные, неформальные беседы с премьером Франции и президентом. Нас
принимали как гостей Республики - так нам объяснили - с исполнением
"Марсельезы" и великолепием церемониала. Трудно было сохранить достаточно
важный вид, когда нас вели между двумя рядами гвардейцев в парадной форме,
с обнаженными палашами, опущенными к нашим ногам. Основными темами бесед
были - трагедия Армении и важность международной помощи, проблема Нагорного
Карабаха, вопрос о судьбе иракских курдов. Последний вопрос мы считали
необходимым обсуждать, так как знали, что Ирак направил часть своих военных
сил, освободившихся после прекращения военных действий ирано-иракской
войны, против курдов. В особенности нас волновали сообщения о применении
против курдских деревень отравляющих веществ. Мы говорили о курдской
проблеме во Франции, учитывая ее тесные связи с Ираком. Премьер-министр
Рокар и президент Миттеран подтвердили, что правительство Франции озабочено
событиями в иракском Курдистане. Правда, Рокар выражал сомнения в точности
сообщений о применении отравляющих веществ (Миттеран - нет). Рокар сказал,
что проблема является очень деликатной, затрагивает сложные международные
отношения и интересы. Лидер иракских курдов Барзани-младший (сын известного
в прошлом лидера) во время войны якобы сотрудничал с Ираном. Рокар и
Миттеран заверили нас, что вопрос находится в центре внимания, уже принято
(или готовится - не помню) решение о приостановке военной помощи Ираку. Что
касается других санкций, то это дело очень сложное, неоднозначное по своим
последствиям. Разговоры продолжались во время обеда у Миттерана и во время
ужина после торжественной церемонии во дворце Шайо. На ужине я сидел с
госпожой Даниэль Миттеран - она говорила о своих планах помощи жертвам
землетрясения и беженцам армяно-азербайджанского конфликта. Люся сидела
между Миттераном и Генеральным секретарем ООН Пересом де Куэльяром. Она
пыталась использовать предоставившуюся ей возможность контакта с
Генеральным секретарем ООН для разъяснения ему армяно-азербайджанских
проблем. Переводчица находилась около меня, так что Люсе пришлось
изъясняться по-английски самой, и она после мне сказала, что безумно устала
за эти полтора часа. В конце ужина Перес де Куэльяр и Люся подошли к нашему
столу, и Куэльяр сказал, что, если бы он знал об армянских проблемах то,
что рассказала ему моя жена, он мог бы поставить эти вопросы перед
Горбачевым во время их встреч в Нью-Йорке. Но он ничего не знал. Позже
Алеша высказал некоторые сомнения относительно его незнания, так как
незадолго до этого Генеральному секретарю были посланы армянскими
организациями в США материалы о Нагорном Карабахе.

Еще до приезда Люси я вместе с Эдом и Джилл и приставленными ко мне
сотрудниками французских сил безопасности совершил небольшую поездку по
Парижу. Мы видели Собор Парижской богоматери, зашли внутрь. Это
действительно удивительное создание человеческого труда и духа. Можно
представить себе, что чувствовал человек XII или XIII века, входящий под
эти великолепные, вознесенные ввысь своды, так отличающиеся от того, что
окружает его в повседневной жизни. Конечно, мы все в детстве читали Гюго, и
образы его книги тоже присутствуют в нашем воображении.

11 декабря мы с Люсей продолжили осмотр Парижа. Люся в 1968 году провела в
Париже около месяца, она была одна и свободно ходила, где хотела. Сейчас у
нас не было и малой доли тех возможностей, больше же всего сковывало
наличие "секьюрити". Все же мы поднялись на Монмартр, посмотрели церковь
Сакре-Кэр и видели знаменитых уличных художников. Хотели спуститься на Пляс
Пигаль и купить там чулки с люрексом (я говорю в шутку - с люэсом) для
наших московских девиц-модниц, но "секьюрити" не разрешили, опасаясь
большой толпы и уголовников. Действительно, когда мы проходили по соседней
улице, в подворотне мы видели весьма специфическую группу молодых людей со
злыми, наглыми лицами, с руками в карманах, где вполне можно было
предполагать все что угодно - кастет, свинчатку, складной нож с пружиной.
Чулки мы купили в безумно дорогом магазине и не совсем такие, как хотели.
Проезжая по улице, где расположены секс-магазины и кинотеатры,
демонстрирующие картины соответствующего содержания, мы вдруг увидели в
окно машины мирно идущую по тротуару знакомую пару. Это были Булат Окуджава
с женой. Потребовалось приехать в Париж, чтобы их увидеть... Мы пообедали в
итальянском ресторанчике с Ирой Альберти и Корнелией Герстенмайер, которая
специально приехала из ФРГ, чтобы нас повидать (я видел ее впервые). К
слову сказать, мы выяснили, что цены во Франции, вообще говоря, выше, чем в
США, и это не компенсируется уровнем зарплаты. В дни нашего пребывания в
Париже на всех улицах города были страшные пробки. Причина - забастовка
работников метро; все, кто обычно им пользовался, ехали на собственных
машинах. Нас выручала полиция сопровождения - бравые мотоциклисты с
жезлами, которые на большой скорости лавировали между машинами, наклоняясь
иногда больше чем на 45 градусов.

