муна в верхнем течении; омуты, где кто-то  дремлет  в
непроглядной  глубине под корягой, но кто именно  и  дремлет
ли? - рассмотреть невозможно.
     Они были похожими и разными.
     Учитель и ученик, пламя и лед.
      Но  первый делился, как делится теплом огонь, щедро  и
без  оглядки,  а  второй замораживал знание в  себе,  словно
ледяная глыба, все и без остатка.
     Они...
      Однажды  Дрона  после особо удачного  сражения,  когда
"Посох  Брахмы" схлестнулся с "Южными Агнцами" и не  уступил
последним,  решил  отправиться  за  учителем.  Он  прекрасно
понимал,  что его собственное тело сейчас сидит в созерцании
за  сотни реальностей отсюда, что местонахождение подлинного
тела учителя может быть совершенно любым, от райских сфер до
геенны, но удержать себя не сумел.
     Впервые в жизни.
      Что-то  зрело в сыне Жаворонка, тайное семя, и  только
сейчас первый росток проклюнулся наружу.
      Хоть  бы слово, мимолетный взгляд - не во время битвы-
учения,  а  просто так, пусть даже равнодушие... пусть  даже
окрик.
     Пусть.
      Но,  добежав  до дальнего холма и одолев склон,  Дрона
увидел  лишь пустую тропинку от вершины к подножию,  да  еще
слепил взор на западе блеск Предвечного Океана.
     Учитель исчез, не дожидаясь ученика.
     Как всегда.
      Дрона  стоял, смотрел на тропинку, которая  издевалась
над  сыном Жаворонка, сворачиваясь в кольца и ведя в никуда,
а в душе Брахмана-из-Ларца творилось странное. Ему казалось:
нарушь   он  сейчас  все  приличия  и  кинься  по  тропинке-
насмешнице,  ударься всем телом о пустоту,  закричи  подобно
обиженному   ребенку  -  безымянный  аскет-погонщик   явится
обратно.
       Возьмется  за  распушенный  кончик  косы,   затеребит
кисточку,  язвительно усмехнется и наконец обратит  внимание
на  Дрону.  Не  как  на  щенка, которого  любопытно  обучить
десятку-другому команд, а как на живого человека, с  которым
можно спорить или беседовать.
     Крикнуть?
     Броситься?!
     Но как же Закон... и Польза...
      Дрона  обругал  самого себя и пошел  прочь  из  Начала
Безначалья.
     Всю обратную дорогу ветер хватал его за шиворот, норовя
затащить назад.

                             ***

     ...По обезлюдевшему полю брани шел слон.
      Гигант с серо-стальной шкурой, покрытой морщинами,  он
был  подобен  грозовой туче и во столько же раз  превосходил
размерами матерого самца, вожака стада, во сколько древесный
удав  больше  банановой  змейки. Надвигаясь  на  опрокинутые
колесницы, он в тот же миг растаптывал их вместе с конями  и
трупами  возниц;  попирая  других  слонов,  он  сокрушал  их
подобно  Колесу  Времени или планете Кету,  страшнейшей  меж
любыми другими планетами, сокрушительнице земной тверди.
      Мужи в железных доспехах, конные и пешие, издавали под
его тяжестью звук, подобный хрусту толстых стволов бамбука.
      Двигаясь без седока, не нуждаясь в кольчужной  попоне,
тот  бронный  слон  медленно поводил из  стороны  в  сторону
мощным   хоботом,  напоминающим  медный  карнай,  и   вместо
звонкого  гудения  из жерла вырывались пламенные  наги-змеи,
исчерчивая небосвод от запада до востока.
      Над  макушкой слона висело багряное облако,  напоминая
собой   кипень  свирепого  пламени,  и  исторгало  из  чрева
пылающие  головешки,  ужасно гудя, словно  грохотали  тысячи
барабанов.
     А навстречу слону-исполину двигалась колесница.
     Гора Махендра была ее передком, а гора Кайласа - задней
частью, осью колесницы служила стремнина Ганга, Матери  рек,
звезды  же  стали  на  ней колесами. Украшенная  молниями  и
радугами,  сине-красная, дымно-багровая,  жгуче-гневная,  та
превосходная   колесница,  будучи  лишь   на   пядь   меньше
вражеского слона, источала сияние и внушала ужас.
      Жезл  Брахмы,  Жезл Кали, Жезл Рудры и  многочисленные
перуны Громовержца угрожали миру гибелью, ощетинясь с бортов
колесницы,  -  адские  псы  надрывно  выли  из  "гнезда",  и
Преисподняя шествовала следом.
      Мнилось неискушенному взгляду: семь планет во главе  с
Лучистым  сошли со своих орбит, пламя разлилось по  сторонам
света,  и  стаи  диких зверей обошли "мертвецким  колом"  то
место,  где  сшиблись  в  неистовой схватке  слон-исполин  и
чудесная колесница.
      А  обладатель искушенного взгляда давно уже бежал  без
оглядки...

