Кинжалы были такие, которыми если и резать, то друзей,
а  если  дарить  - то врагам: сталь ломкая, заточка  гнилая,
рукоять сама из кулака вывертывается.
     Купить, что ли, для смеху?
      - Дорого, говоришь?! Это ж жертвенные чаши, дурья твоя
башка,  -  кашу  ты и из плошки похлебаешь! Ну  ладно,  бери
разом дюжину - уступлю...
      - Шнуры! Брахманские шнуры! Хоть вешай, хошь вешайся -
все едино в рай...
      - Привет, Хима! Все хорошеешь? А где толстуха Асти?! -
заказала миндаля с изюмом и не заходит!
     - Сгинула наша Астинька, - горестно вздохнула грудастая
бабенка,  явно  звезда местного борделя. -  Еще  той  ночью,
когда пожар случился.
     - Да ну, типун тебе на язык! Может, загуляла где?
      -  Может, и загуляла. У тебя изюм без косточек? Только
сам  посуди: разве ж такой толпищей загуливают? Оба сына  ее
пропали, и племяш, и еще пара дружков - "хорьков"...
     - Изюм у меня завсегда без косточек! Обижаешь! И что, с
тех пор никто из них не объявлялся?
      -  Как  в воду канули! Все шестеро. Говорила я дурехе:
кончай  ходить  к  этим забродам в Смоляной  Дом!  Они  ж  с
придурью,  особенно тот, здоровый! Зальют зенки - куролесить
начинают,  факелами  заместо  дубинок  воюют.  А  Асти  мне:
"Брось,  подруженька! Аида вместе! От нас с тобой не убудет,
а  эти и платят душевно, и кормят от пуза, и поят, и с собой
брать  разрешают..." Вот и взяла с собой! Небось, если живы,
забились в щель с перепугу: и Астинька, и сынки, и племяш, и
"хорьки"  драные!  Власти так и шарят  глазами:  на  кого  б
пожарище свалить!
      -  Да  ну  тебя, прямо сердце прихватило... Вот,  бери
изюм,  я  тебе  с  горкой насыпал. Объявится наша  толстуха,
помяни мое слово, и все объявятся!
      - Твоими устами... - снова вздохнула Хима. - Ладно,  и
ты нас не забывай: тебе со скидкой!
      Красотка  подмигнула торговцу сластями и пошла  прочь,
виляя тугими бедрами.
      Карна  оценивающе смотрел ей вслед, но думал он сейчас
вовсе  не  о  бабьих прелестях, а о незнакомой ему  толстухе
Асти  с  пятью сынками-дружками, которых понесло "гулять"  в
Смоляной Дом как раз накануне злосчастного пожара.
     Соучастники?
     Жертвы?
     Ложный след?
     Это он должен был выяснить.

                             ***

       ...День   клонился  к  вечеру,  факелы   и   масляные
светильники освещали улицы; из кабаков уже вовсю раздавались
песни,  смех и пьяный галдеж, тянуло сладковатым  дымком  из
неплотно  прикрытых дверей якобы тайных курилен, и  блудницы
всех мастей умело завлекали мужчин в сети продажной любви.
     Наконец-то Кагальник открыто сбросил вуаль приличий!
      Увы,  собранные за это время сплетни оставляли  желать
большего.  Пожар?  Да,  пожар. Погибли  люди?  Да,  погибли.
Может,  братья-Пандавы  с матерью. Может,  толстуха  Асти  с
приятелями.  Может,  собачьи кости приняли  за  человечьи  и
никто  не  погиб.  Глупости? Может, и  глупости.  Да  только
злоумышленники в городской тюрьме - это вам,  уважаемый,  не
похмельная  мара!  Также судачили об убитом ракшасе-людоеде,
до  недавнего  времени  наводившем ужас  на  всю  округу,  о
пойманной   ракшице  -  то  ли  сестре,   то   ли   подружке
разбойника...
     Голова пухла от болтовни.
      Самое  время  нанести визит местному  градоначальнику,
решил Карна.

