ера плачут!.. А
тебе,  дураку,  радоваться надо,  что  Дрона  тебя  восвояси
отправил! Эти уроды мигом заклевали бы - уж я-то знаю!
     - Уроды? Где ты видел уродов?
     - Как где?! Вокруг стояли, ерунду мололи! Ладно, бхут с
ними. Ты-то что теперь делать будешь?
      Карне сразу пришелся по душе этот долговязый, как и он
сам,  горец. Оба были чужими в хастинапурском питомнике  для
царевичей  -  это  сближало. Экалавья тоже  ничего  не  имел
против  общества  сутиного сына. Горец успел  заметить,  что
Карна был единственным, кто не прыгал вокруг него и не орал:
"Грязный нишадец!" - а стоял в стороне, мрачнея все  больше.
Похоже,  он  собирался кинуться в драку, и только  появление
Aрахмана-из-Ларца  предотвратило  намечавшееся  побоище,   в
котором  сутин сын готов был биться один против всех  раджат
скопом.
      - Ну... - замялся Экалавья, оправляя шкуры, заменявшие
горцу одежду. - наверное, здесь где-нибудь поселюсь. Я  ведь
теперь ученик Наставника Дроны.
      -  Что?! - Впервые замечательные уши подвели Карпу.  -
Ученик?! Ведь этот сучок тебя прогнал!
      -  Стыдно так отзываться об Учителе, - очень  серьезно
произнес нишадец. - Ты ведь учишься у Дроны?
     - Ну и что?
     - Имя наставника свято. По крайней мере, у нас, в горах
Виндхья.  Наставник  Дрона преподал мне один  урок:  значит,
теперь он мой Гуру, а я - его ученик.
      -  И как же ты собираешься постигать его замечательную
науку?
     - Поселюсь в лесу и буду усердно упражняться, размышляя
над уроком. Путь известен, осталось идти по нему.
      -  Ну ты даешь, нишадец! Путь ему известен! Мало ли на
свете  учителей - найди себе другого, подостойнее Дроны!  Ты
ведь свободен!
     - Да, я свободен. Но у меня уже есть Учитель.
     - Который устроил из тебя потеху?! И на прощание только
что не пнул ногой в зад?!
      -  Ты  сам  сказал,  что  я свободен.  Свобода  -  это
возможность выбирать. Я сделал свой выбор.
      -  Та-а-ак...  -  Карна почесал в затылке.  Раньше  он
никогда  особо  не  сушил голову над подобными  вещами.  Для
сутиного   сына   свобода  всегда  означала   одно:   полную
независимость,  возможность делать, что душе  угодно.  Ну  и
выбирать  -  само  собой.  Но  если  твой  свободный   выбор
сковывает  тебя же по рукам и ногам, привязывая  к  учителю-
насмешнику?
     Свобода?
     Рабство ?!
      -  А  ну-ка  давай присядем и разберемся! - решительно
заявил он нишадцу. - Значит, ты утверждаешь, что свободен? И
в то же время...

                             ***

      Так  с  тех  пор и повелось. По вечерам Карна  помогал
Экалавье   обустраиваться  на  новом   месте,   они   вместе
охотились, а затем подолгу сидели у костра и спорили. Вскоре
сын возницы с удивлением выяснил, что это занятие может быть
не  менее  увлекательным, чем, к примеру, стрельба из  лука,
колесничные ристания или бессонная ночь, проведенная в стогу
с пухлой пастушкой-хохотушкой.
      Особенно учитывая, что пастушка хихикала по  поводу  и
без  повода,  зачастую в самые интересные моменты,  а  горец
неизменно был серьезен.
     Ставя нового друга в тупик своим взглядом на жизнь.
