записал в блокнот для
включения в его книгу. Ж. Медведев оставил мне для ознакомления рукопись
своей будущей книги, которая тогда называлась "История биологической
дискуссии в СССР" (или как-то похоже)1. Рукопись действительно была очень
интересной.

В июле-августе мы опять, как и в предыдущие годы, поехали всей семьей в
санаторий "Мисхор". Возвращаясь обратно, я на аэродроме в Симферополе купил
случайно "Сельскохозяйственную газету" (других не было). Развернув ее в
самолете, я с изумлением увидел в ней статью тогдашнего президента ВАСХНИЛ
Ольшанского, в которой упоминался я, причем весьма нелестно:

"Инженер Сахаров, начитавшись подметных писем Медведева, на Общем собрании
Академии наук СССР допустил клевету в адрес советской биологической
мичуринской науки и видных советских ученых-биологов, внес дезорганизацию в
работу Общего собрания".

(Я назван инженером, видимо, чтобы показать мою некомпетентность в вопросах
биологии и, главное, чтобы скрыть от читателя, что я академик.)2

Появление статьи в газете показывало, что лысенковцы перешли в
контрнаступление и что у них была какая-то мощная поддержка в высших
партийно-правительственных сферах (вернее всего, в Сельскохозяйственном
отделе ЦК и в некоторых других, в Министерстве сельского хозяйства и, по
слухам, личная поддержка Хрущева, которому, вероятно, импонировали, как
раньше Сталину, их соблазнительные обещания быстрого и легкого изменения
положения в сельском хозяйстве за счет применения "мичуринской" науки). Я
решил написать письмо Хрущеву и "открыть" ему глаза на истинное положение
дел. Конечно, моих знаний было недостаточно для полного освещения всей
проблемы, но я надеялся, что все же письмо будет полезным в силу моего
положения, личных контактов с Хрущевым в прошлом и при наличии у меня общих
представлений о генетике, молекулярной теории наследственности и
практических применениях генетики. Около недели я составлял и перепечатывал
одним пальцем на машинке свое письмо. Работал я по утрам, с 6 утра до 8, т.
к. дни были заняты какими-то совещаниями. Числа 10-го сентября я отослал
свое письмо Хрущеву. В нем, кроме "научно-популярной" части, содержались
утверждения о групповом, мафиозном характере лысенкоизма, пропитавшего
зависимыми от него людьми многие партийные и правительственные учреждения
(самих слов "мафиозный", "мафия" в письме, кажется, не было, но это понятие
давалось описательно).

О реакции Хрущева на мои действия в области биологии я знаю только по
слухам. Они доходили до меня с разных сторон, но это не гарантирует,
конечно, их достоверности.

Мне сообщали, что, узнав о моем выступлении на Общем собрании, повлекшем
вместе с выступлениями Тамма, Леонтовича и Энгельгардта неизбрание Нуждина,
Хрущев был очень рассержен, топал ногами и отдал приказ председателю КГБ
(тогда это был Семичастный) подобрать на меня компрометирующий материал.
Хрущев якобы сказал:

- Раньше Сахаров препятствовал испытанию водородной бомбы, а теперь вновь
лезет не в свое дело.

Хрущев был возмущен не только моими действиями, но и позицией Академии в
целом. Говорят, он предполагал ее частично расформировать, передав часть ее
институтов в другие ведомства. Такая бурная реакция объясняется, видимо,
тем, что Хрущев действительно многого ждал от предложений лысенковцев;
кроме того, его связывали с лысенковцами какие-то родственные связи (но,
кажется, жена и дочь Рада, как мне говорили, были проводниками других,
здоровых влияний). Главное же, он был раздражен самим фактом вмешательства
в дела, которые он считал "своими".

Хрущев несколько недель не показывал мое письмо другим членам Президиума ЦК
КПСС. Возможно, это было проявлением растерянности и каких-то сомнений.

