етверть века, я могу неточно передать
отдельные выражения. Но я ручаюсь за общий смысл того, что мне, тогда еще
вполне "своему", довелось услышать.

Мне кажется, что это заявление - очень важное свидетельство о глубинных
"нефтяных" корнях трагических событий на Ближнем Востоке с тех пор и до
наших дней. Я уже не раз писал об этом заявлении Горкина (или другого
высокопоставленного чиновника), но как будто комментаторы не обращали на
него внимания. Сейчас, когда в Европе идут дебаты об ядерной энергетике, о
строительстве газопровода, мне хотелось бы еще раз напомнить об этом.


ГЛАВА 13

Испытание 1955 года

В начале октября изделие "третьей идеи", страховочное классическое изделие
и еще одно, тоже предназначенное к испытаниям, были собраны, погружены в
эшелон и отправлены на восток. В середине октября я отправился на испытания
опять поездом, на этот раз с "секретарями", которые были приставлены ко мне
с лета 1954 года. Кроме них, в вагоне ехали еще два постоянных проводника
(это был вагон Ю. Б. Харитона). Как я уже писал, фактически "секретари" -
это были офицеры личной охраны из специального отдела КГБ, их задача была
оберегать мою жизнь, а также предупреждать нежелательные контакты
(последнее не скрывалось). Мои "секретари" жили - и на объекте, и в Москве
- в соседнем доме. Выходя на улицу, я был обязан вызывать их специальной
кнопкой. Подразумевалось также, что я буду делать это при возникновении
опасности. Один из "секретарей" - полковник КГБ, в свое время служивший в
погранвойсках, затем в личной охране Сталина (в 1941 году подготавливал
дома, в которых должны были жить Сталин и его аппарат при предполагавшейся,
затем отмененной, эвакуации в Горький - опять Горький...), потом он
работал, как он говорил, "на арестах" в Прибалтике, там это было опасной
работой. Он был очень тактичен, даже, без назойливости, предупредителен. В
это время, мне кажется, он уже всерьез подумывал о выходе на пенсию. Второй
- лейтенант, очень старательный и предупредительный; иногда он пытался, без
большого успеха, политически меня воспитывать; студент-заочник юридического
факультета. В карманах "секретари" носили пистолеты системы Макарова, но
лишь по моей просьбе показали мне их. Они умели стрелять не вынимая
пистолетов из кармана, как они мне однажды сказали. Оба женаты. Жены жили
постоянно на объекте, мы с Клавой иногда встречали их в кино. Часто, когда
я уезжал в Москву, они провожали мужей на вокзале. У полковника была дочь.
Клава очень нервничала от постоянного присутствия "секретарей", я относился
к этому спокойней. "Секретари" были у меня с лета 1954 до ноября 1957 года.
Их отменили одновременно мне и Зельдовичу в результате ходатайства Харитона
перед Сусловым по просьбе Зельдовича. Зельдович ходил с "секретарями" менее
года и очень этим тяготился. У Курчатова и Харитона "секретари" остались.

Уезжали мы с Ярославского вокзала. Наш вагон был прицеплен к экспрессу
Москва - Пекин. На перроне собралось очень много сотрудников КГБ в форме и
без нее. "Секретари" познакомили меня со своим начальником (начальником
отдела личной охраны). Мы вошли в вагон, радио заиграло "Москва - Пекин,
Москва - Пекин" (песня о советско-китайской дружбе с рефреном "Сталин и Мао
слушают нас, слушают нас, слушают нас"), и поезд тронулся на восток.

