ии. Эта
идея была поддержана в многочисленных письмах в редакцию МН. Но в декабре
1987 г. моя статья для газеты "Аргументы и факты" (тоже в форме интервью),
где я более развернуто пишу о проблемах разоружения, не была напечатана1.

В октябре 1987 года мы с Люсей опять оказались в Прибалтике, а именно в
Вильнюсе, на узкой встрече ученых США (во главе с Пановским) и ученых из
советской группы по проблемам разоружения во главе с Сагдеевым, которая
была организована при Институте космических исследований. На этой встрече
Пановский отстаивал идею о необходимости открытого проведения всех работ в
области новейшей техники, которые по своим параметрам могут быть
использованы для создания новых типов оружия (например, разработка лазеров
с высокими характеристиками). При этом Пановский подчеркивал необходимость
научного анализа для определения этих параметров.

В конце 1987 года я сделал два шага, противоречащих моему обычному принципу
действовать индивидуально и не принимать на себя каких-либо
административных обязанностей. Я потом сожалел об этих шагах.

Речь идет, во-первых, о моем согласии принять на себя обязанности
председателя комиссии при Президиуме АН СССР по космомикрофизике. Реальные
организаторы этой комиссии М. Ю. Хлопов и А. Д. Линде уверяли меня, что мои
обязанности будут почетными, чисто формальными и не потребуют каких-либо
усилий. Все, конечно, оказалось совсем не так. Все же что-то интересное,
возможно, в этой деятельности будет - в частности, поддержка важных
проектов, таких, например, как создание международной космической
обсерватории и создание радиоинтерферометра с космической базой. Какое-то
приближение к научной работе (что давно стало для меня недосягаемой мечтой)
при этом, быть может, произойдет. Космомикрофизика - новая наука, возникшая
на стыке ранней космологии и физики элементарных частиц; я писал в
предыдущей книге об этом направлении, в возникновении которого я сыграл
некоторую роль своей работой о барионной асимметрии Вселенной.

Более печальная история произошла с так называемым Международным фондом за
выживание и развитие человечества. Организация Фонда - изобретение Велихова
и, возможно, его сотрудника Рустема Хаирова. Велихов еще в дни Московского
Форума (о котором я писал в главе 2) привлек к этому проекту Джерома
Визнера, еще кого-то из иностранцев; состоялось несколько организационных
совещаний в США и в Москве. Я узнал о проекте лишь в конце 1987 года от
Визнера, приехавшего к нам домой уговаривать меня вступить в Фонд, затем
эти уговоры продолжил Хаиров. Не вполне понимая, в основном чисто
административно-финансовые, функции Фонда (так же как многих других
фондов), я предполагал, что, войдя в Совет директоров, я наконец смогу
реально способствовать проведению исследований и мероприятий в целях
выживания человечества и устранения глобальных опасностей в духе
развивавшихся мной на протяжении многих лет идей. Я рассматривал поэтому
вступление в Фонд как логическое продолжение своей предыдущей деятельности.
Это была большая ошибка. Частично она произошла из-за того, что Визнер и
особенно Хаиров нарисовали передо мной вполне утопическую картину будущей
работы Фонда и тех возможностей, которые возникнут при моем в нем участии.

13 и 14 января 1988 года прошли первые организационные заседания Совета
директоров, а 15 января состоялась встреча с М. С. Горбачевым (заранее
назначенная, что заставляло нас торопиться и скомкало весь организационный
этап). На первом заседании Фонда выяснилось, что Визнер и Велихов набрали в
состав Совета директоров 30 членов из разных стран - гораздо больше, чем
первоначально предполагалось (вероятно, 4-5 членов было бы более чем
достаточно). Такой Совет директоров с самого начала оказался крайне
громоздким и неэффективным.

