но здания  с  одинаковым
числом этажей должны непременно быть одинаковой высоты и без
излишеств в украшательстве".
      Три  строения  за  оградой  были  братьями-близнецами:
пятиэтажные, хмуро-серые, без малейшего намека не то что  на
излишества,  но  и  вообще  на попытку  "украшательства".  А
посему на храм, пусть даже особенный, походили не более, чем
Индра на Упендру.
      Скука - единственное, что возникало при взгляде на сей
выкидыш зодчества.
      Зато снаружи решеток скукой и не пахло. Пахло бунтом и
близким  побоищем.  Полторы дюжины  матерых  ракшасов  вовсю
драли  глотки, изощряясь в проклятиях и ненависти  к  святой
пище.  Косматые  морды Щерились частоколом  клыков-желтяков,
молоты кулачищ гулко лупили в бочонки грудей, а один буян  -
клювастый и подозрительно смахивающий на Лучшего из пернатых
-  уже  опрокидывал  котлы  с топленым  маслом,  озираясь  в
поисках факела.
     Кроме ракшасов, поблизости никого видно не было. Ах да,
исключая обеспамятевшего полубожка в фартуке поверх нарядных
одеяний - несчастный валялся у ограды, забытый всеми. Как  я
понял,  прочие  доблестные  слуги  Опекуна,  доставив  пищу,
поспешили убраться восвояси.
      Чтобы  предвидеть  будущее, им не надо  было  родиться
ясновидцами.
      Я  вздохнул,  оглядел  себя с ног  до  головы,  оценил
безобидность облика и двинулся к эпицентру беспорядков.
      Мое появление фурора не произвело. Сперва никто вообще
не заметил, что на сцене появилось новое действующее лицо. Я
просочился  поближе к злополучным котлам, втайне морщась  от
резкого  звериного духа и пронзительных воплей,  потом  взял
упавшую  с  перевернутого блюда булочку,  отряхнул  грязь  и
принялся меланхолично жевать.
      Ударь  я  молнией  в  центр столпотворения  -  это  не
произвело бы большего впечатления.
     Тишина.
     Только сопение и сиплый кашель одного из крикунов.
     Проходит минута, другая...
      -  Ты  кто  такой?  - каркают за спиной.  Это  Гаруда-
двойник.  То ли самый сообразительный, то ли просто  в  зобу
дыханье сперло, а потом выбросило наружу вместе с вопросом.
      -  Охранник, - отвечаю, давясь булочкой и  старательно
изображая наслаждение.
     - Новенький?
     - Старенький. Такой старенький, что и помереть успел. А
тебе что, ворона?
      Наглость  производит впечатление. Вместо  того,  чтобы
вцепиться в меня со всех когтей, клювастый ухмыляется  почти
добродушно и косится на толпу смешливым глазом.
     - Я - ворона? - хрипло смеется он. - Я, значит, ворона,
а этот булкоед, значит, честный ракшас?
      -  Ракшас,  -  подтверждаю я,  приканчивая  булочку  и
украдкой вздыхая с облегчением. - Потомственный. Ослеп,  что
ли?! Молочком промыть глазки?!
      Толпа  расступается, и вперед выходит... м-да, а  я-то
думал,  что  женской красотой меня удивить трудно.  Выходит,
ошибался. И только потом я соображаю, что такая краля  среди
мохнатых сорвиголов смотрится по меньшей мере неуместно.
     Если только она не сменила облик минуту назад.
      -  Как  тебя звать, красавчик? - Голос у крали низкий,
грудной, и все ракшасы как по команде дружно облизываются  и
хмыкают.
      -  Айндруша  <Айндруша - сложное имя из  двух  частей,
означающее  "Смертный сын Индры". На санскрите  в  отчествах
"И"  меняется  на  <"Ай"  (сын Вивасвата  -  Вайвасват,  сын
Иравата  -  Айраватта, и т. п.). Окончание "руша" происходит
от "пуруша", т. е. "смертный человек">, - ничего лучшего мне
в голову не приходит. - А тебя, крошка?