      Впрочем, что знал о жизни сам Карна? Бабы? Их у  парня
было  с избытком и будет еще немало - в последнем сутин  сын
-%  сомневался.  Талант?! Да кому  он  нужен,  его  воинский
талант?! Служить ему в лучшем случае возницей при дворе  или
сотником  здешней  варты...  Друзья?  Боец  с  Бешеным?  Да,
конечно. Но с царевичами не усядешься запросто у костра,  не
станешь взахлеб обсуждать вопросы, на которые многие мудрецы
по  сей день ищут ответ. Только Карна не знал этого, он  был
уверен,  что  ответ - вот он, рядом, стоит только  протянуть
руку...
      Споря  до  хрипоты,  юноши иногда  замолкали,  подолгу
обдумывая мысль собеседника, и даже горячий Карна не торопил
Экалавью в такие минуты.

                             ***

      - ...Тебе б брахманом уродиться, - заметил Карна. - Уж
больно складно все у тебя выходит. Где нахватался, приятель?
Может, ты скрытый мудрец?
     Экалавья улыбнулся ему через костер.
      -  Мой отец, Золотой Лучник, недаром стал вождем  трех
кланов...
      -  Заливай больше: недаром стал! Небось от деда твоего
трон унаследовал!
      -  Конечно, наш род знатен по меркам горцев.  Но  жезл
вождя  в горах Виндхья не передается по наследству. Мы  ведь
дикари,  забыл? Грязные нишадцы. Вождей выбирают  на  совете
старейшин.
      -  Здорово! - искренне восхитился Карна. -  А  в  этом
дурацком  Хастинапуре ностс с наследниками, как  юродивый  с
драной  торбой! Вот и садится на трон то слепой  калека,  то
придурок,  то сопляк малолетний. Одно их спасает -  Грозный.
Умный мужик, всем здесь заправляет. Хотя и скотина изрядная.
Не  люблю.  Зато у других и такого нет. Потому, наверно,  от
них одни болваны и приезжают!
      Экалавья  лениво  вертел  в руках  обглоданную  кость.
Вразумлять  срамослова он не стал -  давно  привык  к  речам
бойкого на язык приятеля.
      -  Правитель  не обязан вызывать любовь.  Правитель  -
символ державы, и его надо уважать. Моего отца у нас в горах
уважают...  а я его люблю. Было бы хуже, если б отца  вокруг
все любили, а уважал - один я.
      -  Эх, почему я не горец! Был бы умным, как брахман...
Слушай, а ты точно не дваждырожденный?
      -  Точно.  У  нас  вообще  варнам  не  придают  такого
значения, как здесь.
      - Вот я ж и говорю! - обрадовался Карна. - Свобода!  И
зачем  ты  сюда  с гор спустился? Я б на твоем  месте  босой
домой  побежал!  Знаешь, как иногда поперек  горла  встанет:
этому  так  кланяйся, тому - этак, перед  одним  ниц  падай,
другой  сам  перед тобой спину гнуть должен...  А  ежели  не
согнул  и  ты ему спустил или просто не заметил  -  ты  лицо
потерял!  Коровье  молоко пить дозволено,  козье  по  нужным
дням,  к  ослиному  не  вздумай и  близко  подойти!  Чистое,
нечистое,  чистое, да не про твою душу... Брахману  перечить
ни-ни, даже если он чушь несет! Дхик! Надоело! В Чампе легче
&(+.al. А у вас в горах небось вообще рай!
      -  Для кого как, - серьезно ответил Экалавья. - У нас,
например, многие считают Город Слона земным раем. И завидуют
его  жителям,  равно  как и всем в землях  Кауравов.  Бредят
Великой   Бхаратой.   Там,  мол,  порядок   и   процветание,
утонченность и благочестие, а у нас: набеги, воровство, дома
не  правильные, брахманы бездельники, молодежь  стариков  не
уважает,  на чистоту варн всем наплевать... Дхик! - довольно
похоже  передразнил нишадец сутиного сына и лукаво подмигнул
приятелю.