Хуже же всего, что у Фонда, по существу, не было задач, не дублирующих уже
ведущиеся во всем мире работы по проблемам разоружения и экологии и другим
глобальным проблемам. Сейчас, когда уже прошло более полутора лет с момента
объявления Фонда, он все еще не нашел себе областей деятельности, которые
оправдывали бы его громкое название и широковещательные заявления
организаторов, сложную и дорогостоящую структуру. Провозглашенный
международный характер деятельности Фонда и его организационной структуры
не только не увеличил возможностей работы, но, наоборот, - крайне затруднил
выбор и формулировку проектов, сделал работу более сложной, очень
громоздкой и дорогостоящей.

Заседания Совета директоров должны происходить поочередно в СССР, США и в
других странах, с привлечением экспертов, сотрудников аппарата Фонда и
других лиц. Каждое такое заседание оказывается непомерно дорогим. В СССР, в
США, в Швеции были организованы штаб-квартиры Фонда, с раздутым аппаратом,
с огромными затратами на ремонт и оборудование штаб-квартир и на жилые
квартиры сотрудников (я пишу о том, что мне известно по Москве).
Исполнительный директор Фонда и часть сотрудников московской штаб-квартиры
- иностранцы, им выплачивается большая зарплата в рублях и в конвертируемой
валюте. Большая по советским масштабам зарплата выплачивается также
советским сотрудникам. При выполнении проектов Фонда потребуются зарубежные
командировки исполнителей. В целом, если попытаться дать оценку Фонда,
отвлекаясь от частностей и некоторых немногих полезных, но недостаточно
масштабных начинаний, он выглядит как типичная бюрократическая организация,
работающая сама на себя (и на своих сотрудников).

Накануне первого заседания Фонда я написал шесть заявок на проекты и
передал их исполнительному директору.

Вот темы этих проектов:

1. Исследование возможностей и последствий сокращения срока службы в армии
СССР.

2. Подземное расположение ядерных реакторов атомных электро- и теплостанций.

3. Разработка условий договора об открытом проведении научных и
конструкторских исследований, которые потенциально могут способствовать
созданию особо опасных систем оружия (в соответствии с предложением
Пановского).

4. Законодательное обеспечение свободы убеждений.

5. Законодательное обеспечение свободы выбора страны проживания.

6. Гуманизация пенитенциарной системы.

К сожалению, только три последние темы были приняты Советом директоров
(далеко не сразу, причем и они до сих пор еще не оформлены в качестве
проектов). В январе 1988 года я надеялся, что Фонд сможет повлиять на
разработку новых законов о свободе убеждений, о свободе передвижения и о
гуманизации пенитенциарной системы - как я думал, в результате
сотрудничества исполнителей проектов с Институтом государства и права и
другими учреждениями, занимающимися разработкой проектов законов. Эти
надежды оказались несбыточными. Институт государства и права оказался на
практике не имеющим прямого отношения к разработке окончательных вариантов
законов, проникнуть в более высокие сферы, конечно, было нереально. Но
колесо по пользующейся на Западе популярностью теме "прав человека" начало
крутиться, вовлекая все новых и новых людей. Из-за догмы международного
характера Фонда все три темы стали международными, и вместо участия в
разработке законодательства работа по этим темам была переориентирована на
сравнительное изучение законодательства и практики. Меня сделали
председателем Комитета Фонда по правам человека, была организована Группа
проекта (подразумевается проект Фонда по правам человека). Группа проекта
содержит три подгруппы:

1. СССР и США по теме "свобода убеждений";

2. СССР и США по теме "свобода выбора страны проживания";

3. СССР, США, Швеция по пенитенциарной системе.