      -  Путана,  - отвечает она, подмигивая.  -  Ты  к  нам
надолго, а?
      Я  киваю,  пораженный внезапной догадкой.  Имя  Путана
говорит  мне  о  многом.  Так звали  знаменитую  ракшицу  из
доверенной челяди Кансы-Ирода - стерва пыталась в свое время
погубить  Кришну-младенца, намазав  сосок  ядом  и  взявшись
покормить дитя грудью.
      Если  верить слухам, Черный Баламут высосал кормилицу-
убийцу досуха, вынудив перед смертью принять истинный облик.
      Вспомнив  заодно некоторые подробности этого истинного
облика,  например,  глубокие, как пещеры,  ноздри  носа  или
ягодицы,  подобные береговым кручам, я втайне радуюсь  тому,
что вижу.
      И  недоумеваю: убитая при попытке покушения на аватару
братца Вишну - что она делает здесь?!
       Клювастый  ракшас  нервно  пританцовывает  на  месте,
оставляя на дерне тройные борозды, и наконец не выдерживает.
     - Да на кой тебе этот молокосос, Путана! Присылают кого
ни попадя...
      -  А  может, я за него замуж пойду. - Путана  медленно
проводит  алым язычком по влажной мякоти рта. - Вот  молочка
попью и пойду. Возьмешь, красавчик?
     - А я? - как-то совсем невпопад интересуется клювастый,
и тон его мне не нравится. - Я-то как же?
      - У тебя женилка в пупырышках, - однозначно разъясняет
Путана,   обеими  руками  приподымая  пышную  грудь.   -   Я
бесстыжая, меня от пупырышек смех разбирает... Дошло?
     Было видно, что до клювастого дошло, дошло окончательно
и   бесповоротно.  Он  давится  карканьем  и,  нахохлившись,
начинает обходить меня по кругу.
     Остальные ракшасы, забыв о молоке насущном, возбужденно
переговариваются и ждут продолжения.
     Но их надеждам не суждено оправдаться.
      Я  мысленно проклинаю всех женщин Трехмирья  -  ну  не
драться  же  мне  с  этим ревнивцем! - и миролюбиво  развожу
руками. Иначе сейчас он попытается меня клюнуть, и я потеряю
всякую  возможность присмотреться поближе к странной  охране
странного храма нашего странного братца Вишну.
       -   Уймись,   герой!   -  Клювастый   с   готовностью
останавливается, и я начинаю понимать, что храбростью он  не
блещет. - Чего нам делить?
      -  Действительно,  - двусмысленно поддакивает  Путана,
оглядывая  меня  с  ног  до головы. - Делить  нам  нечего...
перышки-пупырышки...
      -  А  насчет молока я вам вот чего скажу! - Я подзываю
клювастого поближе, и он подходит, но не один, а в  компании
со здоровенным ублюдком, похожим на дикого осла. - Тут, пока
я сюда шел...
       Сходство  клювастого  с  Гарудой  толкает   меня   на
сомнительный шаг, но иначе мне не втереться в доверие.
     И я шепчу клювастому и ослу пару слов.
      После чего осел разражается восторженным воплем,  а  я
понимаю, что осел - не он, а я.
      -  Братва!  -  голосит длинноухий.  -  Он  знает,  где
Гарудина заначка! Аида, грабанем!
      Оглушительный клекот гремит в ответ над Вайкунтхой.  Я
затыкаю уши и стремглав кидаюсь под защиту решеток, понимая,
что  провалил  всю затею. Все-таки дело Индры  -  ваджра  да
гроза,  а выведывать и притворяться мы не обучены... Пока  я
предаюсь самоуничижению, вокруг перевернутых котлов  мечется
смерч,   из  которого  временами  вылетают  исцарапанные   и
всклокоченные ракшасы, чтобы пропахать носом землю  и  через
мгновение снова быть вовлеченными в ураган по имени Гаруда.
