ал с начальником полигона генералом
Б. Он сказал ему:

- Ты должен выступить на похоронах (погибшего солдата. - А. С.). Подпиши
письмо родителям солдата. Там должно быть написано, что их сын погиб при
выполнении боевого задания. Позаботься о пенсии.

Наконец, все уселись. Коньяк разлит по бокалам. "Секретари" Курчатова,
Харитона и мои стояли вдоль одной из стен. Неделин кивнул в мою сторону,
приглашая произнести первый тост. Я взял бокал, встал и сказал примерно
следующее:

- Я предлагаю выпить за то, чтобы наши изделия взрывались так же успешно,
как сегодня, над полигонами и никогда - над городами.

За столом наступило молчание, как будто я произнес нечто неприличное. Все
замерли. Неделин усмехнулся и, тоже поднявшись с бокалом в руке, сказал:

- Разрешите рассказать одну притчу. Старик перед иконой с лампадкой, в
одной рубахе, молится: "Направь и укрепи, направь и укрепи". А старуха
лежит на печке и подает оттуда голос: "Ты, старый, молись только об
укреплении, направить я и сама сумею!" Давайте выпьем за укрепление.

Я весь сжался, как мне кажется - побледнел (обычно я краснею). Несколько
секунд все в комнате молчали, затем заговорили неестественно громко. Я же
молча выпил свой коньяк и до конца вечера не открыл рта. Прошло много лет,
а до сих пор у меня ощущение, как от удара хлыстом. Это не было чувство
обиды или оскорбления. Меня вообще нелегко обидеть, шуткой - тем более. Но
маршальская притча не была шуткой. Неделин счел необходимым дать отпор
моему неприемлемому пацифистскому уклону, поставить на место меня и всех
других, кому может прийти в голову нечто подобное. Смысл его рассказика
(полунеприличного, полубогохульного, что тоже было неприятно) был ясен мне,
ясен и всем присутствующим. Мы - изобретатели, ученые, инженеры, рабочие -
сделали страшное оружие, самое страшное в истории человечества. Но
использование его целиком будет вне нашего контроля. Решать ("направлять",
словами притчи) будут они - те, кто на вершине власти, партийной и военной
иерархии. Конечно, понимать я понимал это и раньше. Не настолько я был
наивен. Но одно дело - понимать, и другое - ощущать всем своим существом
как реальность жизни и смерти. Мысли и ощущения, которые формировались
тогда и не ослабевают с тех пор, вместе со многим другим, что принесла
жизнь, в последующие годы привели к изменению всей моей позиции. Об этом я
расскажу в следующих главах.

Примерно через год после испытания 1955 года, точней - в сентябре-октябре,
вышло Постановление Совета Министров о награждении участников разработки,
изготовления и испытания "третьей идеи". Зельдович и Харитон были
награждены третьей медалью Героя Социалистического Труда (Курчатов,
кажется, тоже, если он не был награжден ранее), я был награжден второй
медалью, ордена получили очень многие теоретики объекта; одновременно
нескольким участникам (мне в том числе) была присуждена Ленинская премия,
только что восстановленная (Сталин в свое время ввел премии своего имени и
Ленинские премии перестали присуждаться). Ордена, медали и значки лауреатов
вручал на специальном заседании Георгадзе. В ожидании начала церемонии он
разговаривал с нами о последних событиях - тогда как раз началось
венгерское восстание и война 1956 года на Ближнем Востоке. Георгадзе сказал:

- Ну, в Венгрии мы, конечно, вдарим. Надо бы и на Ближнем Востоке вдарить
как следует, но далеко. А жаль!

31 декабря я был приглашен с женой в Кремль на новогодний вечер-прием. На
лестнице мы встретили Неделина. Он не узнал меня и не ответил на
приветствие - может, случайно (верней всего), а может, и потому, что я уже
был для него "не наш человек". О Неделине есть книга в серии "Жизнь
замечательных людей". Там, однако, очень глухо говорится об обстоятельствах
его гибели. Я расскажу об этом здесь, хотя это и не имеет прямого отношения
к теме этой главы (мой источник - устный рассказ одного из очевидцев).

