когда безумная идея оформилась
догадками и определенными соображениями, перестав быть столь
уж безумной, ко мне пришел Опекун Мира.
     Пешком.
     Во всяком случае, именно так он явился к моему костру.
      Высокая  корона-конус, серьги  с  крупными  сапфирами-
"синебрюшками"  оттягивают мочки ушей,  глаза  полуприкрыты,
обнаженное  тело  танцора, подвески пояса звенят  крохотными
гонгами,  и  гирлянда  голубых  лилий,  редчайших  на  земле
цветов, свисает почти до колен...
     Ипостась "Наделения благами".
      Хрустальная мечта наивных учеников-брахмачаринов:  вот
приедет  Вишну,  будет  всем нам  благо,  реки  простокваши,
райские пределы...
      -  Решился? - без всяких предисловий спросил Опекун  и
поднес к лицу желтый лотос, который держал в правой руке.
      Теперь,  когда  я вспоминаю все это, последняя  деталь
неизменно  раздражает:  воняло от  меня,  что  ли,  если  он
цветочки нюхать вздумал?
     Может, и воняло... забыл.
      - Да. - Я знал, о чем идет речь. И мало интересовался,
откуда  про  мои  тайные  замыслы  проведал  Вишну-Даритель,
светоч Троицы?
      Поживите с мое у шептунов, угробьте собственного  сына
во  имя  знания,  заставьте любящего отца  проклясть  вас  -
любопытство как рукой снимет!
     У вас.
      У  меня  - не сняло, но прибило к земле, словно  огонь
струями ливня... а угольки тлели, грозя новым пожаром.
      -  Тогда  пошли,  Жаворонок. Вместе пробовать  станем.
Хочешь пробовать вместе? В раю? Я пожал плечами. Можно  и  в
раю...
     - Пошли, Опекун. Это ничего, что я так, запросто?
     Бог расхохотался, вспугнув соек в кронах деревьев.
      -  Я  не  Громовержец, друг мой Жаворонок! Попусту  не
громыхаю. Нам с тобой (он помолчал и подчеркнул еще раз  это
"с  тобой")  прекрасно  известно,  сколько  весит  проклятие
мудреца!  Глупо пытаться опробовать его на себе,  поддавшись
мимолетному гневу.
      Кроме  того, я умею отличать наглость от... от  других
мотивов.
     - Куда идти? - перебил его я.
      Сейчас мне отчетливо ясно: тогда я так до конца  и  не
понял,  что  передо мной действительно Вишну. Или  даже  по-
другому:  где-то в сокровенных тайниках души,  где  хранятся
чудовища  -  я  не оговорился! - крылась надежда.  Страшная,
уродливая  надежда:  вот сейчас он рассердится,  Преисподняя
распахнет перед Жаворонком медные врата... и я, может  быть,
сумею там разыскать своего погибшего сына.
     Мальчик мой... что ты скажешь мне?
      -  Прошу! - Опекун Мира гостеприимно указал пальцем на
мой  же костер, и пламя в ответ вытянулось к вечернему небу,
окрасившись в ярко-изумрудный цвет.
     Молодая трава вместо огня.
     - Туда?
     - Тебя что-то смущает, Жаворонок?
      -  Да нет... а нельзя ли по-иному? Ну, там хрустальная
колесница или верхом на Гаруде...
      -  Извини,  дорогой, колесницу я забыл  прихватить.  А
верхом  на  Гаруде... не советовал бы. Искренне не советовал
бы.  Норов  у него, у орла моего ясного - меня  возит,  а  я
боюсь: вот сейчас скинет да клювом, клювом... Давай уж лучше
по старинке.
     - Вот так прямо?
     - Вот так прямо. Боишься?