      Выкрик  осла подействовал на Лучшего из пернатых,  как
красный штандарт Ямы - на белого быка Шивы.
      Полагаю, благословенная Вайкунтха такое видит впервые,
в  отличие от меня, но я-то в свое время принимал участие...
И потому отлично знаю, что за радость - потасовка с участием
Гаруды.
     Даже пустячная.
      Я  знаю, я смотрю, и багровая пелена стыда мало-помалу
застилает мне взор.
     Индра слепнет.

                             ***

     Фарс.
      Дешевый низкопробный фарс на потеху случайному зеваке,
как  и  полагается, с колотушками и тумаками из-за  дурацких
булочек  с  маслом.  Когда-то мне довелось  видеть  подобное
зрелище в балагане на площади Матхуры: шут-горбун препирался
с  юродивым по поводу украденного горшка со сластями, и  все
закончилось согласно традиции.
     Оплеухой.
      И  я, доморощенный вибхишака <Вибхишака - актер-паяц>,
возомнив  себя  потрясателем сердец,  без  спросу  полез  на
подмостки?  Не  доучив роли, собравшись импровизировать  без
смысла и понимания, даже не потрудившись натянуть подходящую
случаю  личину? Дурак, чего я, собственно, ждал?! Что  толпа
ракшасов,  ошалев от безделья и собственной отваги,  кинется
на  шею Индре, умнику и красавцу, растечется слюнями и мигом
выложит все сокровенные тайны братца Вишну?
     Словоблуд говорил, что я взрослею... Ты ошибся, наивный
мудрец,  мой  родовой жрец-наставник, ты принял желаемое  за
действительное!  Взрослый  Индра  никому  не  нужен,  потому
что... потому!
       Молнии  мечут,  не  достигнув  зрелости,  ибо   иначе
предчувствие последствий сделает громовую ваджру  бессильней
детской погремушки.
      Говорят,  искусство  театра было  создано  на  небесах
(кем?)  в качестве Пятой Веды, Нового Откровения, доступного
даже  низшим сословиям. Но актеры возгордились, самонадеянно
став  высмеивать  брахманов, и проклятие  последних  обрекло
лицедеев на вечное презрение общества.
      Кощунственная мысль перуном ударяет в мозг: мы,  боги-
суры,   Локапалы-Миродержцы,  со  всеми  нашими  громами   и
Преисподней  -  как  же мы мелки на подмостках  Трехмирья  в
сравнении  с тем же Гангеей Грозным! Мы притворяемся,  когда
он   колеблется,  мы  лицемерим,  когда  он   страдает,   мы
паясничаем,  когда он рвет судьбу в клочья;  мы  задергиваем
занавес  и уходим пить сому, а он остается лежать на  пустой
сцене.
     Навзничь.
     И если даже завтра Грозного вновь выпустят на подмостки
в  новой  роли, вынудив забыть вчерашнюю жизнь,  как  ночной
кошмар, он снова ринется жить взахлеб, самозабвенно,  исходя
настоящим  криком  и  настоящей  кровью,  в  то  время   как
могущественные  Локапалы  станут  перемигиваться  тайком   и
трясти золоченой мишурой в ожидании перерыва.
     Мы смотрим - они живут.
     Божественные бирюльки - и смертная правда.
     Молния из земли в небо.
      Клянусь  Судным  Днем! Мы похожи  не  более,  чем  эта
мерзкая  потасовка  походит  на Великую  Битву,  бойню,  что
завалила  Курукшетру  дымящимися останками...  и  если  души
убитых  не являются в наши рай-геенны, то, может быть,  дело
не в заговоре и сотрясении основ?
      Может  быть, их просто переманили в другую  труппу?  И
братец Вишну был прозорливей многих, делая ставку на империю
смертных!