Письмо попало к другим членам Президиума ЦК уже накануне Октябрьского
пленума ЦК, на котором Хрущев был снят. Мне сообщали, что в числе тех
многочисленных обвинений в адрес Хрущева, которые выдвинул в своем
выступлении М. А. Суслов, докладывавший от имени Президиума, было - потерял
взаимопонимание с учеными, скрывал две недели от Президиума ЦК письмо
Сахарова. В этом же сообщении были и некоторые подробности о снятии
Хрущева. На всякий случай приведу их здесь.

Хрущев и Микоян отдыхали на Черноморском побережье. Их срочно вызвали на
заседание Президиума ЦК. На аэродроме в Москве Хрущева никто не встретил.
Удивленный и встревоженный, он помчался в Кремль, вошел в зал заседаний
Президиума; на вопрос "Что делаете?" Суслов ответил:

- Рассматриваем вопрос о снятии Хрущева с занимаемых им постов.

- Вы что - с ума посходили? Я прикажу вас всех немедленно арестовать.

Он выбежал в приемную и позвонил министру обороны Малиновскому:

- Я в качестве Главнокомандующего приказываю вам немедленно арестовать
заговорщиков.

Малиновский ответил, что он член КПСС и выполнит решение ЦК КПСС. Хрущев
позвонил председателю КГБ Семичастному и тоже получил отказ примерно с той
же аргументацией (в ближайшие годы новый руководитель - Л. И. Брежнев -
снял Семичастного, заменив его Андроповым).

Снятие Хрущева означало окончательное поражение Лысенко и его сторонников.
В течение последующих нескольких лет я регулярно получал к Новому году
поздравительные открытки от ранее опального генетика Н. П. Дубинина,
который стал теперь академиком и директором института. В открытках
подчеркивалось значение моих действий в произошедшей в положении генетики
перемене.

В 1964 году я еще не знал о возможной роли Нуждина в судьбе
Тимофеева-Ресовского. Расскажу, однако, об этом здесь, с оговоркой, что
некоторые мои сведения не из первых рук и поэтому могут быть не точны.
Биолог-генетик Тимофеев-Ресовский, занимавшийся действием радиации на
наследственность и другими вопросами генетики, в 37-м году не вернулся из
Германии в СССР, т. е. стал "невозвращенцем". Он продолжал свои
исследования в одной из лабораторий в Берлине. Вместе с ним в Германии были
жена и сын. Во время войны сын погиб, кажется - в немецком концлагере1.
Вскоре после окончания войны в лабораторию (находившуюся в советской зоне)
приехал Нуждин. Он потребовал от Тимофеева-Ресовского материалы его
исследований, в частности культуры дрозофил и какие-то бактериологические
штаммы. Тимофеев-Ресовский отказался дать Нуждину что-либо. Вскоре он был
арестован, насильно вывезен в СССР и помещен в специально для него
организованную лабораторию - "шарашку" на Урале2. Он жил там до конца 50-х
или начала 60-х годов на положении заключенного и должен был работать
вместе с приданными ему сотрудниками по заданиям Первого Главного
Управления. Зельдович рассказал мне, что в 1951 или в 1949 г. он на
полигоне играл в шахматы с Мешиком и тот уверял его, что Тимофеев-Ресовский
во время войны был причастен к опытам над заключенными в немецких
концлагерях - конечно, это была явная ложь. Мешик в то время был
начальником секретного отдела ПГУ, много лет был одним из ближайших
приближенных Берии, расстрелян в 1953 году вместе с ним, как я уже писал.

Вскоре после освобождения Тимофеева-Ресовского (т. е. в конце 50-х или в
начале 60-х годов) я получил письмо от его жены. Она просила связать ее с
братьями Сахаровыми, особенно с Николаем. В это время еще был жив папа, и я
передал письмо ему. Я узнал, что братья Сахаровы, тетя Женя и тетя Таня
были близко знакомы с семьей жены Тимофеева-Ресовского, с ней самой и ее
сестрами. Это была семья обрусевших немцев. Один из братьев (кажется,
младший - Юра) был влюблен в (будущую) жену Тимофеева-Ресовского, но она
предпочла своего будущего мужа. У нее (со слов папы) в Туле жили сестры. (Я
точно не помню, сколько было сестер, но это была большая семья.) Одна из
них часто приезжала к нам в Гранатный, я ее хорошо помню, с ней дружили
папа, тетя Женя и дядя Ваня. Во время немецкой оккупации Тулы (очень
недолгой)1 старшая из сестер просила какого-то немецкого офицера помочь
найти сестру, находившуюся в Германии, и дала ему письмо для нее. После
вступления советских войск в Тулу все сестры были арестованы и попали в
СМЕРШ (сокращение от слов "Смерть шпионам" - армейская контрразведка).
Видимо, они расстреляны. В шестидесятые-семидесятые годы жена
Тимофеева-Ресовского поддерживала связь с тетей Женей до ее смерти и с
тетей Таней до своей смерти в конце 70-х годов.