С советской стороны в Группу проекта вошли некоторые диссиденты, в том
числе Сергей Ковалев и Борис Чернобыльский. То, что именно эти темы
получили наибольшее развитие (хотя, в основном, пока формальное), связано с
огромной заинтересованностью на Западе темой прав человека и желанием
Велихова и Визнера сыграть на этом, используя мою личную популярность, и
подправить таким образом дела Фонда, в особенности финансовые. Все это
поставило меня в очень ложное положение, тем более что сейчас темы прав
человека в их "классическом" варианте кажутся мне далеко не столь
определяющими, как несколько лет назад. Появились новые возможности
изменений в стране во многих областях, большинство узников совести
освобождены, проблема эмиграции, оставаясь актуальной, стала менее острой и
в какой-то степени двигается, в то же время многие проблемы, о которых мы
ранее не смели и думать, вышли на первый план: национально-конституционное
переустройство страны (в том числе многопартийная система) и весь комплекс
национальных проблем, кардинальная экономическая реформа, реальное решение
экологических проблем, социальные проблемы, судьба малообеспеченных людей,
здравоохранение, образование. В качестве члена Совета директоров я не
обязан следить за конкретной работой по проектам, в том числе за работой
Группы проекта по правам человека. Но так как меня сделали также
председателем Комитета по правам человека (я не уследил, как это
произошло), определенные обязанности на мне лежат. Выполняю я их очень
поверхностно, формально, на большее нет ни сил, ни желания. Я, быть может,
виноват перед теми, кого вовлек в это дело, но что поделаешь.

15 января состоялась встреча Фонда с М. С. Горбачевым. Со стороны Фонда
присутствовали директора, некоторые приглашенные Велиховым, Визнером и
исполнительным директором Рольфом Бьернерстедом лица, в их числе Арманд
Хаммер и Стоун, и некоторые работники аппарата Бьернерстеда.

Нас попросили подождать в комнате, соседней с той, где должно было
проходить заседание. За пять минут до начала вышли Горбачев и
сопровождающие его лица; он за руку поздоровался с собравшимися,
обменявшись с некоторыми несколькими словами. Я сказал, что благодарен ему
за вмешательство в судьбу мою и моей жены: "Я получил свободу, одновременно
я чувствую возросшую ответственность. Свобода и ответственность -
неразделимы". Горбачев ответил: "Я очень рад, что вы связали эти два
слова". Мы прошли в зал. После выступления Горбачева с краткими речами
выступили Велихов, Визнер, некоторые "рядовые" директора (в их числе
Лихачев и я) и некоторые приглашенные лица. Я в своем выступлении сказал,
что значение Фонда связано с его независимостью от государственного
аппарата какой-либо страны, от организаций и структур, преследующих частные
цели. Я рассказал о предложенных мною темах (кроме подземного расположения
ядерных реакторов - я не успел об этом упомянуть в выступлении, но после
собрания подошел к Горбачеву и сказал отдельно). Центральным в моем
выступлении был вопрос о сокращении срока службы в армии. Я передал
Горбачеву составленный в декабре - январе по моей просьбе список еще
оставшихся к тому времени в заключении, ссылке и психбольницах узников
совести. К сожалению, этот список был составлен несколько небрежно и
неудачно - отчасти по причине очень больших трудностей в получении
достоверной информации, отчасти же в силу недостаточной серьезности тех
бывших узников совести, кто этим занимался. По моему мнению, эта небольшая
печальная история тоже является одним из проявлений внутренней
дезориентированности их в новых условиях. В списке не было конкретных
данных по делам указанных там лиц. Я в своем выступлении сказал, что у меня
есть список, и послал его Горбачеву по кругу (нас рассадили вокруг большого
мраморного стола в форме овала, в центре которого на уровне пола находилась
великолепная цветочная ваза или клумба). Список оставил у себя сидевший
недалеко от меня человек. Заметив мой изумленный взгляд, Горбачев сказал,
что это его советник (я потом узнал, что его фамилия Фролов). Этот список
был передан в Прокуратуру СССР. Нам несколько раз звонил по поводу списка
заместитель Генерального прокурора Васильев. Возможно, список сыграл
какую-то роль в судьбе некоторых освобожденных в 1988 году узников совести.