      Черный  Баламут,  спой мне "Песнь Господа"  -  я  хочу
разучиться думать, сомневаться; я хочу стать прежним Индрой,
каким я был до рассвета, когда научился моргать!
     - Пр-рекратить!
     И все стихло.
      Только  звон  в  ушах,  и  пыль  медленно  оседает  на
истерзанную землю.
     Со стороны дальних ворот к месту несостоявшейся трапезы
приближался  тот,  кого я не мог не узнать,  тем  более  что
только  у  одного  существа во всем Трехмирье  всклокоченная
голова   сидела   на   безбрежной  равнине   плеч,   изрядно
сместившись влево.
      Но  надо было лишиться ума, чтобы назвать это существо
калекой.
     Я откачнулся от ограды и почувствовал, как чуждые мысли
умирают во мне, а дыхание исподволь наполняется грозой.
      И  косматая  туча  накидкой окутала Индру,  МироДержца
Востока.
     Впервые Брахма-Созидатель медлил, не спеша обменять дар
на  плоды  чужой  аскезы. Чудовищное количестве  Жара-тапаса
копилось в одном месте, грозя нарушить равновесие Вселенной,
-  а  Брахма  колебался.  Он прекрасно  понимал,  что  может
потребовать  взамен царь ракшасов и владыка  острова  Ланки,
неистовый Десятиглавец. И лишь когда аскет принялся  срезать
свои  головы  одну  за другой и кидать их  в  пламя  костра,
Брахме волей-неволей пришлось предстать перед ракшасом.
     Оставалась последняя голова - и шаг до катастрофы.
      Бывший  Десятиглавец потребовал  дар  неуязвимости  от
богов  и демонов. После чего двинул войска на Докапал  и  не
угомонился,  пока  не  обошел  всю  Свастику.  Кубера-Богач,
Петлерукий  Яма и я оказались самыми глупыми  -  мы  полезли
сражаться.   Никто  из  нас  тогда  еще  не  понимал:   убей
Десятиглавца  мой  перун или Молот  Подземного  Мира  -  дар
Брахмы  окажется  ложным, и Трехмирье вывернется  наизнанку,
пытаясь соответствовать новому Закону.
      Небо станет землей, Индра - червем, бывшее - небывшим,
и ни о чем нельзя будет сказать:
     "Это так, и только так!"
      К  счастью,  нас вовремя остановили,  и  пыль  темницы
скрипела  у  меня на зубах, когда гордый собой  Десятиглавец
выпускал меня на свободу.
     Посольство Словоблуда умилило ракшаса, а хмель победы и
многочисленные дары сделали покладистым.
     Вскоре неуязвимый ракшас, пресытясъ Локапалами, рискнул
разгневать Шиву, и Разрушитель придавил руки дерзкого  горой
Кайласой.
      К  неуязвимости это не имело никакого  отношения,  дар
Брахмы  пребывал в целости и сохранности, а царя ракшасов  с
тех пор стали называть Ревуном.
     На благородном языке - Раваной.
      -  Ты?  -  спросил Равана, и низкий лоб ракшаса  пошел
складками.  Я  молчал и смотрел в крохотные  налитые  кровью
глазки.  Видя такую тоску, какую не мог представить  даже  в
страшном сне.
      -  Ладно,  -  сам  себе кивнул бывший Десятиглавец.  -
Ладно...
     И повернулся к растерзанной охране.
      -  Живо все убрать, мерзавцы! Я кому сказал?! И  жрать
молоко  с булками, прославляя каждый кусок и каждый  глоток!
Ясно?! А ты, Гаруда... а тебе должно быть стыдно! Понял?
     И я остолбенел на месте, потому что Гаруда понял.

                          ГЛАВА II
                   ИСПОВЕДЬ УБИТОГО УБИЙЦЫ

      -  Завтрак подан, о мои владыки! - радостно  возвестил
повар,  еще  не вполне пришедший в себя после бунта  райских
демонов.