Я хочу рассказать еще об одном моем общественном выступлении. Оно также
предварило в чем-то мою общественную деятельность последующих лет -
выступления по делам людей, ставших жертвой несправедливости. Правда, оно
имело место раньше, в 1962 году, но рассказать о нем уместно здесь.

Я прочитал в газете "Неделя" статью некоего следователя о раскрытии им
преступлений. "Неделя" - еженедельное приложение к "Известиям", не
включаемое в общую подписку; это та самая газета, которая писала потом
всякую всячину о моей невестке Лизе Алексеевой, о Люсе, обо мне самом и
других инакомыслящих. Дело, раскрытое следователем, было следующее. Некий
старик в маленьком городке изготовил в домашних условиях, в сарае,
несколько фальшивых монет и зарыл их у себя во дворе. Кажется, на одну из
монет он купил себе молока. По-видимому, он делал таинственные намеки о
кладе своим приятелям, но полностью скрыл от жены. Кто-то из приятелей
рассказал еще кому-то; в результате у старика сделали обыск, нашли в
огороде фальшивые рубли, завернутые в носовой платок. Старика арестовали,
был показательный суд, и - как пишет следователь - по многочисленным
требованиям трудящихся как особо опасного преступника его приговорили к
расстрелу. Мне показалось, что наказание совершенно не соответствует
тяжести преступления, которого в сущности-то и не было. Сам старик, верней
всего, - душевнобольной. Я написал об этом письмо в редакцию "Недели",
подписал всеми своими титулами и просил переслать мои письма в прокуратуру.
Дело это было типичным для советской юстиции в том смысле, что очень
суровый приговор был вынесен по только что принятому закону. Сам закон
заслуживает того, чтобы сказать о нем несколько слов. Это закон,
предусматривающий смертную казнь за крупные хищения государственного
имущества, за крупные валютные операции (в СССР это очень своеобразное
понятие, связанное с тем, что государство само совершает валютные обмены по
принудительным курсам и не хочет ни с кем делиться этим источником дохода),
за частнопредпринимательскую деятельность крупного масштаба и, наконец, за
фальшивомонетничество. Закон, необычайно жестокий, стал источником
множества трагедий, чудовищных несправедливостей, гибели людей, часто даже
совсем не совершавших преступлений по западным нормам (какого-нибудь
организатора подпольной артели по проводке электричества колхозам или по
производству ширпотреба из брака). Интересно, что все эти дела из МВД и
прокуратуры забрал себе КГБ. Закон был принят "по случаю". Двое подпольных
дельцов, крупных спекулянтов драгоценностями (Рокотов и Файбишенко) были
осуждены к 15 годам каждый - тогда это было максимальное наказание за их
преступление. Но выяснилось, что преступники снабжали драгоценностями людей
из высшей элиты и "болтали" об этом. Чтобы их заставить навсегда замолчать,
и был принят Указ о смертной казни. (Указ Президиума Верховного Совета СССР
становится формально законом после утверждения на сессии Верховного Совета,
но фактически применяется в качестве закона и до этого.) Рокотова и
Файбишенко судили вторично и приговорили к смертной казни за преступление,
совершенное до принятия нового закона, и во изменение ранее вынесенного
более мягкого приговора. Это нарушало очень важные юридические нормы.
Кто-то из юристов на Западе выразил неодобрение, тем дело и кончилось.

