етителей!
И в каждом письме, у каждого посетителя реальная, большая беда, сложная
проблема, которую не решили советские учреждения. В отчаянии, потеряв почти
всякую надежду, люди обращались ко мне. Но и я почти никогда, почти никому
не мог помочь. Я это знал с самого начала, но люди-то надеялись на меня.
Трудно передать, как все это подавляло, мучило. К сожалению, я в этом
трудном положении слишком часто (по незнанию, что отвечать, по
неорганизованности, по заваленности другими срочными делами) выбирал самый
простой и самый неправильный путь: откладывал со дня на день, с недели на
неделю ответ на письмо; потом или отвечать уже было бесполезно по давности,
или оно терялось, но при этом не переставало мучить меня. Таких оставшихся
без ответа писем было бы еще гораздо больше, если бы не бесценная помощь,
оказанная мне Софьей Васильевной Каллистратовой. Ранее мне предложил свою
помощь один из советских журналистов, но я не сумел вовремя воспользоваться
ею. (Я не хочу называть фамилии, но тот, о ком я пишу, поймет, что речь
идет о нем, если эти воспоминания когда-либо попадут в его руки. Я
пользуюсь случаем выразить ему свою признательность.)

Прежде чем переходить к отдельным делам, я должен сказать несколько слов о
самой Софье Васильевне.

Это - удивительный человек, сделавший людям очень много добра. Простой,
справедливый, умный и добрый. Редко, когда все эти качества соединяются, но
тут это так. По профессии Софья Васильевна - юрист, адвокат. Более 20 лет
она вела защиту обвиняемых по уголовным делам, вкладывая в это дело всю
свою душу, жажду справедливости и добра, желание помочь - и по существу, и
морально - доверившимся ей людям. Нельзя было без волнения слушать ее
рассказы. Для нее всегда всего важней была судьба живого, конкретного
человека, стоящего перед ней. Однажды, как она рассказывала, она защищала
молодого солдата М., обвиненного в соучастии в изнасиловании. Улики явно
были недостаточны и, по убеждению Софьи Васильевны, он был невиновен, но
был приговорен к смерти. Она посетила какого-то большого начальника, и тот,
несколько неосторожно, не понимая, с кем имеет дело, стал ей рассказывать,
что сейчас расшаталась дисциплина в армии, очень много случаев воинских
преступлений и что с целью поднятия дисциплины суровый приговор М. очень
полезен, отменять его ни в коем случае не следует. Реакция Софьи Васильевны
была неожиданной для него, огненной. Она начала кричать на начальника:

- Вы что, на смерти, на крови этого мальчика хотите укреплять дисциплину,
учить своих подчиненных?!

...И дальше все, что тут следовало сказать. Кричала она так громко и
решительно, что начальник явно испугался. В конце концов ей удалось
добиться пересмотра приговора. В другом деле ей удалось добиться того, что
пятнадцатилетний приговор двум обвиняемым, которых она считала невиновными,
был заменен 10 годами заключения. Когда она, уже после оглашения приговора,
собирала свои бумаги, собираясь уходить, очень расстроенная, к ней подошли
члены кассационного суда и спросили:

- Ну что, товарищ адвокат, вы довольны результатом?

- Как же я могу быть довольна, ведь нет никаких доказательств вины
обвиняемых, а они приговорены к заключению!..

Несколько удивленный такой логикой, один из судей сказал:

- Если бы были доказательства, разве мы изменили бы приговор?..

Одним из выводов, которые Софья Васильевна вынесла из своего адвокатского
опыта, является неприятие смертной казни как нечеловеческого, чудовищного и
социально вредного института.

Всю свою жажду справедливости, осуществлению которой она пыталась
способствовать на протяжении многих лет адвокатской работы, она перенесла
на защиту обвиняемых за убеждения, узников совести. Эта единственно
возможная для нее позиция изменила всю ее жизнь, само место ее в мире. Эта
же линия в конце концов привела ее к участию в открытых общественных
выступлениях, в Хельсинкскую группу, а потом - к преследованиям, допросам,
обыскам.