      Я встал и ничком упал в костер. Лицом вперед, чтобы не
задумываться.  Пламя охватило меня мгновенно,  и  я  опоздал
удивиться:  боли не было. Ни боли, ни страха, ни ожидаемого,
того,  что  иногда снится по ночам, заставляя  вскакивать  с
криком.  Ласка  жидкого изумруда, запах  хвои  и  "орлиного"
  +.m, мириады пальцев заботливо бегают по телу, подушечками
разглаживая  морщины на коже, забираясь  в  самые  потаенные
ложбины,   -   и   тело   становится  гладким-гладким,   как
отполированный клинок, еще ни разу не побывавший  в  горниле
сражения.  Струны  поют об эфире между  мирами,  о  небесных
путях  сиддхов,  и  рокот барабанов  сливается  с  бряцанием
цимбал,   когда  огонь  впитывает  тебя   в   себя,   а   ты
сворачиваешься   в   его   сердцевине   комочком,   семенем,
зародышем...
      ...Очнулся  я  в Вайкунтхе. Тупо глядя  на  самшитовую
табличку с надписью:
     "Приют Вещих Мудрецов". Тогда еще - просто Вещих.
     Не спится. Не спалось.
     И спаться, по всему видать, не будет.
     Зачем я вспомнил все это? Чтобы лишний раз усомниться в
реальности собственного существования? Глупо... очень глупо.
Или  нет,  скорее  всего  я нарочно  забиваю  голову  всякой
ерундой, чтобы не думать о том, что видел полчаса... уже час
назад.
     Боишься, Жаворонок?
     Вспомни еще раз: ничего особо страшного или даже просто
страшного не произошло. Просто ты вышел в коридор, маясь  от
бессонницы,  спустился по лестнице и некоторое время  стоял,
держась за перила и глядя в ночь. В двадцати посохах от тебя
стонала  невидимая  апсара,  и промежутки  между  ритмичными
стонами-вздохами  заполнялись глухим порыкиванием.  Ракшасы-
охранники,  когда  им  приспичит,  редко  успевали   уводить
райских  красавиц  в  укромные места,  довольствуясь  малым:
кустарник или даже того менее - тень от дерева.
     Им хватало, они у нас простые.
     А апсарам нравилось.
      Я  ухмыльнулся, вспоминая, как на первых порах мучился
рукоблудием,  добывая семя для зачатия Дроны.  Хвала  Вишну,
увидел   (ох   и  стыдно  было!),  посочувствовал,   прислал
апсарочку... Дальше все пошло как по маслу. По топленому.  С
пеночкой-корочкой.   С...  Ладно,  хватит.   А   то   пойду,
присоединюсь к ракшасу-гулене!
      Ноги  сами  понесли меня к детским покоям. Ноги  умнее
головы:   вот   погляжу  на  сына  и   пойду   спать.   Губы
растягивались   в  улыбку:  вспоминался  вчерашний   рассказ
Шарадвана.   У  богатыря-мудреца  на  волосатом   предплечье
обнаружились  два  здоровенных  синячищи,  и   он   поначалу
отмалчивался,   не   говоря,  где  их   заработал.   Наконец
раскололся  -  это  когда  я предположил,  что  Десятиглавец
согласился-таки сойтись с Шарадваном на кулачках!
      - Детишки приласкали, - буркнул Шарадван со вздохом  и
пояснил,  что  позавчера сунулся разнимать  своего  Крипу  и
моего Дрону. В результате чего заработал два пинка, а синяки
- это результат.
      - Да тебя ж дубиной лупить - только дубину портить!  -
искренне изумился я.
     - Так то ж дубиной... - вздохнул Шарадван-притворщик.
      По его физиономии, заросшей бородой до самых хитрых  в
мире  глазок,  было  видно: брахман-воин, завистник  Рамы-с-
Rопором, счастлив.
     Безоглядно.
       ...У   входа  в  детские  покои  меня  словно  что-то
остановило.  Дверь оставалась приоткрыта -  в  раю  змеи  не
заползут  и  хорьки не влезут; молоденькая нянька  выскочила
наружу и растворилась во мраке.
     Да что ж она, детишек одних оставила?
