лосе   Дроны  сквозило  недоумение   и   легкое
раздражение,   которое  Брахман-из-Ларца  всячески   пытался
сдерживать.
     - Потому что Ашватхаман не хочет тебя видеть! - едва ли
не выкрикнула ему в лицо жена. - Он... он тебя боится!
     - Боится меня? - вполне искренне изумился Наставник.
      Впору  было  усомниться в реальности сказанного...  Не
бхут ли морочит?
     - Да что ж я, ракшас-людоед или Червь Творца? - натужно
усмехнулся Дрона. - В чем дело?
      -  Не знаю. - Крипи внезапно обмякла, безсил ткнувшись
лбом в костлявое плечо мужа.
     Брахман-из-Ларца осторожно обнял жену, и так они стояли
некоторое время, не говоря ни слова.
      -  Он  действительно тебя боится, - наконец прошептала
Крипи,  слегка  отстраняясь.  -  И  не  говорит,  почему.  Я
спрашивала.  Я, честное слово, спрашивала! Он  не  отвечает.
Даже  мне...  А  при  виде тебя у него начинается  истерика.
Подумай  сам,  муж мой, в чем дело? Почему  наш  сын  боится
собственного  отца, которого всегда любил  и  уважал  больше
всех на свете?
      При этих словах Дрона дернулся будто от пощечины,  лоб
его  покрылся  бисеринками пота, но почти сразу  Брахман-из-
Ларца стал прежним.
      -  Я  в  недоумении, Крипи. Ведь и я  люблю  его.  Да,
временами я, возможно, бывал слишком строг к малышу,  но  не
более  того.  Я  не сделал нашему сыну ничего такого,  из-за
чего  Ашватхаман  мог  бы меня бояться.  Бояться  настолько,
чтобы сбежать из дому! Он ведь сбежал?
     - Да... Дрона, я не знаю, что делать.
     - Мне надо поговорить с ним.
     - Нет!
     Дрона все так же осторожно взял жену за руки и заглянул
ей в глаза.
     - Да. Да, Крипи! Ты сама прекрасно знаешь: это не может
продолжаться вечно! Или мы объяснимся раз и навсегда  -  чем
скорее,  тем  лучше, или Ашватхаман снова ударится  в  бега;
либо замкнется в себе, уйдет во "внутреннее отшельничество",
а  от  него один шаг до безумия! Неужели ты хочешь этого?  Я
должен  поговорить с нашим сыном. Пусть скажет,  чем  я  его
пугаю,  и  я  рассею его страхи, как лучи  солнца  разгоняют
cb`%--() туман!
      -  Наверное, ты прав, Дрона... Ты же ведь всегда прав?
Только... может... может, не сейчас? Может, через пару дней?
Пусть мальчик хоть чуть-чуть придет в себя.
      -  Сейчас, Крипи. Ты похожа на лекаря, который  медлит
давать  больному  горькое лекарство - может,  хворь  пройдет
сама? А если не пройдет? Если больной умрет к вечеру?
      -  Ты снова прав. Хорошо, пошли... Нет, обожди. Я хоть
предупрежу его...
      Уходя,  Крипи все время оборачивалась, словно  пытаясь
высмотреть  в муже тайную причину страхов их сына,  и  Дрона
вдруг  понял, что жена тоже боится. Очень сильно боится.  Не
за себя - за юного Жеребца. За вымоленного первенца. Боится,
сама не зная чего, но эта угроза исходит от него, Дроны!  По
крайней  мере  Крипи так считает. И если  понадобится,  жена
готова  встать  на пути у собственного мужа, готова  смертно
биться,  защищая дитя, понимая, что безнадежно,  что  шансов
против главного Наставника у нее нет...
      "Бред какой-то! - Дрона тяжело вздохнул. - Похоже, что
жена  и  сын видят во мне чуть ли не врага! Да что же  такое
творится в этом... богоспасаемом городе?!"
      Крипи  еще раз оглянулась на своего мужа и скрылась  в
сыновних покоях.