                              3

                           ХИДИМБА

      Поначалу  усачи-стражники намеревались погнать  взашей
наглого  суту.  Даже хастинапурская грамотка, удостоверявшая
личность Карны, не произвела на них особого впечатления, ибо
читать  доблестные стражи не умели. Тем не  менее  десятника
караула  они  соизволили кликнуть, и вскоре уже  мели  усами
пыль  у  ног  молодого  раджи, а их десятник,  рассыпаясь  в
извинениях, вводил Карну во дворец.
      Все  как  обычно. Ничего иного сутин сын и не  ожидал,
воспринимая происходящее как должное.
       Водянистые  глазки  градоначальника  с  первых  минут
встречи  забегали по сторонам. Лебезил, растекался  топленым
маслицем. Пушок с рыльца ладошкой отирал. Подмигивал:  и  то
сказать,  останешься  тут  праведником,  заправляя  обителью
греха!
       Карна  отмахнулся  от  докладов  об  уплате  податей,
поддержании порядка и соблюдении моральной чистоты. К  делу,
любезный, к делу! Что? Выпить? Разумеется, подайте мангового
соку. Да, только соку. Ясно?
     Ну вот и чудненько.
      Градоначальник  оказался  человеком  себе  на  уме.  И
скользким, будто матерый подкоряжник. Очевидных вещей  он  и
не  пытался отрицать: да, разумеется, его вовремя уведомили,
кто  такие пятеро особых гостей. Конечно, конечно, он держал
зык за зубами! Как можно!
      Кроме  него самого и тысяцкого городской стражи  -  ни
одна  живая душа! Слухи? Мало ли что болтают в городе!  Люди
всегда болтают. При любом градоначальстве и даже (это  между
- ,(!) при любом радже!
       Небось  в  смоле  кипеть  станут  -  и  то  сплетнями
обменяются!
      Подозрительный  дом,  прозванный  в  народе  Смоляным?
Простите,   у  вас  ложные  сведения!  Сперва  он  предложил
благородным царевичам свое гостеприимство, но получил отказ!
И  дом  тысяцкого их почему-то не устроил. И даже  приличный
постоялый двор. Кстати, а где остановился сиятельный  раджа?
Не  желает  ли воспользоваться... Ну да, ну да, понимаю:  до
поры до времени! Видимо, царевичи также жаждали уединения, и
посему...  Да,  конечно, общеизвестно, как братья  проводили
время! Но кто он, собственно, такой, чтобы запрещать царским
сыновьям чудить на свободе? Опять же дело молодое...
      Трупы? Опознали? Помилуйте, где тут опознать, обгорели
так,  что не приведи Яма! Вот советника Пурочану опознали  -
личная печать, что при нем была, уцелела, по ней и опознали.
А  остальные?  Да кому и быть, как не им?! Пятеро  мужчин  и
женщина!  Что? Пропавшая блудница? По имени Асти? Два  сына,
племянник  и пара дружков? В первый раз слышу! Но немедленно
наведу  справки!  Прямо  сейчас! Утром?  Хорошо,  как  будет
угодно сиятельному радже, утром так утром.
      Задержанные? Да, есть задержанные! С этим у нас все  в
порядке.  Что?  Нет,  еще не выяснили. Палач  запил,  вот  и
подзадержались. Но непременно выясним! Они у нас  сознаются!
Какие будут пожелания? Ах, желаете лично присутствовать  при
допросе? Пожалуйста! Желание сиятельного раджи - закон! Ведь
мы  из  кожи  вон  лезем! Кто ж мог знать,  что  такая  беда
приключится?! Пусть сиятельный раджа не изволит гневаться  и
в   Хастинапур  передаст...  Не  гневается?  Просто  приехал
разобраться? Радость-то какая! Мы поможем, мы все  в  полном
распоряжении  сиятельного раджи! Итак, завтра  утром?  Очень
хорошо,   мы   все  подготовим!  Лучших  заплечных,   лучших
допросчиков!  Не извольте беспокоиться - признания  будут  в
лучшем виде!..
       Ты   нисколько   не  сомневался,  что   под   пытками
арестованные  признаются  даже в прелюбодеянии  с  храмовыми
статуями.
     Потому и настоял на личном присутствии.
     И все-таки: чего на самом деле хотел Грозный, посылая в
Кагальник именно тебя?
      Ох,  мама, не зря ты ворчала: "Упрям ты, сынок,  упрям
как мул, чтоб не сказать большего... Когда образумишься?"
     Ты полагал, что никогда.