На полигоне опять был сюрприз, хотя и не такой драматический, как два года
назад. Тот же "злой гений" Гаврилов, оправдывая свое прозвище, вновь
откопал проблему. На этот раз испытание было намечено в авиационном
варианте: изделие сбрасывалось в виде авиабомбы и должно было взорваться на
такой высоте, на которой не образуется радиоактивного следа (поднятые с
земли пылинки не смешиваются с радиоактивным облаком). Так что с этой
стороны проблемы не было. Но возникла другая. Гаврилов обратил внимание на
то, что тепловое излучение, возникающее при мощном термоядерном взрыве,
может вызвать столь сильный разогрев обшивки самолета, что он развалится
(на самом деле авиационные специалисты знали об этой проблеме и даже
приняли некоторые меры - самолет был окрашен ослепительно белой
"отражающей" краской и без традиционных в авиации звезд - из опасения
образования дыр; но они не знали предполагаемой нами мощности взрыва - их
мер было недостаточно). Эффект поражения тепловым излучением зависит от
расстояния, на котором в момент взрыва находятся друг от друга
самолет-носитель и изделие (авиабомба). Расстояние было меньше
необходимого, так как сброшенная авиабомба по инерции продолжает лететь по
направлению полета самолета и лишь немного сносится сопротивлением воздуха
назад. Было решено снабдить испытываемое изделие парашютом (для боевых
изделий существуют и другие возможности решения проблемы - я о них не буду
говорить). На полигон приехали специалисты из парашютного НИИ (есть,
оказывается, и такой). Вместе мы выбрали подходящий грузовой парашют.

В одну из ночей на полигоне мне не спалось, и я рассчитал методом разностей
траекторию нашей авиабомбы при сбрасывании на выбранном парашюте. Конечно,
прямой необходимости в этом не было, но было, как всегда, приятно
(употребим это слово) получить число своими руками (в данном случае - число
калорий на 1 кв. см и нагрев обшивки самолета).

Как-то в эти дни я оказался в столовой за одним столиком с генералом
авиации. Я попросил его разрешить мне лететь на самолете-носителе, с
которого в день испытания будет сброшено изделие. Он сказал, что это
исключено. Во-первых, на военном самолете вообще запрещено летать
кому-либо, кроме экипажа. Кроме того, в боевом полете кабина
разгерметизирована и экипаж летит в кислородных приборах - с непривычки мне
будет очень трудно.

В начале ноября было проведено первое испытание этой сессии, не имевшее
отношения к "третьей идее". Так же как "не главное" испытание в 1953 году,
оно не оставило у меня каких-либо особых воспоминаний.

Городок, в котором мы расположились, стоял прямо на берегу Иртыша. В
середине ноября я впервые увидел осенний ледоход. Это явление обычно для
сибирских рек, текущих с юга на север, но для меня, проведшего всю жизнь в
европейской части страны, оно было внове - величественное, удивительно
красивое и завораживающее зрелище! Темная, бурая иртышская вода, покрытая
тысячами воронок, несла на север голубовато-молочные льдины, кружила и с
грохотом сталкивала их. Смотреть на это хотелось часами, до боли в глазах и
головокружения. Природа показывала свою первичную мощь, перед которой все
выходящее из рук человека кажется ничтожной подделкой.

Приближался день Д (т. е. день испытания, по принятому в штабных документах
способу обозначения). В день Д-2 состоялась "генеральная репетиция" (ГР -
на том же языке). С самолета-носителя был сброшен на парашюте макет изделия
того же веса, обводов, расположения центра тяжести. Было зарегистрировано
срабатывание автоматики в расчетный момент в расчетной точке, а также была
проверена работа всей очень сложной автоматики испытательного поля и
многочисленных расположенных на нем приборов, предназначенных для измерения
мощности взрыва и регистрации происходящих при этом процессов.

Испытание было намечено на 20 ноября. Самолет-носитель взлетел с аэродрома
под Семипалатинском с изделием в бомбо-люке. Все участники испытания
заранее заняли свои места. Однако за час до испытания неожиданно изменилась
погода, небо затянуло низкими облаками. Бомбометание по оптическому прибору
и, что особенно считалось важным, - все оптические измерения мощности и
процессов взрыва оказались невозможными. Руководство приняло решение о
переносе испытания. При этом возник вопрос о посадке самолета с
термоядерным изделием на борту в непосредственной близости от
Семипалатинска. Меня и Зельдовича позвали в командный пункт, и мы написали
заключение, согласно которому при аварийной посадке нет оснований ожидать
больших неприятностей. Окончательное решение о посадке должен был принять
Курчатов. Потом он говорил:

- Еще одно такое испытание, как в 1953 и 1955 году, и я уже пойду на пенсию.