В конце собрания с речью выступил М. С. Горбачев. Кратко сказав о том
значении, которое он придает Фонду как международной организации, созданной
в духе принципов нового политического мышления, большую часть своего
выступления он посвятил скрытой, иногда явной, дискуссии со мной (и с
другими сторонниками более радикальной политики). Горбачев подчеркивал
опасность спешки и перескакивания через необходимые промежуточные этапы. В
связи с проектом сокращения срока службы в армии он сказал об опасности и
бесполезности односторонних актов СССР в области разоружения, сославшись на
недавний опыт моратория на проведение испытаний (по-моему, пример не
убедителен; для анализа последствий такого гигантского, беспрецедентного
шага, как двукратное сокращение срока службы в армии с последующим
переходом к профессиональной армии, - аналогии вообще мало пригодны).

Это была моя первая личная встреча с М. С. Горбачевым. До этого я только
говорил с ним по телефону в декабре 1986 года. Потом, в 1989 году, было еще
несколько встреч, о которых я буду писать. Мое первое личное впечатление о
Горбачеве было, в основном, благоприятным. Он показался мне умным и
сдержанным человеком, находчивым в дискуссии. Линия Горбачева
представлялась мне тогда последовательно либеральной, с постепенным
качественным наращиванием реформ и демократии.

Конечно, я был не удовлетворен половинчатостью, иногда противоречивостью
некоторых действий руководства и порочностью некоторых законов, например
закона о нетрудовых доходах. Но я, в основном, относил это за счет
ограничений, которые неизбежны для любого руководителя, в особенности
реформатора, за счет "правил игры", присущих той среде, в которой делал
свою карьеру и находился Горбачев. В целом я видел в Горбачеве инициатора и
достойного лидера перестройки. Отношение Горбачева ко мне показалось мне
уважительным и даже со скрытым оттенком личной симпатии. Ниже я буду писать
о дальнейшей эволюции моих оценок политики и личности М. С. Горбачева.

Начало деятельности Фонда ознаменовалось неприятной историей - конфликтом
между Хаировым и Бьернерстедом, начавшимся с необоснованного увольнения
Бьернерстедом одной сотрудницы. Велихов принял сторону исполнительного
директора, и Хаиров вынужден был уволиться.

Я был не удовлетворен Уставом Фонда и написал набросок альтернативного
проекта, вероятно нереальный. Одним из пунктов там было предложение обязать
директоров принять на себя пятьдесят процентов стоимости зарубежных
поездок. Хотя все директора - люди с положением, имеющие определенный
доход, на меня посмотрели как на сумасшедшего. (Я ранее всегда ездил в
командировки, разумеется в пределах СССР, только за свой счет.) Я до сих
пор думаю, что принятие моего предложения многое поставило бы на свои
места. Кажется, у Фонда до сих пор нет Устава, принятого Советом директоров.


ГЛАВА 4

За рубеж

20 октября также, по совпадению, получил разрешение еще один относящийся ко
мне вопрос - Политбюро ЦК КПСС отменило запрет на мои поездки за рубеж. В
таком решении были крайне заинтересованы Велихов и другие руководители
Фонда. Велихов дважды обращался к Горбачеву с письмами по этому поводу и
наконец решился напомнить ему об этом лично во время приема президента
Бразилии. Горбачев сказал, что вопрос будет поставлен на Политбюро. Но,
вероятно, самое главное, что к этому времени по просьбе Велихова Юлий
Борисович Харитон дал письменное поручительство за меня (кажется, он потом
повторил его устно на заседании Политбюро 20 октября). Я не знаю, что
именно написал Ю. Б. в своем поручительстве - то ли что я не могу знать
ничего, что представляет интерес после 20 лет моего отстранения от
секретных работ, то ли что я человек, которому безусловно можно доверять и
который никогда ни при каких условиях не разгласит известных ему тайн. Во
всяком случае, поручительство возымело свое действие. Это необычное
действие Харитона безусловно было актом гражданской смелости и большого
личного доверия ко мне.