     И на круглом столе из темного самшита, накрытом для нас
в  трапезном  павильоне, начали одно  за  другим  появляться
разнообразные блюда: змеиное филе в остром соусе  (явно  для
Гаруды), змеи запеченные, змеи фаршированные (для него же!),
змеи в маринаде и в финиковой подливе (угадайте, для кого!),
жареная  козлятина,  вкусно  пахнущая  дымком  (я  несколько
оживился), фазаны с бамбуковыми ростками, приправы и салаты,
фрукты...
      Да, разумеется, как любой сур и уж тем более как любой
Локапала, я могу не есть.
     Совсем.
     Но есть мне нравится больше.
      Равана  с тоской смотрел на все это изобилие,  мрачнея
грозовой  тучей.  Его  несимметрично  расположенная   голова
сиротливо возвышалась над плечами, как гора в конце равнины,
волосатые  ручищи никак не могли найти себе места,  и  левое
веко нервно подрагивало от смущения.
      Скажи  мне кто другой, что Ревун-Десятиглавец способен
смутиться, в жизни бы не поверил!
      "Могила исправит..." - мелькнул в мозгу обрывок  чужой
мудрости.
     Наконец Равана не выдержал.
      -  А  нельзя ли... нельзя ли принести постного? Молока
там,  простокваши? Булочек с медом? - старательно  приглушая
свой  утробный  бас,  с вежливостью потомственного  брахмана
попросил он, когда повар в очередной раз возник около стола.
      Повар,  слащавый крылач в окружении толпы  подхалимов-
поварят,  был немало изумлен просьбой гороподобного  чудища.
Да что там повар, даже у Гаруды отвисла нижняя часть клюва.
      - Что с тобой, Равана? - с тревогой осведомился Лучший
из  пернатых. - Прихворнул, да? Глянь: отличное мясцо, опять
же змейки печеные...
      Гаруда невольно облизнулся, а я понял, что пришла  моя
очередь удивляться - Проглот предлагает поделиться змеями?!
      -  Меня  хвори обходят, - пророкотал Ревун. - Но  если
мяса  не положено моим... подчиненным - значит, и я его есть
не  стану!  Всем  -  или  никому!  Наливайте  молока,  уроды
(последнее относилось к поварятам)! Буду жрать ваше небесное
хлебово - как все, хоть меня от него уже воротит!..
      На  мгновение  в  его  голосе прорвался  властный  рык
/`%&-%#.  Раваны, и я, как ни странно, расслабился. Все-таки
ни ад Ямы, ни рай Опекуна не смогли до конца изменить буйную
натуру отставного Десятиглавца!
     Приятно, когда видишь что-то постоянное...
      Перед  Раваной, словно по волшебству, возник  огромный
кувшин  молока,  блюдо  с еще горячими  медовыми  булочками,
второй кувшин поменьше - с простоквашей...
      Ракшас-исполин  молча кивнул и  с  хмурым  видом  взял
кувшин  с  молоком за горлышко, словно намереваясь  свернуть
ему  шею.  Мы с Гарудой, не сговариваясь, пожали  плечами  и
тоже принялись за еду.
      Но  я  заметил, как искры уважения сверкнули в  глазах
Лучшего из пернатых, который никогда не умел притворяться.
     Некоторое время мы вкушали завтрак молча, утоляя первый
голод.  Журчала простокваша в глотке Раваны,  я  налегал  на
фазанов,  но  быстрее всех расползались со стола  аппетитные
змеи.  Пригласи  я  сюда  дружину  Марутов  и  Словоблуда  в
придачу, нам всем вместе взятым нечего было и думать,  чтобы
угнаться за Проглотом! Наконец, насытясь и отхлебнув из чаши
с  сомой,  я  решил,  что  пора переходить  к  делу.  Однако
переходить следовало исподволь, чтобы ни Лучший из пернатых,
ни  Ревун не заподозрили, насколько все это меня интересует.