Вдобавок ко всему, за время, что самолет находился в воздухе, обледенела
взлетно-посадочная полоса. По команде была поднята расположенная в
Семипалатинске воинская часть; солдаты кое-как очистили полосу, все
обошлось.

Испытание изделия, в котором впервые была применена "третья идея",
состоялось 22 ноября 1955 года. Видимость в этот день была хорошая, но
имело место инверсное распределение температуры воздуха (т. е. внизу был
расположен более холодный воздух, а выше располагался более теплый, это
приводит к "прижиманию" ударной волны к земле). Метеорологическая служба и
служба прогноза действия взрыва дали согласие на проведение испытания.

Штаб испытания находился в здании одной из лабораторий на окраине того
городка, в котором мы жили и работали. Большинство наблюдателей
располагалось на так называемой "половинке" - на половине расстояния от
центра испытательного поля до городка. В 1953 году я тоже наблюдал
испытание оттуда, но в этот раз мне, Зельдовичу и еще нескольким
сотрудникам объекта и институтов, которые могли понадобиться руководителям
испытания, было предложено находиться поблизости от штаба. Во дворе
лаборатории был устроен невысокий помост, и мы разместились на нем. Сразу
за забором, окружавшим лабораторию, начиналась степь. Она была покрыта
тонким слоем снега, сквозь который торчали кое-где сухие ковыльные стебли.

За час до момента взрыва я увидел самолет-носитель; он низко пролетал над
городком, делая разворот. Самолет, видимо, только что взлетел и еще не
успел набрать высоту. Ослепительно белая машина со скошенными назад
крыльями и далеко вынесенным вперед хищным узким фюзеляжем, вся - движение
и готовность к удару, производила зловещее впечатление. Невольно
вспомнилось, что у многих народов белый цвет символизирует смерть (я как
раз тогда прочитал об этом в прекрасной книге Проппа).

Час томительного ожидания. Затем из установленного около помоста
репродуктора мы услышали слова диспетчера (как всегда, с какой-то
торжественной интонацией, почти "левитановской"):

- Внимание! Самолет на боевом заходе. До сброса осталось 5 минут. 4. 3. 2.
1. 0. Бомба сброшена! Парашют! 1 минута! 30 секунд. 20, 10, 5, 4, 3, 2, 1,
0!

В этот раз я, по описанию проведения испытаний в американской "Черной
книге", не надел черных очков (сняв их потом, уже ничего не видишь из-за
ослепления, а в них видно плохо). Вместо этого я встал спиной к точке
взрыва и резко повернулся, когда здания и горизонт осветились отблеском
вспышки. Я увидел быстро расширяющийся над горизонтом ослепительный
бело-желтый круг, в какие-то доли секунды он стал оранжевым, потом
ярко-красным; коснувшись линии горизонта, круг сплющился снизу. Затем все
заволокли поднявшиеся клубы пыли, из которых стало подниматься огромное
клубящееся серо-белое облако, с багровыми огненными проблесками по всей его
поверхности. Между облаком и клубящейся пылью стала образовываться ножка
атомно-термоядерного гриба. Она была еще более толстой, чем при первом
термоядерном испытании. Небо пересекли в нескольких направлениях линии
ударных волн, из них возникли молочно-белые поверхности, вытянувшиеся в
конуса, удивительным образом дополнившие картину гриба. Еще раньше я ощутил
на своем лице тепло, как от распахнутой печки, - это на морозе, на
расстоянии многих десятков километров от точки взрыва. Вся эта феерия
развертывалась в полной тишине. Прошло несколько минут. Вдруг вдали на
простиравшемся перед нами до горизонта поле показался след ударной волны.
Волна шла на нас, быстро приближаясь, пригибая к земле ковыльные стебли. Я
скомандовал:

- Прыгай! - и прыгнул с помоста сам. Большинство последовало моему примеру,
кроме младшего из "секретарей" (он в этот день был дежурным и, видимо,
постеснялся). Волна ударила нас по ушам, толкнула, но все, кроме
"секретаря" на помосте, остались на ногах; он упал и получил какие-то,
правда незначительные, ушибы. Волна ушла дальше, и до нас донесся треск,
грохот и звон разбиваемых стекол. Зельдович подбежал ко мне с криком:

- Вышло! Вышло! Все получилось! - и стал обнимать.