Софья Васильевна защищала в числе других Петра Григоренко, Наталью
Горбаневскую. Читая материалы этих давних судов, видишь, как умно и смело
она вела защиту. Но не менее важна для обвиняемых была ее теплота при
встрече с ними, та связь с внешним миром, которая при этом
восстанавливалась.

Когда Софья Васильевна согласилась помогать мне в переписке, я стал
приносить к ней получаемые мною письма целыми сумками. Она отвечала на них,
давала юридические и просто житейские советы, основанные на ее богатом
жизненном опыте. Потом я подписывал эти письма (после обсуждения с нею),
она их отсылала. Конечно, и она не была способна сделать чудо. Но все же
письма не оставались без ответа. Это уже было кое-что, хотя бы в моральном
смысле. Софья Васильевна оставляла у себя письма и копии ответов. Но весь
этот архив через несколько лет попал в КГБ - он был конфискован при одном
из обысков у Софьи Васильевны. Поэтому я сейчас, в своих воспоминаниях,
очень мало что могу рассказать конкретно. Расскажу, что сохранила память
(дела, о которых речь ниже, как раз все шли помимо Софьи Васильевны, но и
по ним у меня сейчас нет материалов; все рассказываю по памяти, так что
возможны неточности и многое опущено).

Больше половины посетителей составляли люди, желающие уехать из страны.
Основываясь на опыте, извлеченном из этих дел, я уже не раз писал о тех
многообразных причинах, которые толкают людей на эмиграцию, и о почти
непреодолимых препятствиях, с которыми многие из них сталкиваются.

В дополнение к описанным ранее расскажу еще о двух, тоже в каком-то смысле
типичных делах.

Однажды к нам пришли молодые женщины-румынки. Они были одеты не по сезону
легко и явно растеряны. История их была такова. Они жили в Молдавии. Во
время войны еще совсем маленькими девочками они попали в Румынию, там
выросли, стали работать белошвейками. Около двух лет назад они по вызову
родственников из Молдавии приехали к ним, привезли с собой несколько
чемоданов всякого добра, нажитого ими за время работы в Румынии. Некоторое
время все было хорошо. Но постепенно отношения с родственниками стали
портиться, условия работы и заработки были не такими, на которые они
рассчитывали. Они решили вернуться в Румынию. Получили отказ. Тут начались
настоящие несчастья, с которыми они приехали к нам. Работы у них не было.
Родственники их попросту выставили, не отдав им, однако, почти ничего из
вещей, в том числе теплых. Этим объясняется их "летний" вид.

В этом деле отразилась ситуация с выездом в социалистические страны, еще
более трудная и часто более безнадежная, чем с выездом в капиталистические
страны или Израиль - заступиться совсем некому! В деле двух румынок Люсе
удалось помочь, выхлопотав израильский вызов; через полгода они уехали,
счастливые и благодарные.

Гораздо трудней сложились дела у семьи штурмана гражданской авиации
Евсюкова, решившей эмигрировать. Эти люди, по моему впечатлению, честные,
умные и мужественные, принявшие свое решение сознательно, с полным
пониманием тех трудностей, которые могли последовать и последовали. Евсюков
получал отказ за отказом. Подошел срок призыва в армию его сыну. Сын
отказался, так как служба в армии часто означает секретность, и был осужден
к 2,5 годам заключения.