6 ноября я впервые в своей жизни выехал за рубеж для участия в заседании
Совета директоров Фонда. Меня также использовали для многочисленных
выступлений на собраниях потенциальных или реальных донаторов1 Фонда.
Визнер придавал особое значение такого рода деятельности. Фонд крайне
нуждался в материальной поддержке (ведь он со своими дорогостоящими
поездками через океан постоянно находится на грани банкротства) и не менее
- в моральной поддержке. Мне многие говорили, что весь авторитет Фонда
основывается на моем личном участии в нем. Было также много встреч по ранее
полученным мною приглашениям, по моей инициативе и встреч с
государственными деятелями. В эту первую поездку я поехал без Люси. Мы
многократно ранее заявляли, что не претендуем на совместную поездку - чтобы
не затруднять принятия решения обо мне. Сейчас мы не могли отступать от
своих слов. Кроме того, Люсе было необходимо поработать над ее второй
книгой. После моего отъезда несколько дней ей пришлось пробивать поездку
правозащитной группы (Ковалева, Чернобыльского и др.). Сотрудники
Московской конторы Фонда оказались совершенно неспособными к подобного рода
несложной организационной деятельности.

Сразу по прибытии в Нью-Йорк, а затем в Бостон меня встретили толпы
корреспондентов с лампами-вспышками и микрофонами. На пресс-конференции в
Бостоне я говорил о противоречивом характере происходящих в нашей стране
процессов, об августовских указах1, о дефектах реформы Конституции и
выборной системы. Я также говорил о крымских татарах, о Нагорном Карабахе,
об оставшихся в заключении узниках совести - Мейланове, Кукобаке (теперь
они на свободе). Все эти темы потом вошли в большинство моих публичных
выступлений в эту и следующую зарубежные поездки. На фондовых встречах я
говорил о своих сомнениях относительно Фонда (выступая в
Метрополитен-Музеум, я сравнил Фонд с многоножкой из известной притчи, у
которой так много ног - я имел в виду директоров и аппарат - что она не
знает, с какой ноги начать, и поэтому не может сдвинуться с места; к слову
сказать, в Метрополитен в это время как раз проходила замечательная
выставка Дега, и нам с Таней показали ее). Визнер был очень разочарован
тем, что я недостаточно рекламирую Фонд. Но я не мог говорить не то, что
думаю. Велихов и Визнер рассчитывали собрать несколько миллионов долларов,
до 10. Собрали очень мало, менее миллиона, и я был, видимо, плохой
приманкой для донаторов. Заседание Совета директоров тоже разочаровало
меня. Там не было никаких ярких тем или обсуждений. Единственная новая тема
- о создании устройства для уничтожения ракет с ядерными зарядами, если
обнаружится, что они запущены по ошибке. Но это тема не для финансируемых
Фондом исследовательских групп, а для дипломатов и научно-конструкторских
бюро, занимающихся ракетами, их управлением и средствами связи с ними. На
заседании был решен вопрос о создании Группы проекта для рассмотрения
проблем свободы передвижения и свободы убеждений в СССР и США и
пенитенциарной системы в СССР, США и Швеции. Как я уже писал, меня удручает
сугубо академический характер этих работ в сочетании с торжественным
преувеличением их значения. Может быть, я чего-то не понимаю? В моих
встречах с государственными деятелями - Рейганом, Бушем (тогда вновь
избранным президентом), Шульцем, Маргарет Тэтчер - тоже было много вопросов
о правах человека. Похоже, что я пожинаю плоды собственной активности в
семидесятые - восьмидесятые годы. Вполне законным был вопрос об условиях
проведения в СССР международной конференции по правам человека. Этому, в
основном, были посвящены встречи с Шульцем и Маргарет Тэтчер. Но эти
встречи проходили до новых событий в СССР, в особенности до ареста членов
комитета "Карабах". Правда, еще через полгода их освободили (до суда)
из-под стражи. Эти изменения наглядно показывают противоречивость и малую
предсказуемость происходящих в нашей стране процессов, необходимость
осмотрительности, в особенности при принятии долгосрочных решений.

Рейган произвел на меня впечатление о