                             ***

     Дрона стоял у мертвого слона.
     Которого сам и создал.
      Сейчас "живая крепость" совершенно не походила  на  то
чудовище,  какое еще минуту назад изрыгало  смерть  и  ужас.
Rак,  обычный самец, отловленный ангами и обученный  топтать
врагов,  бить их хоботом или бивнями да еще носить  на  себе
стрелка с погонщиком и щитоносцем.
     Обычный слон, каких двенадцать на дюжину.
      В  десяти посохах от сына Жаворонка валялась  разбитая
вдребезги колесница. Обычная колесница, заваленная набок,  и
мертвые   кони  весом  своих  туш  до  сих  пор   натягивали
постромки, будто желая ускакать в свой лошадиный рай.
     Тело аскета-погонщика скорчилось под правыми колесами.
     Дрона подошел ближе и всмотрелся.
      Происходящее  ужасно напоминало его давнее  явление  в
Начало Безначалья, явление случайное или предопределенное  -
кто   знает?   Вот:  побоище  и  первый  встреченный   труп.
Встреченный труп? - странно, разве так бывает?
     Странно...
      -  Я  сражался честно, - начал Брахман-из-Ларца,  тихо
цитируя   заученную  назубок  формулу,  -  не   прибегая   к
запрещенным средствам, как-то: стрелы с зубчатым острием и в
форме  стрекал,  смазанные  ядом и  с  жалами-колючками,  со
свободно  закрепленными наконечниками  для  метания  в  пах,
сделанные  из  костей  быков и слонов,  двужальные,  ржавые,
летящие извилисто...
     И не договорил.
      Дрона  стоял  над телом безымянного учителя,  понимая:
подлинных  смертей  здесь не бывает.  Дрона  стоял  один  на
молчаливом пиршестве смерти, единственный живой...
     Победитель.
     Он знал, что учиться ему больше нечему. Кладовые Астро-
Видьи  исчерпаны, а безымянный Гуру вряд ли согласится взять
плату за науку - да и где его теперь искать, подлинного?
     Пора идти дальше.
      Дрона наклонился над побежденным создателем колесницы-
гиганта, и последним, что видел сын Жаворонка, был кулак.
      Обычный  кулак, поросший на суставах пальцев  белесыми
волосками, маленький и очень плотно сжатый кулак.
     Ничего особенного.
      В  сравнении с Астро-Видьей, наукой о небесном оружии,
более чем ничего особенного.
      Вселенная  полыхнула огнем Кобыльей Пасти, скрытой  на
дне океана до мгновения конца света, и все исчезло.
     Совсем.
      -  По  образу  и  подобию? - непонятно  сказал  аскет-
погонщик,  щупая пульс у беспамятного Дроны. И  добавил  еще
более непонятно:
     - Умельцы райские... драть вас некому! Суки!..
       Страшное  оскорбление  Трехмирья  (ибо  нельзя   себе
представить животное более нечистое, чем собака-самка) в его
устах звучало совершенно естественно.
     Что само по себе вызывало удивление.
      Он  брезгливо поджал губы, имея в виду то  ли  райских
умельцев,  которых некому было драть, то ли  что-то  другое,
ведомое  только ему. Потом лизнул разбитые костяшки  пальцев
правой руки, скривился и медленно побрел прочь.
      На вершине холма наклонился, подобрал топор на длинном
$`%"*% и стал спускаться по склону.
     Вскоре он скрылся из виду.
     Тишина.
     - Бери брахмана? - вдруг раздалось по ту сторону холма.
-  Кшатрий сломался - бери, значит, брахмана?! А в следующий
раз   кого?!   Шудру?!   Псоядца?!  Барбара?!   Внекастового
ублюдка?! Кого, Горец?! Кого?!
      Эхо  шарахнулось в стороны, шелудивым псом  заметалось
меж телами людей, колесницами, слонами и лошадьми...
     Тишина.
      Лишь  издали  марой,  иллюзией,  запредельным  обманом
доносится грозное мычание.
       Словно  бык  топчет  Начало  Безначалья,  жалуясь  на
выгоревшую траву.