(Добавление 1987 г. Весной 1986 года с Евсюковым-старшим беседовал
представитель КГБ. Он сказал - откажитесь от эмиграции, и все ваши беды
кончатся. Если будете продолжать свои попытки - пеняйте на себя (раньше
такая беседа была с его женой). Евсюков отказался последовать "совету".
Через месяц освободившийся по отбытии срока Евсюков-младший был вызван на
призывной пункт и после повторного отказа от службы в армии арестован
вторично. При аресте он был избит и затем увезен в тюрьму в наручниках. Суд
приговорил его еще к трем годам заключения, которые ему пришлось отбывать в
одном из худших уголовных лагерей (стены в ШИЗО, по его рассказу, были
всегда мокрые, якобы потому, что в раствор была специально добавлена соль;
одетые в тулупы садисты-охранники "вымораживали" помещение, а полуголые
заключенные дрожали от холода, некоторые погибали). Евсюков-старший осенью
1986 года был помещен в психиатрическую больницу. Лишь в 1987 году в
положении этой семьи произошло улучшение. Евсюков-старший был освобожден из
психбольницы, а затем - в июле - и младший вышел на свободу. В судьбе
Евсюковых, в привлечении к ним внимания - что, вероятно, было решающим -
огромную роль сыграла Люся. Многие годы она использовала каждую
возможность, каждый контакт для того, чтобы напоминать о них - и в СССР
иностранным корреспондентам, и - в 1986 году во время зарубежной поездки -
политическим деятелям, включая самых высших, представителям масс-медиа. В
1987 году в эти усилия включился и я. В августе 1987 года Евсюковы выехали
за рубеж.)

Вторая по численности группа посетителей - люди, пострадавшие из-за
каких-то конфликтов с начальством на работе, незаконно уволенные и т. п.
Те, кто приходил ко мне, часто по многу лет безуспешно добивались
справедливости в различных центральных учреждениях. В некоторых из этих
центральных учреждений, например в приемных Прокуратуры СССР и Верховного
Совета, существует система направлять особо настойчивых посетителей в
специальную комнату, где они попадают прямо в руки санитаров
психиатрической больницы. Следует, правда, сказать, что среди моих
посетителей этой категории некоторые, несомненно, были психически больными
людьми.

Третья группа - пожилые люди, пенсионеры и инвалиды. Из их рассказов передо
мной раскрывались трудные условия жизни, часто подлинная нищета тех, кто
зависит от системы социального обеспечения. Пенсии в СССР крайне низки, за
исключением военных и тех, кто имел высокие заработки. В особенности трудны
проблемы жилья, ремонта и т. п. Помочь я, конечно, ни в чем никому не мог.

И наконец, очень много посетителей - родственников осужденных и находящихся
под следствием.

Все те же категории представлены в письмах, только наоборот - на первое,
подавляющее большинством, место выходят письма от родственников заключенных
и от них самих. Это - страшное, удручающее чтение о судебных ошибках,
вызванных низким юридическим и нравственным уровнем работы судебных
учреждений, предвзятостью суда и следствия, в особенности по отношению к
повторно судимым, о произволе в местах заключения, об избиениях и пытках
при следствии, о зависимости судебных органов от местных партийных и
административных органов, о полной безнадежности добиться пересмотра
приговора, о бесполезности обращений в прокуратуру и кассационные
инстанции, отделывающиеся бесконечными формальными отписками. Можно
допустить, что часть писем написана людьми, реально виновными и пытающимися
"сыграть на жалости", обмануть. Но, несомненно, такой может быть лишь малая
часть писем. В большинстве случаев возникало ощущение полной достоверности
сообщаемого - слишком страшного, чтобы быть выдумкой. Стиль писем был такой
простой, даже наивный, что подделка мне казалась полностью исключенной.
Ошибиться я или мы с Софьей Васильевной, конечно, могли, но лишь в
отдельных случаях.

Расскажу по памяти несколько дел, не обязательно самых типичных, но тех,
которые запомнились.

Два или три письма я получил от заключенного в одном из лагерей Коми АССР
(это район с весьма тяжелым климатом; там сосредоточено много лагерей,
пользующихся среди заключенных дурной славой). Письма я получал в этом, как
и в некоторых других случаях, каким-то "левым" способом. Заключенный
(фамилию не помню) писал, что он был осужден на несколько лет за
хозяйственное преступление. Ему предложили стать лагерным осведомителем -
он отказался. Его привели на вахту, надели наручники и жестоко избили. При
этом против него было сфабриковано лагерное дело о попытке нападения на
надзирателей. Он осужден на новый, 9-летний, срок, подвергается
преследованиям и не надеется выйти живым на волю.