                             ***

      - ...Он по-прежнему боится. И не хочет тебя видеть.  -
Крипи  упрямо  смотрела в сторону, отводя  взгляд.  -  Но  я
постаралась уговорить его. Иди. Только... Ладно, иди.
      Дрона молча прошел мимо посторонившейся жены, шагнул в
маленький коридор...
       У   входа   обнаружился  Крипа,  любимый   деверь   и
соответственно дядя беглеца-Ашватхамана.
      -  А  ты  что  здесь  делаешь?! - устав  сдерживаться,
озлился Дрона.
     - Караулю! - с вызовом глянул на шурина Крипа. - Дядя я
ему, в конце концов, или нет?
     - Кого караулишь-то? - примирительно бросил Брахман-из-
Ларца, быстро успокаиваясь. - Или от кого?
     - Да так... вообще.
      - Слушай, мне с мальчишкой поговорить надо. Шел бы ты,
а?
      - Лучше я тут побуду. Мало ли что... - Похоже, Крипа и
не собирался уходить.
      - Да вы что, сговорились все?! Не съем же я его! Крипа
замялся,  но  все-таки вышел - с явной неохотой,  на  пороге
оглянувшись через плечо. Точь-в-точь как его сестра.
      Дрона  не  сразу  заметил сына. Ашватхаман  забился  в
дальний угол своей комнаты, сжавшись в комок за краем шторы,
и оттуда испуганно блестели агатовые глаза мальчишки.
      -  Ну  что ты, сынок? - Брахман-из-Ларца присел  перед
сыном  на  корточки, не спеша приближаться, словно выманивал
пугливого зверька. - Чего ты боишься? Скажи мне! Я ведь твой
отец, я люблю тебя... Неужели ты боишься меня?!
     Ашватхаман молча кивнул.
      -  Но ведь раньше ты меня не боялся! Что-то случилось?
Скажи!  Может, я сделал что-то не так, напугал тебя? Поверь,
сынок, я никогда не желал тебе зла и сейчас не желаю!  Слово
брахмана! Ты же знаешь, я не оскверняю моих уст ложью!
     Глаза мальчишки наполнились слезами.
      - Не надо! Не трогай меня! - чуть слышно прошептал он.
- Уйди!
      -  Я и не собираюсь тебя трогать, - как можно мягче  и
убедительнее  произнес  Дрона. - Я  не  сделаю  тебе  ничего
плохого. Никогда. Если ты так хочешь, я уйду. Только  ответь
мне сначала: почему ты меня боишься? Почему?!
     - Там... на поляне... - с усилием выдавил мальчик и, не
удержавшись,  всхлипнул. - Он, этот горец... твой  ученик...
Он  отрезал  себе палец по твоему приказу! Я  видел!  Я  все
видел!
     Ашватхамана наконец прорвало, и слова вместе со слезами
полились из него, как вода из дырявого кувшина.
     - Потому что он стрелял лучше Арджуны! А Ард-жуна хочет
быть  лучше всех! И тогда ты приказал... ты велел - и  горец
отрезал  себе палец! А если бы это был я?! Если бы я стрелял
лучше  Арджуны?! Папа, ты приказал бы отрезать  палец  мне?!
Или  руку? А если... если бы я отказался - ты отрезал бы мне
сам?! Да?! - Жеребенок уже бился в истерике.