                             ***

       Когда   Дрона  через  месяц  вновь  явился  в  Начало
Безначалья, оно пустовало.
     В следующий раз - тоже.
     И снова.
      Брахман-из-Ларца понимал: стоит ему сосредоточиться, и
пустота  наполнится  воинами...  но  лица  у  воинов   будут
одинаковы.
     А сражаться с самим собой он не умел.
     Время не пришло.

                          ГЛАВА IX
                     БОЙ-В-СВЯТОМ-МЕСТЕ

     Заметки Мародера; южный берег реки Скотий Брод, поселок
лесорубов, преддверье сезона Варшах

     - Сегодня я расскажу вам... - тихо начал пандит <Пандит
тейский  судья,  рассказчик>. И  замолчал,  отрешенно  глядя
перед собой.
      Сумерки  бродили  вокруг деревни на  бархатных  лапах,
приглядывались,  принюхивались,  дыбили  шерсть  на   холке,
ожидая  того  часа, когда тьме будет позволено  вцепиться  в
плоть  мира.  По всему выходило, что произойдет  это  скоро,
очень  скоро... Зной лета еще был в силе, но с северо-запада
неумолимо  надвигалась  пора дождей,  именуемая  на  местном
наречии "Варшах", - слышите рокот грома и шелест ливня? -  и
вечерами темнело все раньше.
      Впрочем,  стада диких буйволов, измученных жаждой,  до
сих  пор  уходили в низины из горных дебрей искать  воды,  а
павлины  в жаркий полдень забывали клевать древесных  змеек,
когда  те  подползали излишне близко,  прячась  в  тень  под
цветастыми хвостами.
      Зато  открытый колодец на главной деревенской  площади
исправно  снабжал  женщин водой, и это  было  так  близко  к
счастью, как только возможно.
      Вода  летом, крыша над головой в дождь, мычание редких
коров в стойлах... счастье, конечно же, счастье!
      - Сегодня я расскажу вам... - повторил пандит, набирая
на  кончик пальца самую малость священного пепла и подновляя
знак на лбу.
     Тишина.
      То  ли  старый  рассказчик  сегодня  был  не  в  духе,
раздраженно перебирая засаленную ветошь историй и отбрасывая
одну за другой, то ли память начала изменять хозяину.
     Последнее казалось невозможным.
       Люди,   собравшиеся   перед  домом   пандита,   стали
переглядываться. День вымотал всех до предела, рисовые  поля
и  огороды  требовали человеческого пота чуть ли не  больше,
чем  воды.  А  половина  мужчин  испокон  веку  числилась  в
лесорубах,  чей  труд  -  вернее,  его  тяжесть  -  вошел  в
пословицу у всех племен по эту сторону Скотьего Брода. "Муж-
лесоруб  женке что труп!" - говаривали острословы, приглушая
голос,  едва поблизости оказывался кто-нибудь из  упомянутых
"трупов".  Шутки шутками, женки женками, а мозолистый  кулак
приветит похлеще обуха! Раз в два месяца к знакомым просекам
приезжали   бородатые  анги  на  тягловых  слонах-тихоходах,
увозили  подготовленные  к продаже  бревна  и  смолу  дерева
амратаки, платили оговоренное. После расчета наступала  ночь
всеобщего  гуляния, и все начиналось сначала.  Другой  жизни
эти  люди не знали: кетмень и топор, опостылевшие сорняки  и
щепки   в   лицо...  рождение,  работа,  продолжение   рода,
погребальный  костер  -  и  вновь колесо  бытия  скрипит  на
изученном вдоль и поперек пути.
     Одно слово - шудры.
       Хорошо  хоть  не  чандалы-псоядцы,  ибо  какой  купец
возьмется    торговать   лесом,   который   валили    топоры
неприкасаемых! Труд чандал ценился дешевле пареных  фиников-
гнильцов,  и  лишь в определенные дни можно было  приобрести
бревна   у   лесорубов-отверженных,  чтобы  после  освящения
использовать  для возведения нежилых сооружений  -  амбаров,
конюшен...
       Радуйся,  шудра,  грызи  кость,  брошенную   ласковой
судьбой, и надейся на лучшее!
      Другая  жизнь (или хотя бы ее призрак) возникала  лишь
вечерами,  когда усталые сельчане собирались  вокруг  своего
пандита. Там, в этой жизни-маре сходились грудь в грудь боги
и  демоны, Земля выныривала из адских пучин на клыке  Вепря-
Варахи,  и  стрела  Шивы  вдребезги разносила  Троеградье  -
творение   великого  зодчего  Майи-асура;   там   все   было
величественно   и   грандиозно,   там   мудрецы   проклинали
Миродержцев, мчались по путям сиддхов хрустальные колесницы,
а  аватары Вишну-Опекуна раз за разом спасали Вселенную;  о,
там...