Все мы были немного не в себе. Через несколько минут из здания штаба вышли
руководители - военный руководитель испытания маршал М. И. Неделин,
командующий ракетными войсками СССР1, Курчатов, Завенягин, научный
руководитель объекта Харитон, военное, административное и партийное
начальство (в том числе начальник оборонного отдела ЦК Сербин),
руководители служб испытания. Завенягин растирал рукой огромную шишку на
лысой голове. От ударной волны в штабе треснул потолок и обрушилась
штукатурка. Завенягин выглядел возбужденным, как все, и счастливым. Хотя он
этого и не знал еще, это был апогей его карьеры - через полтора-два года
(примерно) он умер2. Разойдясь с женой, Завенягин жил совсем один. Когда у
него случился сердечный приступ, "скорая" приехала с опозданием - он был
уже мертв.

Испытание было завершением многолетних усилий, триумфом, открывавшим пути к
разработке целой гаммы изделий с разнообразными высокими характеристиками
(хотя при этом встретятся еще не раз неожиданные трудности). Через
несколько часов выяснилось, что ударная волна натворила гораздо больше бед,
чем разрушенный потолок в штабе и шишка на голове министра. На "половинке"
наши ребята лежали на земле, согласно инструкции, и никто из них не
пострадал (правда, один из них, потеряв, вероятно, контроль над собой,
побежал от взрыва, и его как следует стукнуло о землю). Но рядом с ними
взвод солдат был размещен в траншее, траншею завалило взрывом, и один
солдат, молодой парень первого года службы, погиб. Другая страшная беда
произошла в поселке за пределами полигона (где, по всем расчетам, вообще
было безопасно). Жители там по приказу находились в несколько примитивном,
вероятно, бомбоубежище. Когда вспышка осветила небо, все решили, что уже
можно выйти на поверхность. В бомбоубежище осталась только двухлетняя
девочка, игравшая какими-то кубиками. Ударная волна обрушила бомбоубежище,
и девочка погибла. Ее мать, как мне сказали, одинокая, незамужняя немка,
одна из тех, кого насильно вывезли в Казахстан в начале войны. В другом
поселке в сельской больнице обрушился потолок в женской палате. Несколько
человек (кажется, шесть) получили серьезные повреждения, у нескольких
пожилых женщин был перелом позвоночника. По приезде в Москву я позвонил
заместителю министра здравоохранения Аветику Игнатьевичу Бурназяну и
попросил его принять меры по оказанию специальной помощи этим женщинам,
включая предоставление им пенсии по фондам МСМ. Он сказал, что примет меры.
К сожалению, я не проверил, что было реально сделано; быть может, и ничего.

Менее трагические события: в нашем поселке побито огромное количество
стекла, в Семипалатинске (150 км от точки взрыва) оконное стекло обрушилось
на мясокомбинате в заготовленный фарш. Совсем далеко - в Усть-Каменогорске
- печная сажа пугала людей, вылетая из печей в дома. Подобные фокусы
ударных волн встречаются довольно часто. Если бы мы были более опытны, мы
должны были именно температурную инверсию считать достаточным поводом для
переноса срока испытания. Скорость ударной волны возрастает с ростом
температуры; поэтому, если температура по мере удаления с поверхности Земли
возрастает, то ударная волна как бы "пригибается" к ней и, соответственно,
меньше ослабляется с расстоянием. Но вообще предсказания тут затруднены. За
год до испытания 1955 года на армейских маневрах гораздо меньший - атомный
- взрыв тоже привел к трагическим последствиям. Там волна прошла неожиданно
далеко вдоль какого-то овражка. В деревне, расположенной около конца
овражка, дети прильнули к окнам, увидев яркую вспышку, осветившую небо.
Ударная волна выбила стекло и повредила глаза многим детям. В то же время у
расположившихся гораздо ближе от точки взрыва генералов ударная волна
только посбивала их генеральские фуражки, вызвав неудержимый смех Малышева
(не знаю, как у Жукова), - я основываюсь на рассказах очевидцев. Те же
очевидцы добавили, что между Жуковым и Малышевым была сильная вражда; не
знаю, в чем была ее причина. Однажды, как рассказывал В. Ю. Гаврилов, он
был свидетелем бурной стычки между ними на каком-то совещании: был не
только мат, но и взаимные угрозы расстрела. Подчиненные двух больших
начальников сидели при этом ни живы, ни мертвы.