Вечером мы встретились с нашими друзьями - французскими учеными (в
основном, математиками и физиками) в доме одного из них, не помню кого
именно. Приехал также Юра Орлов. Вероятно, французы больше других помогали
нам в наши трудные годы - я глубоко им благодарен. Квартира, в которую нас
привезли, находилась на пятом или шестом этаже старого парижского дома.
Было приятно оказаться там среди друзей. Мы очень интересно поговорили "за
жизнь", т. е. о положении в Советском Союзе и "куда мы идем". Когда
расходились уже поздно ночью, Юра сказал: "Мне приятно, что мои
представления оказались не совсем оторванными от действительности". В этот
же (или следующий) вечер мы встречались с Володей Максимовым. Он, как
всегда, в пылу борьбы с "носорогами" и их пособниками и пособниками
пособников. Зашла речь о Горбачеве. Володя сказал: "Его "вычислило" КГБ,
учитывая его положительные и отрицательные качества. Сейчас Горбачеву нет
альтернативы, и мы обязаны с этим считаться". Состоялись у нас также
встречи с Лехом Валенсой, с министром Франции по правам человека и с Гарри
Каспаровым.


ГЛАВА 5

Азербайджан, Армения, Карабах

13 декабря мы вылетели в СССР. В Москве к нам пришла группа ученых, имея на
руках проект разрешения армяно-азербайджанского конфликта. Это, конечно,
сильно сказано, но, действительно, у них были интересные, хотя и далеко не
бесспорные идеи. Они - это три сотрудника Института востоковедения (Андрей
Зубов и еще двое, фамилии которых я не помню). Вместе с ними пришла уже
знакомая нам Галина Васильевна Старовойтова, сотрудница Института
этнографии, давно интересующаяся межнациональными проблемами. Зубов,
развернув карту, изложил суть плана. Первый этап: проведение референдума в
районах Азербайджана с высоким процентом армянского населения и в районах
Армении с высоким процентом азербайджанского населения. Предмет
референдума: должен ли ваш район (в отдельных случаях сельсовет) перейти к
другой республике или остаться в пределах данной республики. Авторы проекта
предполагали, что примерно равные территории с примерно равным населением
должны будут перейти в подчинение Армении из Азербайджана и в подчинение
Азербайджану из Армении. Они предполагали также, что уже само объявление
этого проекта и обсуждение его деталей повернет умы людей от конфронтации к
диалогу и что в дальнейшем создадутся условия для более спокойных
межнациональных отношений. При этом они считали необходимым на
промежуточных этапах присутствие в неспокойных районах специальных войск
для предупреждения вспышек насилия. От Азербайджана к Армении, по их
прикидкам, должны бы, в частности, отойти область Нагорного Карабаха, за
исключением Шушинского района, населенного азербайджанцами, и населенный
преимущественно армянами Шаумяновский район. Мне проект показался
интересным, заслуживающим обсуждения. На другой день я позвонил А. Н.
Яковлеву, сказал о том, что мне принесли проект, и попросил о встрече для
его обсуждения. Встреча состоялась через несколько часов в тот же день в
кабинете Яковлева. Я за вечер накануне подготовил краткое резюме достаточно
пухлого и наукообразного текста проекта трех авторов. Именно мое резюме я
первым делом дал прочитать Яковлеву. Он сказал, что как материал для
обсуждения документ интересен, но безусловно при нынешних крайне
напряженных национальных отношениях совершенно неосуществим. "Вам было бы
полезно съездить в Баку и Ереван, посмотреть на обстановку на месте..." В
это время зазвонил телефон. Яковлев взял трубку и попросил меня выйти к
секретарю. Через 10-15 минут он попросил меня вернуться в кабинет и сказал,
что говорил с Михаилом Сергеевичем - тот так же, как и он, считает, что
сейчас невозможны какие-либо территориальные изменения. Михаил Сергеевич
независимо от него высказал мысль, что будет полезно, если я съезжу в Баку
и Ереван. "Практически вы могли бы взять кого-либо из вашей "Народной
трибуны" (Яковлев нарочно перепутал название) и кого-то из авторов
проекта". Я сказал, что я хотел бы в качестве члена делегации иметь мою
жену, остальные фамилии я согласую. Если нам будут оформлены командировки,
мы могли бы выехать очень быстро. "Конечно, конечно. Резюме, я понял по
приписке о комитете "Карабах", писали вы?" - "Да". Речь в приписке шла о
членах комитета "Карабах", арестованных в Армении. Как известно, этот
Комитет был создан в Ереване для организации поддержки требований армян
Нагорного Карабаха и приобрел огромное влияние в республике; фактически
именно он проводил грандиозные митинги и, когда выявилась односторонняя,
проазербайджанская позиция центрального руководства, участвов