Неделин погиб при испытаниях новой межконтинентальной баллистической
ракеты. Хотя к этому времени (насколько я помню, это был 1960 год) у СССР
уже была межконтинентальная ракета, новая ракета обладала многими
технико-тактическими преимуществами, и ей придавалось большое значение.
Неделин был руководителем испытаний (кажется, председателем Государственной
комиссии). Ракета была установлена на стартовом столе. В это время в Тихом
океане уже был объявлен запретный район, куда должна была попасть ракета
(ее головная часть); множество военных кораблей патрулировали участок по
периметру, специальные суда с телеметрической аппаратурой заняли свои
позиции. При проверке автоматики ракеты на пульт управления поступил
сигнал, свидетельствовавший о возможной неисправности схемы. Руководители
бригад, работавших по подготовке автоматики, доложили Неделину, что в
сложившейся ситуации все работы следует прекратить до обнаружения
неисправности и ее исправления. Неделин сказал:

- Мы не можем нарушить правительственные сроки.

И приказал продолжать работы по подготовке ракеты к старту.

По приказу маршала его стул и рабочий столик были поставлены на стартовой
плите непосредственно под соплами. Бригады наладчиков возобновили свою
работу на балкончиках на различных ярусах стоящей вертикально ракеты.
Неожиданно заработали основные двигатели. Вырвавшиеся из сопел струи
раскаленного газа ударили по стартовой плите и взмыли вверх, охватив огнем
балкончики, на которых находились люди. Неделин, вероятно, погиб в первые
же секунды. Одновременно с двигателями включились автоматические
кинокамеры, запечатлевшие эту ужасную трагедию. Люди на балкончиках
метались в огне и дыме, многие прыгали вниз и исчезали в пламени. Кому-то
одному удалось выбежать из огня, он добежал до окружающей стартовую позицию
колючей проволоки и повис на ней. В следующую минуту пламя поглотило и его.

Всего погибло около 190 человек.


ГЛАВА 14

Непороговые биологические эффекты

В годы, последовавшие за испытанием принципов "третьей идеи" в 1955 году,
как нашим, так и вторым объектом были разработаны многочисленные
термоядерные изделия разных весов и мощностей, предназначенные для
различных носителей. Это было развитие нашего успеха, потребовавшее,
однако, вновь больших усилий, а также многих испытаний.

Тогда же меня все больше стали волновать биологические последствия
испытаний. Меня натолкнула на эту проблему сама жизнь, личное участие в
ядерных испытаниях и подготовке к ним. Большую психологическую роль при
этом (и в дальнейшем) играла некая отвлеченность моего мышления и
особенности эмоциональной сферы. Я говорю здесь об этом без самовосхваления
и без самоосуждения - просто констатирую факт. Особенность отдаленных
биологических последствий ядерных взрывов (в особенности при воздушных
взрывах, когда радиоактивные продукты разносятся по всей Земле или, точней,
по всему полушарию) в том, что их можно вычислить, определить более или
менее точно общее число жертв, но практически невозможно указать, кто
персонально эти жертвы, найти их в человеческом море. И наоборот, видя
умершего человека, скажем от рака, или видя ребенка, родившегося с
врожденными дефектами развития, мы никогда практически не можем утверждать,
что данная смерть или уродство есть последствие ядерных испытаний. Эта
анонимность или статистичность трагических последствий ядерных и
термоядерных испытаний создает своеобразную психологическую ситуацию, в
которой разные люди чувствуют себя по-разному. Я, однако, никогда не мог
понять тех, для кого проблемы просто не существует.

Отдаленные биологические последствия ядерных взрывов в основном связаны с
так называемыми непороговыми эффектами. Ниже я поясню, что под этим
подразумевается.