     И свет померк в глазах Брахмана-из-Ларца.
      Тихий  шепот Опекуна Мира, ласковые слова колыбельной,
мир плывет вокруг, такой большой, яркий, загадочный мир,  но
вот  он  начинает гаснуть, сужаться, охлопывается в  колючую
точку,  и в мозгу остается пульсировать лишь эта светящаяся,
раскаленная точка.
     ЛЮБИ МЕНЯ БОЛЬШЕ ВСЕХ!
     ЛЮБИ МЕНЯ...
     БОЛЬШЕ...
     ВСЕХ...
     ЛЮБИ...
       -  Н-е-е-ет!!!  -  не  помня  себя,  закричал  Дрона,
вскакивая с пола.
     Он подхватил на руки плачущего сына, прижал его к себе,
и  Ашватхаман  наконец расслабился, обхватил отца  руками  и
ногами,   вцепился  в  него  изо  всех  сил,  с  облегчением
сотрясаясь в рыданиях.
     В комнату вихрем ворвались Крипи и Крипа, готовые рвать
и метать, но ни отец, ни сын не видели бешеных близнецов.
      -  Прости меня, сынок, прости, пожалуйста... -  шептал
Дрона.  - У меня и в мыслях не было... никогда - ты слышишь?
-  никогда!  Никогда  я не подниму на  тебя  руку,  ни  ради
Арджуны,  ни  ради человека, ни ради бога! Я люблю  тебя,  я
никогда не сделаю тебе больно! Ты слышишь меня, Ашватхаман?
     - Правда, папа?
     - Правда! Разве я когда-нибудь обманывал тебя?
      -  Нет.  - Ашватхаман вдруг перестал плакать,  и  лицо
мальчика  сделалось  сосредоточенным.  Он  явно  на   что-то
решался.
       -   Я  верю  тебе,  папа,  -  очень  серьезно  заявил
".al,(+%b-()  мальчик. - И теперь я тебе скажу.  Накануне...
ну,  перед  тем, как я видел это... я превзошел  Арджуну!  Я
следил, как он бросал дротики в деревянную собаку; я считал,
сколько  раз он попал. А потом, когда Арджуна ушел,  я  взял
дротики...  и  я  попал  больше! Папа,  я  боялся,  если  ты
узнаешь...
      - Не бойся, - твердо сказал Дрона, глядя в глаза сыну.
-  Теперь  я знаю. Но слово, которое я тебе только что  дал,
остается  в  силе. Ничего не бойся. И Ашватхаман  благодарно
кивнул.  Кажется, он действительно больше не боялся.  Только
сейчас  Брахман-из-Ларца увидел стоящих  в  дверях  Крипи  с
Крипой и заставил себя улыбнуться. Это далось ему нелегко.
      -  Видите, все в порядке. Мы объяснились. А  теперь...
прошу простить меня, но мне надо побыть одному.
     И Дрона буквально вылетел из комнаты.
      Смятение,  гнев и ярость клокотали в душе  Наставника.
Червь, проточив мякоть плода, выбрался наружу и теперь точил
душу  Брахмана-из-Ларца. Сын испугался своего отца - такого,
каким  отец  бывал  в давних снах-искусах, бдительного  раба
соблюденного   Закона   и   несомненной   Пользы,   великого
рукотворного Дрону...
     Он жаждал одиночества.
     И знал такое место.
     Место, где он будет один.
     Один на один.