      Хорошо,  что я не сунулся вепрем в детскую, не  влетел
сломя  голову!  Подошел  ближе, прислушался:  поют.  Вернее,
поет.  Кто - неясно. А голос тихий такой, бархатный,  течет-
стелится,  слов  не  разобрать, хотя и без  слов  понятно  -
колыбельная.
     Другая нянька?
     Так голос вроде мужской...
     Через секунду меня чуть паралич не разбил. Потому что я
подшагнул  еще  ближе. И узрел, как по  детской  расхаживает
Опекун Мира собственной персоной, нося на руках моего Дрону,
и  нежно укачивает ребенка. Дрона мирно посапывал, нежась  в
ласковых.  объятиях,  Вишну счастливо мурлыкал  ему  на  сон
грядущий...
      Нет, я не вошел, раздумав нарушать идиллию. И даже  не
выдал своего присутствия.
      Я  стоял  и слушал колыбельную, которую бог пел  моему
сыну.
     Единственная членораздельная фраза повторялась рефреном
через каждые две-три строфы.
     Я напрягся - и разобрал слова.
      "Люби  меня  больше всех!" - вот что  повторял  Вишну-
Даритель маленькому Брахману-из-Ларца.
      Сперва  я  чуть  было не расхохотался.  Умора!  Светоч
Троицы  уговаривает малыша любить его больше всех.  Но  смех
почему-то  застрял  в  глотке.  Комом.  Шершавым  комом,  от
которого впору закашляться, а не рассмеяться. Ну не мог,  не
мог   Вишну-Опекун   талдычить   такую   глупость   ребенку-
несмышленышу только для того, чтобы добиться его любви!
     Чушь!
     Бред!
      Куча  людей на земле и без колыбельных обожают Опекуна
Мира, надеются на его помощь или милость... Да подожди ж ты,
божество-небожитель, дай Дроне вырасти,  осыпь  подарками  и
благодеяниями - никаких колыбельных не понадобится!
     Возлюбит пуще отца родного!
      Вишну  мало  походил  на глупца.  И  в  наивности  его
Упрекнуть было трудно. Тогда зачем? Разум подсказывал мне: я
стал свидетелем того, чего не должен был видеть! И эта фраза
-  "Люби  меня больше всех!" - пожалуй, имеет совсем  другое
значение, чем кажется на первый взгляд. Бог носил моего сына
на  руках,  мурлыча странную песнь, а я отступил во  мрак  и
затаил дыхание. Вскоре Опекун Мира вышел из детской. И вид у
него был, как у ящерицы-агамы, когда та поймает особо жирную
муху.
      - Надо будет вызвать Вьясу, - сам себе бросил Вишну. -
Во-первых,  пусть  знает,  что "Песнь  Господа"  великолепно
подходит   в   качестве  колыбельной.  А   во-вторых,   надо
$.` !.b bl: малыш поначалу плакал... или животик болел?
      Он удалился быстрым шагом, позвякивая браслетами, а  я
глядел  ему  вслед. Темнокожего урода, отшельника  Вьясу  по
прозвищу  Черный  Островитянин, я уже четырежды  встречал  в
Вайкунтхе.  На  земле  не довелось - легенды  слышал,  байки
всякие,  а лично не сталкивался; тут же встретились.  Только
говорить-знакомиться не стали.
      Опекун  Мира  держал Вьясу при себе, и они  все  время
спорили.
      -  Этот  тоже?  - спросил я однажды у Вишну  и,  увидя
недоуменный взгляд, пояснил:
     - Как я? В костер - и сюда?
      -  Нет, - ответил Опекун, думая о чем-то своем. - Этот
так... попроще.
     - На хрустальной колеснице?
     - Ну... пусть будет на колеснице.
     - Значит, ему можно, а мне нельзя?!
      -  Тебе  нельзя.  А  ему  можно.  Он  -  моя  аватара,
назойливый  ты  Жаворонок! Понял? Да и ему  можно  на  день-
два... а там - домой.