                             ***

      Розовый  спросонья,  заспанный лик  Сурьи  еще  только
краешком показался над горизонтом. Как бы раздумывал:  стоит
ли  вообще  вставать  в такую рань или лучше  мухурту-другую
понежиться в пушистой облачной постели? - а Карна уже  стоял
перед воротами городской тюрьмы.
      На  этот  раз  обошлось без проволочек.  Встретил  его
градоначальник   собственной   персоной   в    сопровождении
тысяцкого - тишайшего человечка, сутулого и немногословного.
      Однако  Карне  было  известно от владельца  постоялого
двора:  именно  этот человечек крепко держит в  кулаке  весь
город.  Если  кто-то и знал правду о случившемся  -  то  это
тысяцкий.  Впрочем,  покамест он не спешил  делиться  своими
знаниями с молодым раджой.
     А возможно, и делиться-то было особо нечем.
     Одно слово - темная история.
     В допросной зале зловеще светилась раскаленная докрасна
жаровня  -  чуть  сплюснутая голова ракшаса,  вместо  мозгов
набитая   углями;  палач  деловито  позвякивал   клещами   и
крючьями,  раскладывая их в одному ему известном порядке,  в
углу  наготове  сидел  писец  горбясь  над  кипой  пальмовых
листьев.
     Допрос вызвался вести сам градоначальник.
      Карна уселся в глубокое кресло с мягким сиденьем алого
бархата   -  расстарались  для  высокого  гостя,  подхалимы!
Тысяцкий  занял табурет у стеночки, подал знак, и  вскоре  в
допросную ввели первого арестованного.
      Угрюмый  шудра  лет  пятидесяти,  в  рваном  дхоти,  с
багровыми следами бича на костлявой спине. Ладони - сплошная
мозоль.
      -  В чем его обвиняют? - тихо поинтересовался Карна  у
градоначальника.
      -  Был замечен в подозрительном рытье земли неподалеку
от  так называемого Смоляного Дома. Не иначе подкоп готовил,
стервец!  Мы  его  только  позавчера  взяли,  допросить  как
следует не успели. Приступай! - махнул он палачу.
      Карна  всегда полагал, что сперва задаются вопросы,  а
если  злоумышленник запирается или врет, то приходит очередь
палача.  Однако  молодой раджа жестоко ошибся.  Незадачливый
землекоп  ласточкой  взлетел  на  дыбу,  хрустнули  суставы,
горящий  веник  справно обласкал жертву,  и  Карну  едва  не
стошнило  от смрада паленой плоти, мигом распространившегося
по зале.
     Градоначальник удовлетворенно потер ручки.
      -  Итак,  вор,  готовил ли ты тайный подкоп  под  дом,
известный в городе под названием Смоляного?
     - Готовил, готовил, благородный господин! Как сур свят!
Признаюсь!
     У Карны мигом заложило уши от визга несчастного.
      -  Очень  хорошо. И ты воспользовался этим подкопом  в
ночь пожара. Верно?
      -  Нет,  благородный господин, я  не  делал  этого!  -