     Карна искренне расхохотался:
     - Уел, каюсь! Ясное дело, кому жрец, кому жрица, а кому
и  олений мосол! Если по мне, то главное - свобода. У вас  с
этим  делом  проще.  Законы  опять  же  хорошие  -  простые,
правильные,  без всяких выкрутасов... А тут ученые  брахманы
от  безделья навыдумывают всякого, а мы выполняй! Вот  ежели
станет мне здесь совсем невмоготу - сбегу к вам в горы!
      -  Свобода,  говоришь? Законы простые и правильные?  -
Рыжие языки пламени играли тенями на лице горца. - А у  вас,
значит, законы не правильные?
      -  Ну,  не  то чтоб совсем, - чуть смутился  Карна.  -
Просто очень уж мудреные! Сам бхут ногу сломит!
      -  Так  у  вас  и  держава во-о-он какая!  -  протянул
нишадец.  -  Поди  управься, удержи  все  в  голове!  Вот  и
придумали законы на все случаи жизни, чтоб точно знать,  как
и  когда  поступать. Может, где-то и перепудрили  -  не  мне
судить.  А у нас горки да пригорки, все поселения наперечет,
все  друг  друга  знают  как облупленных,  и  законы  у  нас
простые,  потому  как и жизнь такая... безыскусная.  Что  же
касательно свободы...
     Сын Золотого Лучника долго молчал, собираясь с мыслями.
      -  ...что касательно свободы, так она не снаружи  нас.
Она  здесь,  -  и  Экалавья приложил ладонь  к  своей  груди
напротив сердца.
      -  Ну,  это  и дикобразу понятно! - мигом перебил  его
Карна. - Внутри мы все свободные! Зато снаружи...
      - Не все. Многие внешне свободные люди на самом деле -
рабы  собственных страстей, вожделений, сиюминутной  выгоды.
Обстоятельства  диктуют  им свою  волю,  вынуждая  плыть  по
течению,  и  зачастую люди тонут, попав в водоворот.  Вместо
того,  чтобы  подплыть  к берегу, вздохнуть  полной  грудью,
посмотреть на реку - жизнь со стороны и понять:  что  же  им
нужно  на  самом  деле?  Вот с этого  момента  и  начинается
подлинная свобода.
      - Ом мани! - ехидно ухмыльнулся сутин сын. - Но ответь
тогда мне, скудоумному: вот человек, который знает, что  ему
надо,  как  ты  говоришь, со свободой в  сердце.  Вот  этого
человека  запирают в темницу. Неважно, за дело или нет.  Вот
он  сидит  в  темнице  -  и на кой ляд  ему  тогда  хваленая
внутренняя свобода, ежели на дверях замок?!
      -  Ты  привел  неудачный пример, Карна.  По-настоящему
свободный  человек свободен и в темнице. У  него  все  равно
есть  выбор:  покориться  своей участи,  попытаться  бежать,
передать  весточку на волю, чтобы друзья замолвили  за  него
a+."f.,  или  свести  счеты  с  жизнью  -  и  так  избегнуть
заключения.  Как  видишь,  выбор  есть,  а  значит,  есть  и
свобода!  Помнишь, ты рассказывал мне историю ареста  твоего
отца  и  его  отказа  от  побега? Так  вот,  твой  отец  был
свободен!   Только   внутренне   свободный   человек   может
добровольно предпочесть заточение побегу! Он сам выбрал свою
судьбу - и в итоге выиграл куда больше, чем если бы поспешил
спастись  бегством!  В твоем отце есть та  внутренняя  суть,
которую  брахман,  наверное,  назвал  бы  частицей  Великого
Атмана,  а  я...  я  не  могу найти  ей  названия!  Человек,
обладающий ею, свободен независимо от внешних обстоятельств.
Он поступает не согласно им, а согласно велению этой сути. И
ничто  в  Трехмирье  не  в  силах  заставить  его  поступить
наперекор ей. Думаешь, ты иной? Зря ты так думаешь, Карна.