      В дальнейшем, встречая Черного Островитянина здесь,  в
Вайкунтхе,  я с большим интересом разглядывал живую  аватару
Вишну, но поговорить так и не удалось.
     Опекун и его аватара были заняты.
     Чем?
      Эту... как ее?.. "Песнь Господа" сочиняли? Чтобы спеть
на сон грядущий моему Дроне? "Люби меня больше всех!" - тоже
мне, перл поэтического вдохновения!
      Возвращаясь  обратно, я тщетно  пытался  унять  слабое
головокружение.  Цветные пятна плыли перед глазами  огненные
блики  сливались  в  оскаленную пасть  твари-гиганта,  и  из
провала  глотки  мурлыкала  тысяча  тигриц:  "Люби...   люби
меня!.. меня... больше всех!"

                             ***

     ...Не спится.
     Не спалось.
     Может быть, я зря все это затеял?

                             ***

     22-й день 9-го лунного месяца, Брихаспати-вара, утро

      Вчера мы играли с Опекуном в "Смерть Раджи". Вообще-то
играл я поначалу с Шарадваном, а Опекун пришел и напросился.
      Дети рядом бузили, любой наставник воинского искусства
пришел бы в восторг от их проказ, но я уже привык. Расставил
фигуры на доске, а Шарадван уступил Вишну место.
      На  двадцатом ходу, сбивая моего всадника, Опекун Мира
вдруг  привстал, мурлыкнул обрывок незнакомой  мне  песни  и
высоко поднял сбитую фигуру.
      -  Жеребец пал! - возгласил Вишну, глядя при  этом  на
детей.
     И повторил, резко и отрывисто:
     - Жеребец пал!
      Маленький  Дрона зашелся в истерике, и няньки  еле-еле
привели малыша в чувство.
     Шарадвановы двойняшки остались равнодушны. Кажется, это
вызвало изрядное раздражение у Вишну. Смешав фигуры в  кучу,
он удалился, оставив нас в недоумении.
      Назавтра в Вайкунтху явился Черный Островитянин - урод
с  янтарным взором и характером дикого осла. Вишну  встретил
его  на  окраине, и они долго ругались, часто  повторяя  два
странных слова. "Песнь Господа".
      Я  разглядывал  их издалека, и щека у  меня  при  этом
подергивалась, суля неприятности...

                             ***

     - ...знакомьтесь, - сказал Опекун.
     Мы переглянулись.
     Существо рядом с Вишну походило на человека. На какого-
то определенного человека. Я вгляделся - и почти сразу же  в
глазах  зарябило,  словно  на лицо прыгнула  стая  солнечных
зайчиков.  Черты  существа,  предложенного  для  знакомства,
расплылись пятном, смазались...
     Рядом моргал Шарадван.
     Глядя на Вишну, возле которого никого не было.
      -  Стесняется, - добродушно объяснил Опекун. -  Хозяин
его наказал, вот он теперь всех и стесняется. И вообще...
     - Хозяин?
       -  Да.  Мара,  Князь-Морок,  Господин  Иллюзий.  Этот
красавец  из его свиты, провинился уж не знаю чем, вот  друг
Мара и осерчал. А я его выпросил. Для наших общих нужд.  Эй,
Мародер, вылезай! Ну, будет ломаться, говорю!
      Из  перил  ближайшей террасы высунулась  рука.  Пальцы
ощупали  воздух,  уцепились, потянули... Существо  по  имени
Мародер, похожее на все сразу, приблизилось и вновь  замерло
по правую руку от Опекуна.
      -  Ишь,  Мародер! - Вишну откровенно  любовался  своим
новым   приобретением.  -  Горазд,  горазд...  Что  скажете,
мудрецы: приспособим к делу?
      - Апсар пугать? - наугад предположил Шарадван. - Сядет
на скамейку, а ей снизу...