     Про коварных бхутов и ракшасов-людоедов рассказчик и не
заикался.  К  чему,  если полгода назад  лесорубам  пришлось
топорами  и дубинами отбиваться от голодной суки-ракшицы,  а
бхут-трясинник  буквально на днях пытался завести  в  болото
младшего сына Деви-коровницы, но мальчишка оказался хитер  и
успел хлестнуть искусителя веткой дикой яблони!
     О повседневности не рассказывают по вечерам.
      Это  интересно не более, чем история о зеленых  бобах,
a"  `%--ke  в  подсоленном кипятке, - хотите послушать,  чем
следует  разговляться после поста в середине каждого месяца?
Не  хотите?  Жаль,  а то мы бы рассказали...  Берутся  бобы,
чистятся, варятся, поливаются кокосовым молоком или топленым
маслом...
     Куда же вы?.. Мы только начали...
      -  Сегодня  я  расскажу вам о Великой Кали,  -  вместо
повести   о   бобах   наконец  возвестил   пандит,   плотнее
заворачиваясь  в  длинный шарф, хорошо послуживший  еще  его
отцу.  -  О неистовой богине отваги и насильственной смерти,
рожденной из пурпурно-бело-синего сияния Троицы на  погибель
демонам.  Я  расскажу вам о Кали Страшной,  Кали-Неумолимой,
Кали-Убийце, о тысяче ее рук и ездовом льве, о тьме  взгляда
Великой  и о красоте ее, которая острее лезвия топора  Рамы,
Палача Кшатры... Да, сегодня я расскажу вам о ней.
      Рассказчик повел костлявым плечом, и юный внук пандита
рысью кинулся в дом. Через минуту он выскочил обратно,  неся
маленькую  бронзовую  статуэтку и  венок  жасмина.  Поставил
статуэтку на деревянную арку высотой в локоть по левую  руку
от молчащего деда, трепетно опустил цветы к подножию арки  и
вновь смешался с толпой.
      В сумерках статуэтка казалась танцующим пламенем, и  в
руках-языках  грозно  мерцали  крохотные  искорки:   булава,
копье, меч, плеть...
     То, чем убивают.
      Сельчане застыли в ожидании, нетерпеливо переминаясь с
ноги  на  ногу.  Носатый детина за спиной  пандита  легонько
огладил ладонями барабан-дамару, похожий на песочные часы, и
глухой рокот спугнул сумерки.
     Впрочем, ненадолго.
      Старый  пандит воззвал к грозной богине, моля даровать
ему  вдохновение, а его односельчанам - прощение и  милость;
вскоре   к  нему  присоединилась  дюжина  голосов,   другая,
третья...   и   долина  огласилась  громкими   песнопениями,
перекрывшими далекий вой шакальей своры.
      -  Бессмертие  не  суждено демонам,  -  начал  пандит,
откашлявшись, и слушатели сгрудились поближе.
     ...К концу рассказа, когда ночь уже полновластно царила
над  селением,  а Кали-Неумолимая допивала чашу  с  хмельной
гаудой,  готовясь снести голову последнему демону из  войска
Махиши-Буйвола, у пандита стало на одного слушателя  меньше.
Мускулистый юноша в набедренной повязке угрем выскользнул из
последних рядов и растворился во мраке.
     Вскоре за ним последовал еще один юноша.
     И еще один.
      Великая богиня только начала праздновать победу,  даря
напутствие  обрадованным богам, а шестеро слушателей  -  все
как на подбор молодые крепыши - бесследно канули в ночь.
      Последним  исчез  брахман-странник, который  явился  в
селение на рассвете. За моление о будущем урожае его  досыта
накормили и всерьез подумывали предложить остаться  хотя  бы
на год. "Варна-Дхарма", Закон варм, запрещал шудрам изучение
Вед  и  самостоятельное  совершение обрядов,  поэтому  лучше
иметь в деревне своего, прикормленного жреца, чем всякий раз
%'$(bl  в  ближайший  город или обитель.  Рождение,  смерть,
праздник или день скорби - свой жрец и словечко перед богами
замолвит без обиняков, и все такое...
      А  странник просил у неба урожая наилучшим образом. По
всему  видно,  добродетелен и искусен. Если  ячмень-просо  и
впрямь  уродятся  на славу, значит, мольбы  брахмана  льются
прямо  в уши Локапал. Тогда можно выстроить страннику хижину
и  отдать в жены подходящую девицу. Если же нет... Ну что ж,
мир широк, а мы не обеднеем от прокорма лишнего человека.
     Духовные заслуги, как говорится, котомку не тянут.
      Лишний  человек  отлепился от ствола пальмы,  ковырнул
землю концом длинного посоха и зашагал в темноту.
     Дамара рокотала в спину.
      И  рой  светляков  клубился  вокруг  брахмана,  словно
десяток-другой любопытных зеленых глаз.