      - Ну спасибо, утешил! - Карна молитвенно сложил ладони
передо  лбом. - Внутренняя суть? Скорее уж внутренний  сута,
который  гонит  колесницу души, куда сочтет нужным.  Только,
понимаешь ли... вот в чем загвоздка, друг мой Экалавья, мало
мне внутренней свободы! Мне внешнюю подавай!
      -  Это будет трудно, Карна. И не только в Хастинапуре.
От себя не убежишь. Даже в наши горы.
      -  Верю,  Экалавья.  И все-таки я очень  постараюсь...
Гляди-ка,  пообщался с тобой - и сам заговорил,  будто  жрец
бобоголовый!
     Юноши рассмеялись.
      -  Я  думаю,  мы  еще  вернемся к этому  разговору,  -
заключил Карна, поднимаясь на ноги.
     - И я так думаю, - согласно кивнул горец.
      Оба  они тогда еще не знали, как неожиданно и трагично
завершится их спор через два года.

                              3

                         ПРОБУЖДЕНИЕ

     - ...Привет, дружище!
     - Карна! Как я рад тебя видеть!
      Некоторое  время парни тискали друг друга в  объятиях,
издавая при этом полузадушенные восклицания.
      Со  стороны могло показаться, что медведь-губач  решил
полакомиться  мясцом лесного якши-долговяза, но  со  стороны
глядеть было некому.
     - Ну ты прямо к ужину!
     - Здорово! Я к ужину и с добычей за пазухой...
     - Ворованное?
     - А то!
      -  Карна!  Вымахал, что колесничное  дышло,  стреляешь
небось как сам Наставник Дрона, а еду по-прежнему воруешь!
      -  Ясное дело! - Карна уселся у костра, с наслаждением
вдыхая   аромат   жаркого.  -  Эх,  приятно   видеть   нечто
постоянное!  Точь-в-точь  как  два  года  назад,  когда   мы
познакомились.  И  как год назад. Ты тоже не  меняешь  своих
привычек - встречаешь меня этакой вкуснятиной!
      -  Благодари Наставника Дрону. - Лукавство  прямо-таки
a.g(+.al из всех пор широкоскулого лица Экалавьи. - Вот  кто
неизменен в своей точности: ваши летние сборы начинаются  из
года  в  год  в  один  и тот же день. Да  и  место  остается
постоянным.  Так  что  я,  в  общем,  ждал  тебя   и   успел
озаботиться ужином.
      -  Благодарю  тебя, Наставник Дрона! -  весело  заорал
Карна и отвесил шутливый поклон в сторону возвышавшегося  на
краю  поляны  деревянного идола. - Ты гляди, а действительно
похож!  Сейчас плетей дать велит. Да, кстати, недавно  Дрона
гонял нас с бердышами... Короче, поедим - покажу.
     И Карна мигом ухватил лакомый кус оленины.
      В этот вечер друзьям так и не довелось почесать языки:
стреляли    до   темноты,   всласть   намахались   посохами,
заменявшими бердыши и копья, вспоминали прошлогодние встречи
и от души хохотали над незамысловатыми шутками.
      Когда  ночь окончательно вступила в свои права,  Карна
засобирался обратно в лагерь.
      -  Оставайся! - предложил нишадец. - Стрельбу на  звук
покажу.
      - Успеется. Сборы долгие... Только завтра я, наверное,
не приду - одну знакомую проведать надо.
       -   Ну  ты  точно  ничуть  не  изменился!  Ладно,  до
послезавтра.
     - До послезавтра.

                             ***

      В ту проклятую послезавтрашнюю ночь Экалавья уговорил-
таки тебя остаться.
     А под утро тебе приснился сон.
      Предрассветный туман плыл прядями мокрой паутины, где-
то  далеко  на востоке медленно поднималась из-за  горизонта
колесница  Лучистого  Сурьи, но бог  -  Солнце  был  слишком
далеко, он не успевал, не успевал...