      -  Зачем апсар? Их пугай, не пугай... хоть снизу, хоть
сверху. Мальчишка-то твой (Вишну обращался конкретно ко мне,
будто мой медведь-приятель успел уйти) растет? Сколько ему у
меня   в  Вайкунтхе  прятаться?  Лет  пять-шесть,  от   силы
восемь... а там на Землю надо. Учиться, осваиваться,  просто
жить... Понял?
     - А при чем тут Мародер?
      -  При  всем.  Отправлю приглядывать за Дроной.  Пусть
ходит  по пятам и смотрит. Ему смотреть легко, он все видит,
это  его увидеть трудно! Раз в год явится Мародерчик  в  мое
имение  и доложит: что было интересного, что стряслось,  чем
обидели, где похвалили! Ну как?!
     - Не забудет? - с ехидцей поинтересовался Шарадван.
      Спасибо, дружище: промолчи ты, я непременно ляпнул  бы
что-нибудь  обидное. Я понимал Опекуна -  такая  затея,  как
наша, требует постоянного и тщательного присмотра, оценки...
Но  сердце  стучало зло и сухо: идея с Мародером-соглядатаем
мне претила.
     - Он? Он ничего не забывает. Глядите!
      Вишну прищелкнул пальцами, и Мародер рысцой подбежал к
ближайшей  фиговой пальме-пиппалу, каких  в  Вайкунтхе  было
великое множество.
     Еще бы, святое дерево вишнуитов!
      Сев  под  пальму,  Мародер на миг  прижался  спиной  к
стволу. Мне показалось, что они стали единым целым -  дерево
и  существо из свиты Князя-Морока. Но уверенности  не  было.
Откуда   уверенность,  если  дело  касается  слуг  Господина
Иллюзий?
     Прошла минута.
     Другая.
     Шарадван сопел разочарованно, уставясь в небо.
     Наконец с пальмы сорвался один-единственный лист и упал
вниз.
      Мародер  поднял  его и направился обратно  к  Опeкуну.
Вишну  потрепал  свою  живую  игрушку  по  плечу  ободряя  и
одобряя, после чего повернулся к нам. Долго смотрел,  словно
выбирал между мной и Шарадваном, потом протянул лист мне.
     - Читай. Вслух...
       Лист  у  меня  в  руках  был  желтоватым  и  гладким.
Неестественно  гладким. И по всей его поверхности  струились
письмена - прожилками, выступившими наружу.
     Я вгляделся.
     - Вслух давай!
      Я молча смотрел на пальмовый лист, пока не передал его
Шарадвану.
      ...знакомьтесь,  - сказал Опекун. Шарадван  с  толстым
Жаворонком переглянулись. Существо рядом с Вишну было похоже
на  человека. На какого-то определенного человека. Жаворонок
вгляделся  - и почти сразу же в глазах зарябило,  словно  на
лицо  прыгнула  стая  солнечных  зайчиков.  Черты  существа,
предложенного    для    знакомства,    расплылись    пятном,
смазались... Рядом моргал Шарадван.
      Глядя  на  Вишну,  возле которого никого  не  было.  -
Стесняется, - добродушно объяснил Опекун. - Хозяин его..."
     Вот что было там написано.
      -  Мародер, ты это... - начал было я и осекся.  Опекун
стоял перед нами один. Совсем один.
      - Какой Мародер? - лукаво осведомился Вишну. - Ты что,
птица-Жаворонок, рехнулся: откуда в раю Мародеры?

                          ГЛАВА III
                       ЗАКОН И ПОЛЬЗА

      Заметки  Мародера;  обитель близ Шальвапура,  середина
периода  Сарад <Сарад - осень. Середина сентября -  середина
ноября>

      - Не было не-сущего и не было сущего тогда! Не было ни
воздушного  прост... проср... пространства! -  ни  неба  над
ним... Точно! Неба тоже не было!