                             ***

      Заметки  Мародера,  Начало Безначалья;  вторая  неделя
периода Грисма

     Ты пришел - и они встали навстречу тебе.
       Десятки   десятков,  сотни  сотен,  тысячи   тысяч...
неисчислимые   махападмы  <Абстрактное   число,   означающее
"невероятно много"> живых существ.
      Только  люди - никаких мулов, ослов и лошадей, никаких
боевых  слонов и красных волков-полукровок, обученных  рвать
легковооруженную пехоту, никаких ловчих леопардов.
      Нагие и босые - без панцирей и доспехов, без наручей и
поножей,  без  шлемов и нагрудных ожерелий из  металла,  без
кожаных  лент-готр и боевых перстней, без сандалий, покрытых
бронзовыми  бляхами,  без дхоти из простеганной  ткани,  без
набедренных повязок - без ничего.
      Безоружные - где они, луки и стрелы, копья и  дротики,
бердыши   и   мечи,   трезубцы,   секиры,   двуручные   косы
падагоптров, палицы и метательные булавы; где кривые кинжалы
и  смертоносные чакры, где заточенные гребни, ножи-браслеты,
где они?!
     Руки пусты.
     Плоть против плоти.
      Маленькие,  седые,  скуластые,  жилистые  тела  готовы
взорваться  убийственным порывом, морщинистые лица  искажены
гримасой  бешенства,  и мнится: один  человек  отражается  в
бесчисленных зеркалах, один, один, один...
     Человек.
      Холмы содрогнулись, когда каждый повернулся к каждому,
стоящий к стоящему рядом, желая убить врага.
     И Великий Змей Шеша судорожно тряхнул опоры Мироздания,
тысячеголосым  шипением взывая к Безымянному,  будучи  не  в
силах понять, что творится в Начале Безначалья?!
     Что страшней страшной науки Астро-Видья?!
      Никого  не было рядом, чтобы объяснить старому глупому
Змею:  Кобылья Пасть спит до поры на океанском дне, трезубец
Шивы-Разрушителя не грозит Трехмирью, не пробил час  прихода
Эры  Мрака, грядущий судия Калкин не мчится по Вселенной  на
бледном  как  сыворотка  жеребце,  но  Наставник  Дрона   по
прозвищу  Брахман-из-Ларца впервые  в  жизни  бьется  сам  с
собой.
     Любовь рвала горло любви.
        Любовь-самозванка,   дитя   тайных   песнопений    и
честолюбивых замыслов, любовь-урод, любовь-игра, рукотворное
детище светоча Троицы, выворачивающая наизнанку человеческое
естество,   любовь-червь,  любовь-владыка,   предназначенная
брать  без  спроса и калечить без сожаления; Кама, Цветочный
Лучник, испепеленный Шивой за дерзкую попытку искушения, что
с тобой сделали?!
       И   любовь-зародыш,   выпестованный   плод,   упрямый
чертополох в колючках, пробившийся к свету сквозь  бугристую
корку  безнадежности, сквозь соблюденный Закон и несомненную
Пользу,  сквозь груды щебня и камней, наваленных  заоблачным
умником  для постройки будущего здания, в котором  никто  не
согласится жить добровольно; любовь-дом, любовь-сын, любовь-
банальность,  из  тех вечных кирпичиков, что  служат  опорой
Вселенной  гораздо  дольше и лучше всех  Змеев  Шеша  вместе
взятых,  со  всеми их многочисленными безмозглыми  головами;
Кама,  Цветочный  Лучник, возрожденный  Шивой  ради  счастья
живых существ, - ты ли это?!
     Любовь билась сама в себя.
     Сама с собой.
     Страстно.
     Неистово.
     Дико.
     В крови и нечистотах.
      Небо,  забрызганное алым, медлило утереться, близоруко
моргая  слезящимся солнцем, многогрудая сука-земля  бесстыже
трясла  иссохшими холмами, топорща колючие сосцы,  и  ходили
ходуном  воды  Предвечного Океана, словно он, древнейший  из
древних,  силился  вырваться из темницы берегов,  вмешаться,