Так, праздный разговор на сытый желудок...
      Я  постарался  припомнить наши  беседы  с  Брихасом  -
учитель словоблудия у меня был достойный!
     Не посрамим же науки...
      - Послушай, Равана, а что ты вообще забыл в Вайкунтхе?
-  Я  с  самым  невинным  видом  поднял  глаза  на  ракшаса,
одновременно обгладывая фазанью грудку.
     - А ты бы предпочел, чтобы я сейчас гнил в Преисподней?
-  оскалился  в  ответ бывший Десятиглавец.  Уж  что-что,  а
скалиться он умел знатно! Даже со сдобой в пасти.
      -  Хотел, не хотел... Сам знаешь: кто старое  помянет,
тому  ворон  глаз выклюет! - Пословица свернула  куда-то  не
туда,  но  Раване, похоже, именно этот поворот  пришелся  по
душе.  - Интересно просто: что надо натворить, чтоб прямиком
из  ада  в  любимчики братца Вишну? Ну, не ломайся, поделись
опытом!
      -  Я  ж  тебя амнистировал, когда ты у меня в  темнице
пылью  давился! Вот и зачлось! - криво усмехнулся Ревун,  но
тут  же стал серьезным. - Знаешь, Индра, может, для тебя эти
миры  и  райские, а для меня... - Что, у Ямы харч  лучше?  -
усмехнулся  я.  Равана испытующе взглянул на меня  и  отверг
предложенный тон, поморщившись.
      - У Ямы свои харчи, у Вишну свои... И от обоих тошнит.
Ты  вот  знаешь,  что  у  Опекуна здесь  свой  маленький  ад
имеется?
     - Ад в раю?! - Мое изумление было неподдельным.
       -   Вот   именно,  -  кивнул  Равана,  склонив   свою
асимметричную голову почти к левому плечу. - Умен...  Ладно,
Гаруда,   брось   зыркать!   Короче,   Опекун   расстарался!
Специально для таких, как я.
     - Он что, решил заместителем Ямы стать? Гаруда обиженно
нахохлился,  усмотрев в наших словах насмешку над  обожаемым
Bишну,  но  я  лишь  отмахнулся от Проглота.  Скупые  ответы
ракшаса меня сейчас интересовали куда больше.
      - Мне не докладывали! - Ревун смачно харкнул под стол.
-  Собрал  сюда  чуть ли не половину тех, кого  его  аватары
поубивали,  а меня над покойниками старшим поставил!  Так  и
живем  сутки-двое: два дня охраняем, третий - мучаемся!  Ну,
когда-никогда выходной дают... на травке поваляться. Не рай,
конечно, но все лучше, чем у Ямы!
     Особой признательности к благодетелю-Упендре в его тоне
не чувствовалось.
      -  Да  что тут, в Вайкунтхе, охранять? - бросил я  еще
один  камень.  -  Обитель  ведь  -  не  тюрьма!  Или  апсары
праведников крадут, на племя?
     - Вот и я о том же! - с радостью поддержал меня Гаруда.
-  Конечно,  Великому  Вишну виднее,  только  я  бы  на  его
месте...  Собрал тут толпу дармоедов! Маются  дурью,  а  как
приличная апсара забредет под крылышко - пугают! С такими-то
рожами! Прохвосты! А жрут-то, жрут...
      Гаруда  с тоской окинул взглядом ближнюю к нему  часть
стола,  похожую на Поле Куру в разгар сражения,  и  стыдливо
умолк.
       К  моему  удивлению,  Ревун  отреагировал  на  тираду
птицебога более чем равнодушно.
     Наверное, привык.
      - Знаешь, Индра, - доверительно обратился он ко не,  -
вот  скажи  мне  такое хоть Гаруда, хоть сам  Шива  лет  сто
назад,  когда я еще был жив...