Старик-фальшивомонетчик тоже попал под эту новую метлу. Через две недели
после того, как я отправил письмо, я получил ответ от главного редактора
"Недели" Плюща (не путать с Леонидом Плющом1). Редактор писал, что мое
письмо передано в прокуратуру и оттуда получен ответ, что смертная казнь в
СССР применяется только в качестве исключительной меры за особо тяжелые
преступления (я писал что-то о необходимости особой осторожности при
вынесении этого приговора). Что же касается старика, то приговор был
приведен в исполнение. В статье, - писал далее редактор, - не было, к
сожалению, указано, что старик ранее был осужден за участие в вооруженном
нападении и отбыл в заключении 2 года. Суд учел это при вынесении
приговора. Конечно, мне было ясно, что наличие приговора по старому делу (о
котором не сообщалось никаких подробностей, кроме очень малого по советским
масштабам срока заключения) никак не меняет несправедливости приговора,
вынесенного за "игру в фальшивомонетничество". Это первое уголовное дело, с
которым я столкнулся, оставило у меня горькое впечатление.


ГЛАВА 18

Научная работа в 60-х годах

Годы 1963-1967-й были для меня плодотворными в научном отношении. Одной из
причин было уменьшение интенсивности работы по спецтематике, которая стала
гораздо меньше занимать мои мысли. Дома, т. е. на объекте, в коттедже, где
я большую часть года жил один, и в Москве во время командировок, и во время
отпуска в Крыму я думал теперь в основном о "большой науке". Но, самое
главное, видимо просто подошло время и для меня самого (папа когда-то
говорил, что период после 40 лет часто бывает самым плодотворным), и для
тем, которые были мне по силам, соответствовали моему научному стилю,
способностям и знаниям.

Как я уже писал, очень большую роль в моей научной судьбе в этот период
сыграло общение с Я. Б. Зельдовичем. В начале 60-х годов Зельдович начал
работать над проблемами космологии и астрофизики - они с этого времени
стали для него главными. Вслед за ним о "большой космологии" стал думать и
я.

Моя первая космологическая работа была выполнена в 1963-1964 гг., ее
название - "Начальная стадия расширения Вселенной и возникновение
неоднородности распределения вещества"1.

Прежде чем говорить об этой и последующих моих работах, я должен разъяснить
некоторые используемые в них представления и идеи. (Эта глава будет сильно
отличаться по стилю и направленности от большей части книги; те из
читателей, которым это не интересно, пусть ее либо пропустят, либо - лучше
- прочтут ее сначала бегло, а в случае, если заинтересуются, прочтут еще
раз - более внимательно и с использованием других книг.)

В настоящее время общепринятой является космологическая теория
расширяющейся Вселенной. Эта теория основывается на найденном Александром
Фридманом нестационарном (зависящем от времени) решении уравнения общей
теории относительности и на открытом Хабблом и Хьюмансоном явлении
разбегания галактик.

Как известно, звезды не распределены в пространстве равномерно, а образуют
скопления, называемые галактиками. В каждое такое скопление входят десятки
и даже сотни миллиардов звезд. Скопления-галактики отделены друг от друга
гигантскими расстояниями, измеряемыми миллионами световых лет. (Для
справки: световой год - это единица длины, путь, проходимый светом за 1
год. Свет распространяется со скоростью, в один миллион двести тысяч раз
большей, чем скорость пассажирского реактивного самолета, и почти в сорок
тысяч раз большей, чем скорость искусственного спутника Земли.) Все те
звезды, которые мы видим на небе, принадлежат одной из галактик - "нашей".
Другие галактики видны на небе в виде маленьких туманных пятнышек, раньше
их так и называли - туманности. Ближайшая к нам (большая) галактика -
знаменитая туманность Андромеды (есть еще "совсем рядом" маленькая
галактика-спутник Магелланово облако, до нее 150 тысяч световых лет). Хаббл
и Хьюмансон открыли, что все галактики удаляются от нашей, скорость их
удаления пропорциональна расстоянию до них.