остановить, скрыть в своих глубинах - и не мог.
     Не смел.
      "Любить" и "убить" самовольно росли из единого  корня,
сдвинув  стволы, сплетясь ветвями, приникнув кронами вопреки
строгим  правилам языка благородного, и не  благородного,  и
вовсе  подлого языка - потому что в зверином вое нет правил,
нет строгости и нет благородства.
      Кодекс битвы втоптали босыми подошвами в бурую  грязь,
презренное стало дозволенным, а слово "честь" служило сейчас
тягчайшим оскорблением из придуманных людьми. Здесь  били  в
/  e,  ногти впивались в глаза, кадыки вырывались  с  мясом,
хрустели сломанные колени, зубы терзали податливую плоть,  а
разодранные   до  ушей  рты  скалились  мириадами   кровавых
ухмылок.
       -  Грешно  поражать  насмерть  лишенного  оружия,   -
потрясенное  эхо надрывалось, выкрикивая строки из  военного
трактата Брихаса-Словоблуда, деда того безумца, что заполнил
собой  простор, - кто связывает себе руки в мольбе о  жизни,
кто  бежит,  кто взбирается на возвышенность, кто  объявляет
себя неприкосновенным животным коровой, кто огорчен печалью,
тяжко  ранен, охвачен страхом, говорит "я твой!"; не  должно
ударять  женщину,  слониху,  возничего,  певца  и  брахмана;
оставьте в покое тех, кто снимает обувь и держит во рту знак
покорности  -  лист  травы куша!.. не должно...  оставьте...
не...
     Тщетно.
     Любовь билась до последнего.
       Вот   он,   этот  последний:  стоит  среди   побоища,
содрогающегося в конвульсиях, в окружении сонмищ  мертвецов-
близнецов,  наедине с самим собой, победитель и проигравший,
святой  и  выродок,  рожденный без матери, Брахман-из-Ларца,
сын  неугомонного Жаворонка, внук Словоблуда, ученик Рамы-с-
Топором,   муж   бешеной  Крипи,  отец  Жеребца-Ашватхамана,
главный  Наставник  при  Гангее  Грозном  -  Дрона,   Дрона,
Дрона...
     - Дрона-а-а! - донеслось издалека.
     Ты поднял голову.
     Тишина.
      Слезы стеклянными брызгами секли взор в клочья.  Видно
было  плохо, видеть было больно, хотелось ослепнуть, вырвать
глаза из глазниц, размазать проклятую слизь по земле, но все-
таки ты силой заставил себя вглядеться.
     Вгляделся.
      И  улыбнулся  так, как улыбался впервые  в  жизни  над
новорожденным сыном.
     Неумело и страшно.
     Вишну-Даритель, Опекун Мира и светоч Троицы попятился в
ужасе  от  маленького брахмана, когда ты не  спеша  пошел  к
богу.  Явившись утешить, придя объяснить, Опекун рассчитывал
на  долгую  и  обстоятельную беседу, в конце  которой  можно
прийти к благоразумным выводам, принять действительность как
должное,  смириться с необратимой поступью времени и  высших
соображений   -   но   здесь  больше  не  оставалось   места
благоразумию или смирению.
     Маленький брахман шел к богу.
     Маленький брахман гнал бога прочь.
     И Начало Безначалья сотряслось во второй раз.
      "Южные  Агнцы", "Хохот Рудры" и "Посох  Брахмы"  гнали
бога   прочь,   огненными  вихрями  вспенивая  пространство,
смешивая  землю  с небесами; "Пишач-Весельчак",  "Грохочущие
Стрелы"  и  "Ропот Земли" гнали бога прочь, терзая  кричащую
ткань бытия; Судный День во плоти надвигался на младшего  из
богов-Адитьев,  сойдясь воедино в маленьком  брахмане,  -  и
Вишну бежал в страхе по водам Прародины.
      Ему казалось, что за ним гонится аскет-убийца, любимец
Разрушителя, Палач Кшатры, Рама-с-Топором.
     А за ним гнался Наставник Дрона по прозвищу Брахман-из-
Ларца.
     Что, в сущности, ничего не меняло.
     Для бога - ничего.