простонал пытуемый, с ужасом предчувствуя новую порцию боли.
      -  Я  верю  тебе. - Голос градоначальника тек  медовой
патокой,  а  на губах играла доброжелательнейшая  улыбка.  -
Тогда   скажи   нам,  КТО  проник  в  дом,  воспользовавшись
проделанным тобой подкопом? Твой сообщник, не так ли?
      -  Какой сообщник, благородный господин! - Землекоп  и
заплакал  бы,  да не получалось: выпученные глаза  пересохли
заброшенными  колодцами. - Хозяин  этого  дома  нанял  меня,
чтобы  я  вырыл  ему  погреб  с  запасным  выходом!  Погреб!
Клянусь!
       Градоначальник  многозначительно  подмигнул  Карне  -
"   -l*c  валяет  <Ваня  -  "подкоп"  (санскр.);  ванька   -
уменьшительно-презрительная   форма.   "Валять   ваньку"   -
одновременно и "рыть подкопчик", и "увиливать под  землей">,
скотина! - и опять махнул палачу.
      -  Погоди!  -  Карна  никогда не считал  себя  великим
дознатчиком, но вопрос сам слетел с языка:
     - А скажи-ка нам, приятель, КОГДА ты вырыл этот погреб?
      -  Аккурат  в  прошлом году, благородный  господин!  -
Счастью землекопа не было предела, едва он понял, что  пытка
откладывается.
       -   Та-а-ак.  -  Взгляд  молодого  раджи   не   сулил
градоначальнику фиников в меду. - А есть ли тому свидетели?
      -  Есть, благородный господин! Заказчик с домочадцами,
прислуга, Лопоухий Шашанка, мой напарник, а также...
      -  Меня  ввели  в  заблуждение  олухи-осведомители!  -
пролепетал  градоначальник.  - Поверьте,  они  будут  сурово
наказаны...
     Его прервали.
     Протяжный, отчаянный вопль донесся из-за стены. Кричала
женщина.  Безнадежная, звериная тоска  морозом  прошлась  по
коже, заставив сутиного сына ознобно передернуться.
      Говорят, у разбойников-гондуков для принятия  в  банду
требуется  подвесить над костром живого ягненка и  дослушать
до конца плач несчастного, превращаемого в жаркое.
     Если так, Ушастику не светила разбойничья доля.
      - Баб пытаем? - Глаза Карны превратились в узкие щели,
из которых вот-вот готово было извергнуться адское пламя,  и
градоначальник в ужасе отшатнулся. - Тоже подкопы роют?! Или
на передок больно горячи, стервы?! От искры полыхнуло?!
      -  Это не баба! - возопил отец города, уже представляя
себя  на  дыбе.  - Это вовсе не баба! Это изловленная  моими
людьми   ракшица-людоедка!   Запирается,   тварь,   укрывает
местоположение логова...
     - Пошли, - коротко бросил Карна, вставая. - Разберемся.
      Идя  по  коридору,  он  с  трудом  сдерживался,  чтобы
собственными  руками  не  свернуть шею  семенившему  впереди
жирному  любителю пыток. Словно чувствуя это, градоначальник
инстинктивно втягивал голову в плечи, не смея обернуться.