                             ***

      Рассказ  молодого лесоруба, жителя  поселка  на  южном
берегу Скотьего Броди, записанный неизвестно кем.
     Преддверье сезона Варшах

      ...Мы  уже  успели  как следует натереться  кунжутовым
маслом и приступить к разогревающему массажу, когда в Святое
Место явился он.
      Мой напарник вовсю топтался по мне, пятками и пальцами
ног  заставляя  тело превратиться в тыквенную  кашу.  Словно
пестик в ступке, растирая зерна усталости и онемения. До рук
дело  дойдет  позже,  а  потом мы поменяемся  ролями.  Ох  и
поменяемся!  Не  зря меня все-таки зовут Силачом,  а  основы
массажа  "Ужичиль" лучше меня знает, пожалуй, только Учитель
Отваги.
      Разумеется,  похвальба не входит в число семи  главных
добродетелей, но иногда...
     Ладно, речь о другом.
       Я  сладостно  закряхтел  и  вдруг  почувствовал,  что
напарник без причины прекратил топтаться. И замер. Прямо  на
мне.  Причем  вовсе  не там, где согласно канону  полагается
замирать, дабы тяжесть помогла расслабить нужные мышцы.
     Просто так стоял, скотина!
     Как во время лесоповала, отирая пот со лба.
      Я  извернулся и приподнялся на локте, готовясь послать
ему грозный взгляд. Но не послал. Во-первых, потому, что  он
уселся мне на ягодицы, придавив обратно к полу. А во-вторых,
взгляд  мой  на  полпути скользнул вдоль  ступенек,  ведущих
наружу.
     А на ступеньках стоял он.
      Брахман-странник, который позапрошлым утром  явился  в
нашу деревню.
      Огрызок,  не  человек  -  щуплый  обладатель  девичьих
запястий  и  щиколоток,  с высокими скулами  и  равнодушными
черными    глазами    навыкате,   он   напоминал    хохлатую
дживандживаку, полевую куропатку. Даже моргал редко,  словно
и  впрямь  был птичьего рода. Я мельком покосился  на  Гуру.
Sчитель  стоял у алтаря, вполоборота ко входу,  и  вертел  в
узловатых пальцах веточку сандала, раздумывая, подносить  ее
сейчас  к  масляной лампадке или обождать до конца разминки?
Космы-брови  Гуру озабоченно сошлись на львиной  переносице,
будто  сандал и лампадка занимали сейчас все его мысли.  Это
могло  обмануть кого угодно, кроме меня. Наверняка он первым
заметил брахмана, явившегося без приглашения в Святое Место,
заметил и не стал до поры ничего предпринимать.
     А мы не смели начать первыми, без приказа учителя;
      Я  всегда  знал:  искусство "Боя-в-Святом-Месте"  есть
сокровенная   тайна,   знание   посвященных,   достойных   и
избранных. Таких, как мои друзья и я, которого не зря  зовут
Силачом,  потому  что  однажды  я  собственноручно  придушил
матерую крокодилиху, а потом нашел ее кладку и...
      Ладно,  речь о другом. Любой из нас готов  был  голыми
руками  разорвать  пришельца  на  тридцать  три  части.  Но,
соблюдая устав, приходилось молчать и ждать. А брахман-птица
тем  временем  прислонил к стене свой посох  -  странный,  я
таких посохов сроду не видывал! - и начал спускаться.
     Шаг.
      С  правой  ноги, совершив ритуальный поклон в  сторону
алтаря  на противоположном конце Святого Места... как  делал
еженощно я сам, являясь сюда!
     Другой шаг.
     Третий.
     По шагу на каждую ступеньку.
      Он шел так, что казалось, брахману не впервой являться
в  Святое  Место.  Которое мы, надрываясь,  вырыли  в  земле
девять  лет  тому назад. Вырыли, углубили на полтора  посоха
вниз,  покрыли решеткой-потолком из прутьев, настелив сверху
пальмовые листья, обложили стены котлована камнем. Помню,  я
ворочал таки