Другой заключенный, тоже из Коми АССР, рассказывал, что он находился под
следствием в городе Очамчири (недалеко от Сухуми). Он оговорил себя, так
как боялся пыток, которым подвергали следователи других заключенных в той
же следственной тюрьме. Я не могу сомневаться в правдивости этого рассказа.
Я имею независимую информацию (переданную Гамсахурдиа еще до того, как он
был арестован и осудил свою деятельность) о многих случаях пыток в
следственной тюрьме Очамчири.

Однажды я открыл дверь на звонок. Какая-то женщина спускалась по лестнице,
в ящике лежало большое, толстое письмо. В нем были рассказ и документы по
делу Рафката Шаймухамедова. За два года до получения мною письма молодой
рабочий Шаймухамедов был арестован вместе с двумя другими молодыми людьми
по обвинению в убийстве с целью ограбления продавщицы продуктового
магазина. Шаймухамедов был приговорен к расстрелу, двое остальных - к
небольшим срокам заключения. В кассационных жалобах адвокатов из Фрунзе и
из Москвы приводились веские аргументы в пользу невиновности Шаймухамедова
- свидетельские показания о его отсутствии на месте преступления, данные
экспертизы о несовпадении группы крови убитой и на его куртке. В письме
матери сообщалось, что прокурор Бекбоев требовал от матери Шаймухамедова
сразу после его ареста крупную взятку, - мать отказалась ее дать. Она с
мужем поехала с жалобой в Москву. Прокурор Прокуратуры СССР отказался
принять у нее жалобу и угрожал обоих отправить в психиатрическую больницу.
Шаймухамедов пробыл в камере смертников около года (или более). Он объявил
голодовку, требуя пересмотра дела. Прокурор обещал ему смягчение приговора,
если он прекратит голодовку, но тот отказался. На письме матери была
приписка, в которой сообщалось, что заместитель Генерального прокурора СССР
Маляров (тот самый, который "беседовал" со мной в 1973 году и звонил мне в
1967 году по делу Даниэля) утвердил смертный приговор - Рафкат Шаймухамедов
расстрелян. Одновременно был по ложному обвинению в наезде на человека
арестован брат Рафката. Прокурор Бекбоев вызвал мать Рафката, сообщил ей о
расстреле сына и добавил:

- Нужен дом твоего сына. Продай его (подразумевалось - по очень малой
цене). Я расстрелял одного твоего сына, могу расстрелять и второго.

Письмо из Якутии. Заключенный сообщал, что он отбывает заключение по
повторному обвинению. Он не был виновен, но судьи предвзято отнеслись к
нему как ранее судимому (этот мотив встречается во множестве писем;
действительно, это один из самых больных вопросов нашей юридической системы
- я уже об этом писал; но самый больной вопрос - низкий образовательный и
нравственный уровень судей, что отражает общее положение в стране). Мой
корреспондент далее писал, что ему "шьют" новое, лагерное дело с большим
сроком.

Письмо женщины-бухгалтера, осужденной на 11 лет заключения, по ее словам,
за преступление, совершенное ее начальником.

Письмо из Казахстана от матери мальчика, погибшего от избиений во время
следствия. В их городке традиционно при проводах призванных в армию
происходят жестокие драки между русскими и казахами, по ее словам,
ненавидящими русских. Это одно из проявлений истинного состояния
национальных проблем в СССР. После драки были арестованы подростки, русские
и казахи. Погибший мальчик - русский. Следователи-казахи избивали его,
пытаясь получить у него необходимые им признания.

Письмо жены молодого парня, осужденного за пьяную драку. Он и она
воспитанники детского дома, у них была очень трудная жизнь. Письмо
трогательно наивное, искреннее, проникнутое любовью. Им только что
улыбнулось счастье, они любят друг друга. Выпивка была случайной. Коля - ее
муж - отказывался, его уговорили. В драке он был виноват, но меньше других,
а наказан много больше других.