      К  чему он должен был успеть? Что за глупости! Обычный
новый день - туман как туман, взойдет огненный диск -  и  он
рассеется, опав росой на травы. Куда торопиться?
     Зачем?!
       Сквозь  пелену  дремы,  тенями  надвигающейся   беды,
проступили две приближающиеся фигуры. Вскоре ты узнал обоих:
Наставник  Дрона  и... твой извечный противник,  беловолосый
царевич Арджуна - по слухам, сын самого Громовержца.
     Да хоть всей Свастики разом! - этого юнца ты терпеть не
мог, а он отвечал тебе взаимностью.
      Неудивительно: во многом вы были похожи -  царственный
полубог Арджуна и сутин сын Карна.
     Гордецы из гордецов.
      Рядом  с  тобой  зашевелился Экалавья, сонно  вздохнул
полной грудью, и ты еще успел удивиться: ты ведь спишь?  Или
нет?  В  любом  случае  ты лежишь внутри  хижины  нишадца  -
одновременно видя сон про Дрону, Арджуну и туман.
     Впрочем, во сне бывает и не такое.
      А  вот  ты уже не лежишь, а встаешь и делаешь  шаг  за
порог,  в  зябкую  рассветную сырость, насквозь  пропитанную
`.a.)  и  туманом. До тебя не сразу доходит, что  теперь  ты
видишь  странный  сон двумя парами глаз:  своими  и  глазами
нишадца  - это он, Экалавья, вышел из хижины, а ты  кажешься
самому  себе  бесплотным духом тумана,  Видехой-Бестелесным,
незримым божеством...
      Экалавья  припадает к стопам Наставника Дроны.  Сейчас
перед  взором горца только эти стопы да еще несколько смятых
травинок с бисеринками росы на стеблях - а ты-дух  в  то  же
время  не  можешь оторвать взгляда от лица  Брахмана  -  из-
Ларца.  Хочется кричать, но горло надежно замкнуто на тысячу
ключей:  пред  тобой лик деревянного болвана,  маска  идола,
которому  Экалавья каждое утро возносит положенные  почести,
прежде чем начать новый день.
      -  Учитель... - благоговейно шепчут губы горца.  И  за
спиной  Дроны передергивается, как от пощечины,  беловолосый
Арджуна.
     - Встань, - скрипит идол.
     Пауза.
      -  Я слышал, ты достиг изрядных успехов в стрельбе  из
лука,  -  мертвый голос не спрашивает, а как  бы  утверждает
очевидное.
     - Не мне судить, Учитель...
     - Принеси лук и стрелы.
       Дверь   хижины  бросается  тебе  навстречу,  поспешно
распахивается, пропуская тебя внутрь; так не бывает, но  миг
- и ты уже снова снаружи.
     Руки привычно сжимают знакомое оружие.
      -  Стреляй!  - В воздух взлетает гнилой  сучок,  чтобы
разлететься в мелкую труху.
      -  Вон  тот  лист  на  ветке капитхи,  -  палец  идола
безошибочно указывает цель. - Сбей. Пока будет падать -  три
стрелы.
     Свист.
     Клочья.
     - Хорошо. Говорят, ты также любишь стрелять на звук?
      -  Это  правда,  Учитель.  Конечно,  я  еще  далек  от
совершенства, но...
     Ненавидящие глаза царевича. Ясное дело, Арджуна терпеть
тебя  не...  Стой! Ведь перед царевичем - не  ты!  Он  видит
перед собой нишадца! За что же он ненавидит ЕГО?!
     "Грязный нишадец!.."
     Видит - не видит - ненавидит...
      Кошмар длится целую вечность, ты хочешь проснуться, ты
очень хочешь проснуться, но это выше твоих сил.
     Мара, Князь-Морок, ну ты-то за что мучаешь меня?!
      -  Вижу также, - скрипит идол, - что ты воздвиг  здесь
мое изображение. Или я ошибаюсь?
     - Нет, Учитель! То есть да... то есть воздвиг! И воздаю
ему все положенные почести...