Одним из таких эффектов являются генетические повреждения. В связи с
проблемой ядерных испытаний я вновь вспомнил о своем юношеском интересе к
генетике. В этой науке тогда как раз происходили драматические события.
Уотсон и Крик расшифровали строение молекулы ДНК в виде двойной спирали и
утвердили ее решающую роль в механизме наследственности. В
научно-популярном американском журнале "Сайентифик Америкэн" я прочел
блестящую статью Гамова, в которой рассказывалось об открытии Уотсона и
Крика и излагались собственные идеи Гамова о генетическом коде (в основном
оказавшиеся правильными).

Действие радиации на наследственность экспериментально изучалось уже давно.
Даже самая малая доза облучения может вызвать повреждение наследственного
механизма (как теперь стало ясно - молекулы ДНК), привести к наследственной
болезни или смерти. Не существует никакого "порога", т. е. такого
минимального значения дозы облучения, что при меньшей дозе уже никогда, ни
в каком случае не произойдет поражения. Генетическое поражение носит
вероятностный характер. Это значит, что от дозы облучения зависит
вероятность (относительная частота) поражения, но, в известных пределах, не
зависит характер поражения. Говоря несколько схематически, если возникшая
при облучении активная молекула (например, перекиси водорода) поразит один
участок ДНК, то произойдет некоторое вполне определенное поражение, если не
поразит - не произойдет ничего.

Вероятность поражения пропорциональна дозе облучения (опять же при
достаточно малой дозе). Таким образом, при стремлении к нулю дозы облучения
к нулю же стремится и число пораженных людей, но не степень поражения у
тех, кому "не повезло". Можно сказать и иначе. Число случаев поражения
определяется произведением дозы облучения на число подвергшихся этому
облучению людей. Если уменьшить дозу облучения в сто раз, но одновременно
увеличить в сто раз число облученных, число пострадавших не изменится. Это
и есть ситуация непорогового эффекта - при генетических поражениях и
аналогично и в других случаях. Непороговые биологические эффекты ставят нас
перед нетривиальной моральной проблемой. Как я уже отмечал, они полностью
"анонимны". При этом все произошедшие за последние десятилетия
испытательные взрывы дают малую относительную добавку к смертности и
болезням от других причин. Но так как людей на Земле очень много, а через
некоторое время, в течение периода распада радиоактивных веществ, их станет
еще больше, то абсолютные цифры ожидаемого числа поражений и гибели крайне
велики, чудовищны (речь идет, конечно, о взрывах в воздухе, на поверхности
земли, о подводных взрывах, но не о подземных).

(Добавление 1987 г. Необходимо, однако, иметь в виду, что действие
непороговых биологических эффектов радиации при малых дозах облучения,
сравнимых с естественным фоном, не изучено экспериментально с должной
степенью достоверности. Очень велики трудности, связанные с гетерогенностью
изучаемого ансамбля и невозможностью контрольного эксперимента, необходима
непомерно большая статистика. Нельзя исключить того, что при малых дозах
действуют репарационные (исправляющие дефекты) механизмы и по этой и другим
причинам имеет место существенная нелинейность эффекта. Нельзя также
полностью исключить существования положительного эффекта малых доз
радиации. Поэтому ко всем приведенным в этой главе соображениям и оценкам
следует относиться с известной степенью осторожности.)

После этого общего введения отвлекусь немного от последствий ядерных
испытаний и расскажу о некоторых других занимавших меня тогда делах, начав
с вопросов генетики. Мой интерес к ним был трояким - в связи с большой
ролью генетических эффектов в общей картине биологического действия
ядерного оружия, общефилософский и связанный с той драмой, которую
переживала тогда советская биология в результате действий лысенковской
мафии. Случилось так, что я уже не раз соприкасался с этой последней
проблемой и довольно хорошо знал ситуацию (от друзей и знакомых, в
частности от Игоря Евгеньевича и по Академии).