                             ***

       Рваное  пламя  факелов  отбрасывало  на  камень  стен
багровые  блики, и в их неверном свете бессильно обвисла  на
цепях женщина.
      Да,  вначале Карне показалось - просто женщина. И лишь
через  мгновение  он сообразил, что смотрится  рядом  с  ней
карликом.
     Ну, пусть не карликом - доходягой-недорослем. Ракшица.
     Наверное, действительно людоедка.
     Самка.
     Или все-таки женщина?..
     - Всем выйти вон. Я лично допрошу ее.
     Палач вопросительно взглянул на градоначальника (старая
лиса-тысяцкий, проявив благоразумие, давно исчез) и, видимо,
a` 'c все понял. Миг - и Карна остался наедине с пленницей.
      Он  подошел поближе, выдернул из стены чадящий  факел,
присмотрелся.
       Вблизи  ракшица  гораздо  меньше  походила  на   дочь
человеческую.  Тугие груди, каждая размером с  добрую  дыню,
поросли  черно-бурым подшерстком. Такая  же  шерсть,  только
гораздо  гуще,  покрывала все мощное тело, кроме  ладоней  и
частично  лица.  На  животе  и  плечах  виднелись  обгорелые
проплешины,  блестя  еще  дымящимися  язвами  ожогов.   Вонь
горелого меха шибала в нос, и Карну заметно подташнивало.
     Он постарался дышать ртом; помогло, но слабо.
     В сознании пойманной мухой жужжало знакомое по страшным
сказкам: "Сегодня после долгого воздержания выпала мне пища,
столь  приятная для меня! Язык мой источает слюни в  сладком
предвкушении и облизывает рот. О, мои восемь клыков с  очень
острыми   концами,  я  всажу  вас  в  нежное  мясо,  разорву
человечье горло, вскрою вены и напьюсь вдоволь свежей крови,
теплой и пенистой!"
      Ракшица медленно подняла тяжелую косматую голову - и в
Карну  уперся отрешенный взгляд. Красные глазки слезились  и
часто-часто моргали. Наверное, по меркам ракшасов  она  была
красива.  Для человека же... сизые, вывернутые наружу  губы,
сплющенная  переносица, кабаньи ноздри,  морда  наводили  на
мысли  о  плоде  греха обезьяны с тигром; мощные  надбровные
дуги   выпячены   арками  ворот,  если   вместо   башен   их
фланкировать космами бровей...
     - Пытать пришел? - хрипло поинтересовалась ракшица.
      Она  старалась казаться безразличной. Видят боги,  она
очень старалась. Изо всех сил. Но получалось плохо.
     Ей было больно и страшно.
      -  Нет. - Сутин сын отвел в сторону факел. - Просто...
давай поговорим. Без пыток.
      -  Давай!  -  Ракшица  фыркнула с  издевкой.  -  Давай
поговорим,    красавчик!   Думаешь,    ты    первый    такой
добросердечный?!
     На обыденном она говорила с сильным акцентом.
      - Думаю, что первый. - Карна постарался улыбнуться, но
улыбка вышла не слишком убедительной. - Как тебя зовут?
     - А тебе не доложили? Хидимба.
     - Ты действительно... ела людей?
     - Бывало, - хмуро подтвердила Хидимба.
     - Ты жила одна?
     - Нет, с братом.
     Что-то дрогнуло в голосе пленницы. И Карну передернуло:
похоже,  пленница действительно жила с братом  -  в  смысле,
запретном для людей.
     - Где он сейчас?
      - Издеваешься, сволочь?! - Ракшица плюнула в Карну, но
промахнулась.  - Кишки на руку мотаешь?! Убили  его,  убили,
бык ваш безумный хребет сломал! И меня изнасиловал, херамба!
     - Бык? Херамба?!
      Карна  как коренной чампиец частично владел "упырским"
диалектом  Пайшачи, незаменимым в отношении  ругательств.  И
знал:  "херамба" на Пайшачи в первом значении - "обжора",  а
". втором ближе всего к слову "извращенец".
      Имя же ракшицы - Хидимба - означало "Ярая". Похоже  на
правду.
      -  Гады, - шипела Хидимба, уронив голову, и подшерсток
ее  чудовищных грудей намок от слез. - Ах, г-гады!..  Скоты,
волчья сыть...
      -  Прости.  Я действительно ничего не знаю.  Я  только
вчера приехал.
     - Врешь!
      -  Да  не  вру я, зараза мохнатая! Или мне  тоже  тебя
клещами прижечь для пущей веры?! - озлился сутин сын.
       -   Не  надо,  -  неожиданно  всхлипнула  ракшица   с
пронзительной,   почти  детской  жалобой.   -   Не   надо...
клещами... я расскажу...