      Белолицый мальчик лет семи-восьми раздраженно  зыркнул
на  молодого  брахмана в дерюжной хламиде. Оправил  на  себе
ланкийскую   накидку-батик   кшатрия,   крашенную   двойными
спиралями  по  плотной  кошенили,  наморщил  лоб  и   упрямо
продолжил:
     - Что двигалось туда и сюда? Где? Под чьей защитой? Что
за вода была - глубокая бездна?
      Он снова в упор посмотрел на наставника, словно ожидая
от  Гуру  немедленного  и толкового ответа  на  все  загадки
Мироздания. Лучше в двух словах, а еще лучше - разъяснить на
пальцах, что именно двигалось туда-сюда и каким образом.  Не
дождался,  тряхнул смолью кудрей, схваченных тонким  обручем
белого металла...
     Заговорил снова.
      -  Не было ни смерти, ни бессмертия тогда! Не было  ни
признака дня или ночи...
      Короче,  ничего  тогда не было,  Наставник!  -  дерзко
сверкнул  глазами  мальчишка. - И учить,  значит,  нечего...
только зря время трачу!
      - He было, - слегка наклонил голову учитель, глашаясь.
-  И  все  же было. Постарайся вспомнить как об этом говорит
"Риг-Веда". Соберись с мыслями - я подожду.
      Юный  кшатрий понуро уставился в землю, и по выражению
мальчишеской  физиономии  было совершенно  ясно:  думает  он
сейчас   о  чем  угодно,  кроме  премудростей  Веды  Гимнов.
Мимоходом покосившись на стайку однолеток - те сгрудились  в
отдалении,    перемигиваясь   и   шепчась   вполголоса,    -
незадачливый   ученик   вдруг   оживился.   На   подходе   к
злополучному  месту  духовных изысканий обнаружились  гости.
Пожилой  брюханчик,  точь-в-точь оживший  шарик-каламбхук  с
паучьими   ручками-ножками,  и  с  ним   мальчик,   ровесник
обладателя почетной накидки, - низкорослый, худенький  и  до
смешного  серьезный.  Бросив  один-единственный  взгляд   по
сторонам,  он  встал за спиной толстяка (отца? Гуру?  просто
сопровождающего?) и застыл в позе почтительного ожидания.
      Идол идолом - лишь ветерок-бродяга лениво треплет края
одежды,  состоящей из двух кусков грубого  полотна,  да  еще
спокойно  блестят черные глаза на скуластом, не по  возрасту
сосредоточенном лице.
     Юный кшатрий не удержался и фыркнул.
       -   Тебя   забавляют  гимны  старейшей  из   Вед?   -
поинтересовался у него учитель.
      -  Как  можно. Гуру, но вон тот мальчишка...  Его  вид
показался  мне забавным. Взгляните сами: у него такое  лицо,
словно  он  знает  все на свете! А гимн я сейчас  вспомню...
обязательно вспомню!
     - Разумеется, - мягко улыбнулся молодой брахман. - Если
царевич   Друпада  <Друпада  -  Дубина  (санскр.)>-Панчалиец
говорит,  что  вспомнит, - иначе и быть  не  может.  Или  мы
попросим  мальчика,  который  знает  все  на  свете,  помочь
наследнику трона панчалов?
     - Конечно, попросим!
      Друпада  едва не расхохотался вслух - мысль наставника
показалась ему на редкость удачной.
     Тем более что продолжение "Гимна о сотворении мира" как
отрезало.
     - Смиренно молю простить досужее любопытство, - учитель
низко поклонился кругленькому гостю, безошибочно подметив на
том  брахманский шнур через плечо. - Но кем приходится  этот
малыш моему достойному собрату по варне?
     - Сыном, - булькнул толстячок. - Звать Дроной.
     - Просто Дроной?
     - Просто.
      Похоже,  гость  не  слишком жаловал словесные  изыски.
Наречь  сына  просто-напросто Дроной, то есть Ларцом,  а  не
Дарующ