      -  Следовательно, ты считаешь меня своим Гуру? Мертвый
голос. Мертвое лицо.
     - Да, Учитель. Если только это не оскорбляет тебя...
      -  Не оскорбляет. Вижу, мой урок пошел тебе на пользу.
Что  ж,  ученик,  твое  обучение  закончено.  Готов  ли   ты
` a/+ b(blao со своим Гуру за науку?
      -  Разумеется, Учитель! Требуй - я отдам гебе все, что
ты пожелаешь!
       Взгляд  Экалавьи  просто  лучится  радостью,  и  боль
пронизывает тебя до костей.
     Боль надвигающейся утраты.
      -  Отдай  мне большой палец твоей правой руки.  Это  и
будет платой за обучение.
     Что?!
     Быть не может!
      "Может,  - скрипуче смеется греза. - Во сне  все  быть
может, да и наяву случается..."
     - Желание Учителя - закон для ученика.
     Перед лицом вновь мелькает дверь хижины.
     Руки ныряют в ворох шкур.
     Нож.
      Дверной  проем,  подсвеченный  лучами  солнца.  Редеет
туман, искажаются, оплывают в кривом зеркале лица Наставника
Дроны и царевича - солнечные зайчики пляшут на щеках,  и  на
лбу, и на скулах.
     Зайчики, спрыгнувшие с лезвия ножа.
     - Не надо!!!
       Твой  вопль  и  крик  беловолосого  сына  Громовержца
сливаются воедино.
     Хруст рассекаемой плоти.
      Экалавья чудом исхитряется подхватить падающий обрубок
и, встав на колени перед Дроной, почтительно протягивает ему
то, что еще недавно составляло с горцем одно целое.
      -  Благодарю тебя, Учитель. Прими от меня эту скромную
плату.
      Из рассеченной мякоти на краю ладони, превратившейся в
узкую лапу ящерицы, обильно течет алая кровь, заливая бок  и
бедро  нишадца,  а горец все продолжает стоять  на  коленях,
протягивая Дроне отрубленный палец.
     Это сон, сон, это только сон!
     Ослепните, мои глаза!
     Я хочу проснуться! Сейчас! Немедленно!
      В ушах нарастает отдаленный комариный звон. Кругом все
плывет, и ты ощущаешь, как твердеет твоя татуированная кожа,
застывая  на тебе хитиновым панцирем жука, вросшими  в  тело
латами, несокрушимой броней, доспехами бога!
     Проснуться!
     Немедленно!
     Но сон длится.
     Дрона протягивает руку и берет отрубленный палец.
     - Я принимаю плату. Твое обучение закончено.
       Брахман-из-Ларца  поворачивается  и  походкой  ворона
ковыляет  прочь. Царевич же задерживается; прирос  к  месту,
смотрит на искалеченного горца.
      -  Экалавья... - выдавливает наконец Арджуна.  Нишадец
поднимает взгляд от четырехпалой руки на юного полубога.
     Спокойно, без злобы и гнева.
      - Я... я не хотел... так. Я не знал... Прости меня!  -
Арджуна  неуклюже  кланяется и бегом бросается  вдогонку  за
ce.$oi(, Дроной.
      Нишадец долго смотрит им вслед, потом переводит взгляд
на лежащий у его ног лук и колчан со стрелами.
      Жуткая,  похожая  на  звериный оскал  усмешка  -  и  в
следующее мгновение здоровая рука горца устремляется к луку.
      Тетива  остервенело  визжит, натягиваясь,  рука-коготь
указательным  и  средним  пальцами вцепляется  в  бамбуковое
веретено  с  обточенными коленами, сминая  оперение,  и  две
стрелы, одна за другой, уже рвутся в полет.
      Вторая  сбивает первую у самой цели, как  скопа-курара
бьет  верткую  казарку, не дав вонзиться в лицо  деревянного
идола.
     Ты видишь это.