                             ***

      ...Шестеро путников - пятеро молодых мужчин и  женщина
средних лет - выбрели к логову ракшасов на заре. Хидимба еще
спала,  когда  снаружи  послышались дикий  рев  брата  (тоже
Хидимбы, то бишь Ярого) и вопли людей.
     Ракшица, плохо соображая спросонья, кинулась наружу - и
не  поверила  своим  глазам. Брат пойманной  рыбой  бился  в
ручищах широкоплечего здоровяка, больше похожего на ракшаса,
чем  сам Хидимба; вот мохнатая туша взлетела на воздух  и  с
хрустом  обрушилась  на умело подставленное  колено.  Хозяин
чащоб  конвульсивно дернулся и обмяк, бессмысленно  глядя  в
небо слюдяными бельмами.
     Истошно закричала женщина, увидев выбравшуюся из логова
Хидимбу, - и здоровяк мигом загородил ракшице дорогу.
     - Сдохни, падаль! - возбужденно рявкнул он.
      Хидимба  попятилась, затравленно скуля.  Вокруг  царил
кошмар:  минутой  раньше она сладко спала в  теплом  логове,
после  ночи  кровосмесительной, но  оттого  лишь  еще  более
сладостной  любви, жизнь была прекрасна - и вот  над  братом
уже  кружат мухи, а человек-убийца приближается к ней, скаля
в ухмылке крупные, лошадиные зубы.
     - Оставь, Бхима! Пусть живет! - вмешался другой путник:
копна  волос белее хлопка, небесная синь взора, гибкое  тело
леопарда, взгляд кречета...
      На  убийцу он походил не больше, чем яблоня-бильва  на
гималайский кедр.
      -  Он  сердится,  -  упрямо помотал головой  здоровяк,
приближаясь к ракшице. - Он очень сердится. Вот.
      -  Оставь,  говорю! Позор убивать женщин! -  попытался
вразумить мордоворота третий путник - по-видимому, старший.
      -  Женщина? - Здоровяк остановился. - Он любит женщин.
Он уже меньше сердится... И, обращаясь к Хидимбе:
     - Он прощает, дура! Расставляй ноги - будешь жить. Ну?!
     Присутствие зрителей, похоже, ничуть не смущало его.
     - ...Он доволен! - хохотнул проклятый херамба, оправляя
одежду. - Эй, Арджуна, будешь?
     И весьма болезненно пнул ракшицу ногой под ребра.
     - Вставай, кому говорю!
       После  третьего  пинка  Хидимба  нашла  в  себе  силы
подняться.
      -  Шевелись,  тварь,  не то он передумает!  Близняшки,
седлайте  тварюку - ишь, здоровущая! Мама, иди к нему  -  он
сильный,  он тебя понесет. Вперед! Давай, давай, сука,  чего
пасть раззявила?!
      И  пришлось изнасилованной Хидимбе принимать на  плечи
двоих   пареньков,  действительно  валившихся   с   ног   от
усталости;  херамба усадил себе на закорки женщину,  которую
называл  матерью, и вся процессия двинулась на юг, в сторону
лесистой Экачакры.
      (По  слухам, некий мудрец нашел в тех лесах  золоченую
чакру  для метания, оброненную кем-то из богов. "Эка чакра!"
-  воскликнул мудрец, сунул находку в торбу и пошел  дальше.
Так и прижилось.)
     - Вперед!

                             ***

      ...Хидимба тащилась на пределе: вьючную лошадь - и  ту
нельзя ежечасно награждать тумаками и еженощно насиловать на
привалах!
      Наконец,  на шестой день пути, впереди послышался  лай
собак,  потянуло  дымком,  близняшки  соскочили  наземь,   и
ракшица упала ничком.
      -  Все,  достаточно.  Теперь пусть  она  убирается!  -
приказал старший.
      Проклятый хера