Вселенная - это все, что существует; она не имеет границ и нет ничего вне
ее. Поэтому нелегко представить себе, что значит "расширение Вселенной".
Быть может, полезен такой образ-аналогия. (Заимствовано с минимальными
изменениями из прекрасной книги Мизнера, Торна и Уилера "Гравитация".)
Представим себе двухмерных существ, живущих на поверхности резинового
воздушного шарика и не подозревающих, что существует что-либо кроме этой
поверхности; это - их Вселенная (популяризаторы ХIХ века использовали образ
двухмерных существ на кривой поверхности, чтобы пояснить понятия
неевклидовой геометрии; Чернышевский издевался над этим - и зря!). На
поверхности шарика наклеены лепешечки теста, соответствующие галактикам
нашей Вселенной. Пусть теперь в шарик вдувается воздух, и он "надувается".
Лепешки на поверхности шарика при этом удаляются друг от друга. Двухмерный
житель, ползающий по одной из лепешек, вправе сказать, что все остальные
лепешки-галактики разлетаются от его родной лепешки; причем чем дальше от
него лепешка, тем с большей скоростью она удаляется. Это именно та картина,
которую наблюдают астрономы с настоящими трехмерными галактиками в нашем
трехмерном мире!

Возникновение представления о нестационарной Вселенной, геометрические
свойства которой зависят от времени, - одно из самых грандиозных изменений
в научном мировоззрении, принесенных нашим веком. Наука прошлых веков,
постигнув изменчивость жизни на Земле, изменчивость земной поверхности и
даже самой Солнечной системы, неявно предполагала, что Вселенная в целом
обладает некоей высокой степенью постоянства. Отказаться от этого постулата
было очень нелегко.

Создав теорию относительности, Эйнштейн пытался применить свои уравнения к
миру в целом. При этом он упорно искал стационарные, не изменяющиеся во
времени решения. Для этого он даже модифицировал свои первоначальные
уравнения, приписав вакууму свойство "самоотталкивания" (так называемая
космологическая постоянная Эйнштейна - о ней я еще буду говорить). Но это
изобретение тоже не спасло от больших теоретических трудностей, казавшихся
непреодолимыми.

Простой и гениальный выход был найден Фридманом в 1922-1924 годах. Он
впервые рассмотрел нестационарные решения, в частности расширяющуюся
Вселенную, открыв таким образом "на кончике пера" самое грандиозное явление
из всех известных сейчас людям.

Первоначально Эйнштейн счел работу Фридмана ошибочной. Лишь несколько
месяцев спустя он понял, что ошибался он сам, и опубликовал об этом
специальную заметку - еще одно свидетельство человеческой незаурядности и
научной честности гения.

Фридман за полтора года до смерти прочитал заметку Эйнштейна, но, к
сожалению, не дожил до наблюдательного открытия "разбегания" галактик. Он
умер в 1925 году в возрасте 37 лет от брюшного тифа. Во время первой
мировой войны Фридман был летчиком-испытателем, Георгиевский кавалер,
награжден золотым оружием. П. Л. Капица уверял меня однажды, что Фридман -
незаконнорожденный сын одного из великих князей. Так ли это - я не знаю.

Наряду с работами Александра Фридмана в формировании представлений о
расширяющейся Вселенной, в выяснении их космологического, астрофизического
и общефилософского значения большую роль играли работы Джорджа Леметра
(первая работа которого относится к 1927 году и увязана с наблюдательными
данными Хаббла и Хьюмансона).

Продолжая мысленно процесс расширения Вселенной в прошлое, мы неизбежно
приходим к начальному состоянию очень большой плотности с физическими
условиями, отличающимися кардинально от того, что мы наблюдаем в
повседневной жизни, или можем сейчас осуществить в лаборатории, или
предполагаем, например, в недрах звезд. Сколько времени прошло с этого
момента? Наиболее вероятная оценка - от 13 до 20 миллиардов лет.
Приведенное число неоднократно уточнялось после первых оценок Хаббла и
Хьюмансона, но и сейчас известно еще, по ряду причин, не очень точно. Но
качественная картина расширения Вселенной может считаться установленной.
Это факт огромного, принципиального значения!

Наблюдаемая картина мира характеризуется двумя особенностями: крайне
неоднородным распределением вещества в относительно малых масштабах,
сложной иерархической структурой, ступенями которой являются планеты,
звезды, галактики, скопления г