В 1956 году (кажется) Я. Б. Зельдович повел меня к Н. П. Дубинину, который
был тогда одним из опальных вождей опальной генетики. Мы пришли к нему на
квартиру, которая была тогда его экспериментальной базой (в институте, где
он формально числился, генетика была под запретом). Н. П. показал нам
колонии дрозофил, с которыми он работал, а потом рассказал - в сжатой и
яркой форме, со многими деталями и примерами, которые я сейчас забыл - об
огромных научных и практических достижениях генетики за рубежом и о нашем
отставании, о многомиллиардных перспективах использования этих достижений в
сельском хозяйстве и медицине. Произвел он на меня тогда впечатление умного
и делового, с хваткой человека. Наш визит к Дубинину был не просто
экскурсией. В это время Курчатов собирался организовать в своем институте в
порядке меценатства некое прибежище для опальных генетиков, и ему нужно
было иметь рядом беспристрастных людей, с которыми он мог бы
посоветоваться. Вскоре после визита к Дубинину я позвонил А. Н. Несмеянову,
тогдашнему (после смерти С. И. Вавилова) президенту Академии, и спросил
его, как он терпит все выходки Лысенко, которые наносят такой огромный
вред. Несмеянов ответил, что, по его мнению, Лысенко ведет сейчас
арьергардные бои, постепенно сдавая позиции, а честные биологи не сидят
сложа руки, скоро будет письмо в ЦК, которое должно изменить положение.
Конечно, Несмеянов приукрашивал ситуацию. Письмо биологов (с 300-ми
подписями) действительно было отправлено, но вызвало только негативную
реакцию как беспринципная "коллективка". У кого-то были неприятности. А
Лысенко выступил в "Правде" с новой "теоретической" и "проблемной" статьей
на целую страницу. Я часто спрашивал себя, что дает возможность Лысенко и
его мафии удерживать позиции в хрущевскую эпоху, когда уже нельзя было
столь успешно применять методы доносов и лжефилософии, на которых был
основан его успех в тридцатых-сороковых годах. Я думаю, что тут две причины.

Во-первых, у Лысенко всегда была наготове "идея", обещающая гигантский
практический успех в сельском хозяйстве немедленно и почти что даром.
Никита Сергеевич часто не мог противостоять такому соблазну. А когда все
проваливалось, у Лысенко была наготове новая идея, столь же обещающая. Но
главное было не в этом. Весь аппарат партийного руководства сельским
хозяйством был пронизан сверху донизу ставленниками лысенковской мафии. Эти
люди давно, еще при Сталине, связали себя с лысенковской демагогией и с
лысенковцами. Им уже поздно было "менять кожу". Именно они и поддерживали
новые лысенковские авантюры и яростно боролись с настоящей биологией,
победа которой угрожала их положению. Потребовалась "вторая октябрьская
революция" - снятие Хрущева в октябре 1964 года, чтобы вся эта компания
одновременно изменила ориентацию. Зарубежным советологам и кремленологам
следует призадуматься над этой историей. Она, по-моему, многое раскрывает в
механизме управления нашего государства. Борьба за научную биологию еще
появится на страницах этой автобиографии.

В те годы было еще несколько общественных начинаний, в которые меня тогда
вовлек Зельдович, а мое участие было относительно пассивным. Одно из этих
выступлений было связано с кампанией в прессе против незадолго перед этим
опубликованной пьесы Зорина "Гости". Я не помню, в чем там было дело, но
пьеса, написанная на гребне "оттепели", задевала новую советскую партийную
бюрократию, ее высокомерие, жадность и тупой эгоизм и противопоставляла ей
"народ" и "истинных" ленинцев, в том числе реабилитированных "старичков".
Зельдович подбил меня написать письмо Хрущеву (а сам оставался в тени!).
Конечно, мне не следовало так начинать свою эпистолярную деятельность, это
было "не постановочно", я просто поддался на "подначку". Но, с другой
стороны, как-то надо было начинать. А принципиально - выступить против
"нового класса" (по терминологии Джиласа) - не так уж и плохо. Это было мое
первое письмо Хрущеву и вообще первое выступление вне специальности. Я
плохо помню, чем кончилось это дело. Кажется, из какого-то отдела ЦК пришла
формальная отписка.