                             ***

      ...Пенные  языки  волн  вылизывали  твои  босые  ноги,
ласкаясь  преданными  псами, а ты все стоял  и  бессмысленно
смотрел  вдаль,  туда,  где на горизонте  маячила  крохотная
фигурка.
     Темнокожий красавец в высокой бархатной шапке.
     Беглец.
       Фигурка  стала  точкой,  игольным  острием,  пронзила
горизонт насквозь - и вот тишина, пустота, свинец Прародины,
и волны жмутся к твоим ногам. Все.
      - Будь ты проклят, - шептали запекшиеся губы Брахмана-
из-Ларца,  -  будь проклят навеки! За то,  что  сделал  меня
таким...  за  то,  что носил меня на руках,  за  отравленную
колыбельную,  за  червя  в плоде, за живую  игрушку...  будь
проклят!  Это твоя Опека сделала меня чудовищем, исковеркала
жизнь и заставила сына бояться собственного отца! Если  есть
у  меня хоть какие-то духовные заслуги и даже если их нет  -
пусть  случится по слову моему! Да обратится в прах  все,  к
чему ты стремишься, и, когда ты достигнешь своей цели, пусть
твой   великий   триумф   обернется  для   тебя   величайшим
поражением!
     Брахман-из-Ларца собрался с силами и закончил:
     - Да будет так!
      Воздух вокруг тебя неожиданно наполнился вонью  рыбьих
потрохов  и ароматом сандаловых притираний, солнечные  блики
заплясали  по  равнине  Предвечного  Океана,  складываясь  в
размытое изображение...
     Смуглая женщина смотрела на тебя из глубины вод.
     Она улыбалась твоей улыбкой.

                             ***

      Отрывок  из  летописи "Великая Бхарата",  составленной
Вьясой-Расчленителем по прозвищу Черный Островитянин;
      Книга  о  Дроне, Сказание об убиении Дроны,  избранное
(сорок лет спустя после описываемых событий)

      ...и  снова  убив  пять сотен матсьев  и  шесть  сотен
сринджаев,  а  также множество слонов, он  еще  убил  десять
сотен коней.
       Видя   Дрону,  стоящего  неколебимо  в   битве   ради
истребления  кшатриев,  мудрецы  Всеобщий  Друг,   Пламенный
Джамад,  Жаворонок, Лучшенький, Черепаха-риши, а также  иные
мудрецы  тончайшей  формы, похожие на  призрак-мару,  быстро
явились туда, желая увести Дрону в райские сферы.
     И все они, единым голосом обратясь к Дроне, блистающему
"  сражении, сказали: "Ты сражаешься не праведно и час твоей
смерти  пришел.  Впредь благоволи не совершать  снова  таких
чрезвычайно  жестоких  подвигов! Ты являешься  брахманом,  и
такие  деяния не подобают тебе! Брось же оружие, о герой,  в
метании  стрел  не знающий промаха! Держись  теперь  вечного
пути!  Время,  чтобы  жить  тебе в мире  людском,  полностью
истекло!"
      И  тогда могучие воины сринджаев устремились с большим
рвением  на сына Жаворонка, желая убить его. Но против  всех
них могучий воин на колеснице, сын Жаворонка ринулся со всей
стремительностью, зная несомненно, что он должен умереть. И,
помня  подобные Ведам слова мудрецов, он решил тогда  отдать
свою жизнь, сражаясь справедливо.
      Темный  внешностью, с седыми волосами,  свисающими  до
самых  ушей,  с  телом, израненным сотнями стрел  и  залитым
кровью,  тот  старец в возрасте восьмидесяти пяти  лет  ради
благополучия  друзей и сторонников рыскал в сражении  словно
шестнадцатилетний юноша.
       Тогда   Бхима-Страшный  в  сильном  гневе,   задержав
колесницу своего Наставника, сказал ему такие слова:
       "Если,  конечно,  недостойные  среди  брахманов,   не
удовлетворенные занятиями своей собственной варны, но хорошо
обученные  искусству  владения оружием,  будут  сражаться  -
кшатра  придет  тогда  к своей полной гибели!  Убивая  толпы
воинов,  будто не сведущий в Законе, о Брахман-из-Ларца,  ты
вовсе не чувствуешь стыда?! Ведь ЖЕРЕБЕЦ ПАЛИ!"
     После таких слов Дрона выпустил свой лук и дал обещание
безопасности всем живым существам...

                             ***

      Тысячи  лет подряд сказители будут повторять  друг  за
другом эти слова, не изменив даже запятой, на память цитируя
"Великую Бхарату" - и слушатели станут внимать, повторяя про
себя:
      -  Отдать свою жизнь, сражаясь справедливо...  могучий
воин на колеснице...
      Слушателям  будет очень хотеться хоть на  миг  ощ