Кроме того, еще несколько писем от бывших воспитанников детских домов,
непропорционально много. Это указывает на серьезную социальную проблему и
на непонимание судами необходимости большей чуткости и терпимости в этих
случаях.

Темы выпивки, водки - во множестве писем. Пьянство - великая национальная
трагедия, превращающая в ад семейную жизнь, умелых работников - в
бездельников, причина множества преступлений и связанных с ними трагедий.

Трагедия Коли - одна из них. Рост пьянства в стране отражает глубокий
внутренний кризис общества и вину государства, не желающего и не умеющего
эффективно бороться с алкоголизмом (написано в 1983 году; сейчас появилась
надежда, что что-то изменится). Народный едучий юмор нашел броские названия
для крепленых дешевых вин, которые стали главным орудием спаивания и
выкачивания денег: "бормотуха", "плодово-выгодное" (для кого выгодное?..).

Таковы те невеселые мысли, которые приходят в голову при чтении полученных
мною писем (точней - воспоминании о них).


ГЛАВА 28

Афганистан, Горький

В декабре 1979 года СССР ввел свои войска в Афганистан. Специальный отряд
КГБ расстрелял главу государства Х. Амина и свидетелей этой акции. Бабрак
Кармаль объявил (по радио Ташкента) о создании нового правительства.
Советские войска вступили в бой с партизанами; началась антипартизанская
война, фактически - война против афганского народа. В чем была цель
вторжения и каковы его последствия? В многочисленных советских заявлениях
говорится, что советские войска вступили в Афганистан по просьбе его
законного правительства, чтобы помочь защитить завоевания апрельской
революции от действий засылаемых из Пакистана бандитов. Это объяснение
несостоятельно.

Глава государства Амин не мог требовать введения советских войск, которые
его же и убили. Фактически Амин стремился к национальной независимости
Афганистана и именно поэтому был неугоден советским руководителям. В
проводимой им внутренней политике он действительно сталкивался с большим
сопротивлением, но, по-видимому, рассчитывал справиться с ним национальными
силами. Вооруженное сопротивление политике Тараки (убитого Амином
предшественника) и самого Амина до декабря 1979 года было почти
исключительно внутренним, часто почти племенным; общенациональным оно стало
лишь после советской интервенции и тогда же оно стало получать некоторую
поддержку извне, первоначально (да и сейчас) очень незначительную. Для
основной массы населения Афганистана советское вторжение обернулось
трагедией войны, огромными бедствиями.

Истинная причина советского вторжения в том, что оно - часть советской
экспансии. По-видимому, советские руководители были в какой-то мере
озабочены тем, что после осуществленного при участии КГБ кровавого
свержения Дауда Афганистан стал не более, а менее управляемым; вместе с
тем, как я думаю, положение в Афганистане было, главным образом, не
причиной, а поводом для вторжения, преследующего далеко идущие
геополитические и стратегические цели. Афганистан, по-видимому, мыслился
как стратегический плацдарм для установления советского господства в
обширном примыкающем регионе. Менее чем за два месяца до вторжения так
называемые революционные студенты ворвались в Тегеране в американское
посольство и захватили заложников. Этот акт до крайности обострил
американо-иранские отношения. Все это было чрезвычайно выгодно для планов
"мирного" или военного проникновения СССР в Иран, настолько выгодно, что
заставляет предполагать участие советских агентов в захвате заложников:
некоторые опубликованные в зарубежной печати данные вроде бы подтверждают
такое предположение. Вероятно, введя войска, советские руководители
рассчитывали на очень быструю победу. Но получилось совсем иначе.
Афганистан, не поддавшийся в прошлом Англии и царской России, не поддался и
на этот раз. Советские войска оказались перед лицом общенародного
сопротивления. Армия режима Кармаля наполовину развалилась, в ней началось
массовое дезертирство и переход на сторону партизан. Одновременно война
стала принимать все более жестокий характер.

С ужасом и стыдом за свою страну мы узнаем из передач западных радиостанций
об обстрелах с вертолетов и бомбардировках деревень, являющихся опорой
партизан, о применении напалма, о массо