Другое начинание было связано с проблемой спецшкол, а именно - школ с
физико-математическим уклоном. Тогда только еще обсуждалось, нужны ли они и
не противоречит ли это каким-либо социальным или педагогическим принципам.
Зельдович и я вместе написали и отдали в "Известия" заметку, где защищалась
идея таких школ (мы привели довольно очевидные аргументы "за" и уклонились
от дискуссии с оппонентами, оставив все возможные возражения без ответа)1.
Наша заметка вызвала оживленную полемику, в том числе остроумный и ядовитый
фельетон Носова (автора "Незнайки") в сатирическом журнале "Крокодил".

Вернусь теперь к главной теме этой главы - к проблеме последствий ядерных
испытаний и к тому, как я постепенно начал все более активно действовать в
этом направлении.

В 1957 году я написал, а в 1958-м - опубликовал (в журнале "Атомная
энергия" за июль 1958 года) статью "Радиоактивный углерод ядерных взрывов и
непороговые биологические эффекты"1. Работа над ней явилась важным этапом в
формировании моих взглядов на моральные проблемы ядерных испытаний. Я не
могу сейчас с полной уверенностью восстановить всю предысторию статьи -
постараюсь изложить то, что вспомнил.

В начале 1957 года И. В. Курчатов предложил мне написать статью о
радиоактивных последствиях взрывов так называемой "чистой" бомбы (возможно,
я в какой-то форме "напросился" на это задание). Предложение было связано с
появившимися в иностранной печати сообщениями о разработке в США чисто
термоядерной ("чистой") бомбы, в которой не используются делящиеся
материалы и поэтому нет радиоактивных осадков; утверждалось, что это оружие
допускает более массовое применение, чем "обычное" термоядерное, без
опасения нанести ущерб за пределами зоны разрушений ударной волной, и что
поэтому оно более приемлемо в моральном и военно-политическом смысле. Я
должен был объяснить, что это на самом деле не так. Таким образом,
первоначальная цель статьи была - осудить новую американскую разработку, не
затрагивая "обычного" термоядерного оружия. Т. е. цель была откровенно
политической, и поэтому присутствовал неблаговидный элемент некоторой
односторонности. Но в ходе работы над статьей и после ознакомления с
обширной гуманистической, политической и научной литературой я существенно
вышел за первоначально запланированные рамки. Среди научных источников
статьи упомяну работы Овсея Лейпунского (брата одного из авторов советских
реакторов-бридеров на быстрых нейтронах), Либби, Адашникова и Шапиро. Из
литературы, носившей "философско-гуманистическую" ориентацию, назову
выступления Альберта Швейцера, произведшие на меня большое впечатление
(почти через 20 лет я вспомню об этом, составляя текст выступления на
Нобелевской церемонии). Мне кажется, я ушел от первоначальной
односторонности. Приведу две цитаты из статьи:

"Количество жертв дополнительной радиации <...> определяется так
называемыми непороговыми биологическими эффектами" (т. е. такими, которые
действуют при самых малых дозах облучения и приводят статистически к
большим итоговым эффектам смертности и болезней за счет того, что облучению
подвергаются огромные массы людей, все человечество на протяжении многих
поколений).

"Простейшим непороговым эффектом радиации является воздействие на
наследственность <...> Для необратимого изменения гена (так называемой
генной мутации) достаточно одного акта ионизации, поэтому генетические
изменения могут возникать при самых малых дозах облучения с вероятностью,
точно пропорциональной дозе".

Коэффициент увеличения вероятности наследственных болезней в работе оценен
в 10-4 на рентген (единица дозы облучения). В работе оценены также
соответствующие коэффициенты для раковых заболеваний и высказано
предположение о непороговом характере снижения иммунологических реакций и
происходящих отсюда преждевременных смертей. Для суммарной оценки этих двух
эффектов используются данные о средней продолжительности жизни
врачей-рентгенологов и радиологов - сниженной на 5 лет при дозе, вероятно
не превышающей 1000 рентген за всю жизнь.

Далее высказываются предположения,