20 ноября инверсии не было. Вполне возможно, если бы испытание не было
перенесено, оно обошлось бы без жертв.

Опять, как и в 1953 году, мы ездили на поле, на этот раз с более разумными
целями - вместе с командой, снимавшей пленки и показания приборов, прошлись
мимо разрушенных и искореженных зданий (специально построенных на поле, на
них проверялось действие ударной волны и теплового излучения на
сооружения). Во многих местах полыхали пожары, из-под земли били струи воды
из разорвавшихся под землей водопроводных труб, под ногами скрипели стекла
из выбитых окон, остро напоминая о годах войны. Еще несколько дней горела
подожженная тепловым излучением взрыва нефть в разрушенном нефтехранилище,
и густой черный дым стелился вдоль горизонта. Специальные команды вывозили
с поля подопытных животных - собак, коз, кроликов - смотреть на их мучения
было тяжело даже в кино.

Через несколько часов после испытания Зельдович сказал мне:

- Изделие (он вместо этого слова назвал кодовый номер. - А. С.) - г...о!

Я. Б. имел в виду, что измеренное значение одного из параметров процесса
взрыва - о нем только что нам сообщили - разительно разошлось с расчетным
значением; это могло означать, что мы не учитываем чего-то важного, а учтя
- можем существенно улучшить характеристики. В какой-то мере Я. Б. оказался
прав, хотя его правота первоначально вышла всем нам боком. Меня тогда слова
Я. Б. покоробили - они показались мне бравадой, вызовом судьбе - почти
кощунством.

Конечно, мы все понимали огромное военно-техническое значение проведенного
испытания. По существу, им была решена задача создания термоядерного оружия
с высокими характеристиками. Мы были уверены, что испытанное изделие станет
прототипом для термоядерных зарядов различных мощностей, веса и назначения.
Мы были очень возбуждены. Но это было не просто радостное возбуждение от
ощущения выполненного долга. Нами - мною во всяком случае - владела уже
тогда целая гамма противоречивых чувств, и, пожалуй, главным среди них был
страх, что высвобожденная сила может выйти из-под контроля, приведя к
неисчислимым бедствиям. Сообщения о несчастных случаях, особенно о гибели
девочки и солдата, усиливали это трагическое ощущение. Конкретно я не
чувствовал себя виновным в этих смертях, но и избавиться полностью от
сопричастности к ним не мог.

Вечером 22 ноября военный руководитель испытаний М. И. Неделин пригласил
руководящих работников обоих объектов, министерства, полигона, вооруженных
сил к себе на банкет в узком кругу по случаю удачного испытания.

(Неделин был главнокомандующим ракетными войсками СССР, во время войны
командовал артиллерией многих фронтов, возможно какое-то время был
главнокомандующим артиллерией. Это был плотный коренастый человек с обычно
негромким голосом, но с уверенными, не терпящими возражений интонациями.
Производил впечатление человека очень неглупого, энергичного и знающего.
Говорили, что в войну он был хорошим командиром, имел большие заслуги.

На полигоне Неделин вел себя активно, часто созывал совещания - был
значительно активнее своего предшественника Василевского. Я иногда бывал на
этих совещаниях. Один раз после совещания Неделин пригласил к себе в
коттедж человек 10, в том числе и меня. Он жил с ординарцем, исполнявшим
функции киномеханика. Смотреть на дому кинофильмы было любимым
времяпрепровождением маршала. В тот раз мы смотрели интересный французский
фильм "Тереза Ракэн" и видовой фильм об Индонезии.)

В одной из небольших комнат домика Неделина был накрыт парадный стол. Пока
гости рассаживались, Неделин разговарив