Наоми,  ни  о
войне, забыл обо всем. Джеймс  желал  эту  фантастически  красивую  девушку,
страстную и гордую. Ему хотелось коснуться ее огненных волос, проверить,  не
обжигают ли они, погладить белую, словно алебастр, кожу и убедиться, что она
действительно нежна, как шелк. Но больше всего  ему  хотелось  схватить  ее,
сорвать бархат, атлас и кружева и удостовериться в том,  что  страстность  и
пыл этой девушки - настоящие, способные заглушить боль и гнев,  ненависть  и
хаос, поселившиеся в его душе...
   Мгновения муки, мгновения жажды!
   Но наконец к нему вернулось благоразумие. Заинтригованная им, она так  же
смело разглядывала его, как и  он  ее.  Еще  одна  красивая  белая  малышка,
очарованная  краснокожим  мужчиной.  И  все  же  в  этой  девушке  ощущалась
непривычная честность. Она не испугалась, не начала  флиртовать.  Острая  на
язык, девушка, видимо, умна и отважна.
   Вместе с Наоми, как полагал Джеймс, он похоронил свою юность, свою  душу,
способность любить, однако испытывал зов плоти, который, вероятно,  исчезнет
только с его смертью, поэтому не убеждал  себя,  что  ему  вообще  не  нужны
женщины. Что ж, среди белых,  краснокожих  и  чернокожих  есть  женщины  для
утоления такого голода, и Джеймс встречался с такими. Но  ему  не  нужна  ни
вторая  жена-индианка,  ни  белая  искусительница,  играющая  с  огнем  ради
удовольствия. Все это так,  но  мужчина  не  в  силах  противостоять  такому
искушению,  как  волшебная  красота  Тилы.  Хотя  столь  эффектная  женщина,
наверное, смертельно опасна для него.
   И тем не менее Джеймс вернулся и, увидев, как она  вальсирует  с  другим,
почувствовал необъяснимый гнев. Это тревожило его и сейчас. Должно быть,  он
хотел доказать ей,  что  краснокожий  способен  танцевать  так  же  умело  и
грациозно, как и белый. Он умеет играть роль, когда захочет.
   И вдруг Джеймс услышал ее имя.
   У него задрожали руки. В нем снова с прежней силой вспыхнула  безудержная
ярость. Ее яркая, но нежная красота пробудила в нем  воспоминания  о  детях,
которым  разбивали  головы,  чтобы  не  тратить  пули.  Джеймсу   захотелось
встряхнуть ее, причинить ей боль, сказать, что она - дитя чудовища.
   Но он был в доме брата, а ведь дикарь - это не  раса,  а  состояние  ума,
способ действий. Поэтому ему пришлось покинуть дом, выйти на ночной ветерок,
к тихому плеску реки, шелесту деревьев, пению ночных птиц и стрекоту цикад.
   - Джеймс!
   Кто-то радостно произнес его имя, и, повернувшись, он увидел, что к  нему
направляется  мужчина  в  парадной   военной   форме,   высокий,   стройный,
русоволосый, с янтарными глазами. Из тех, в кого Джеймс стрелял в бою.
   Вот вам и "без военных"! А ведь именно это обещала ему Тара!  Впрочем,  у
него много друзей-солдат, а этот - хороший человек. Его имя Джон Харрингтон,
и он часто выполнял роль посредника, как и  Джеймс,  который  делал  это  по
просьбе  вождей  и  семинолов,  уставших  от  голода  и  войны  и   решивших
отправиться на запад. Лейтенант Харрингтон служил уже два года, несмотря  на
жару, москитов и лихорадку. Ему нравились  болотистые  земли,  и  временами,
наблюдая за ним, Джеймс видел, что он почти ребенок. Как и Джеймс, он  любил
реку и был хорошим спутником в путешествиях по ней.
   - Джон, я не знал, что ты приедешь. - Джеймс поднялся и дружески  ответил
на рукопожатие. - По словам Тары, они с Джарретом не ждали гостей  из  круга
военных.
   - Я и сам  не  предполагал  оказаться  здесь,  но  только  что  прибыл  с
поручением.
   - В чем же дело?
   - Рутинное поручение по службе, довольно неожиданное и загадочное. - Джон
улыбнулся и хлопнул Джеймса по плечу. - Черт побери, парень, ты замечательно
смотришься в этом костюме! И так приятно снова видеть тебя здесь.  Я  больше
всего боюсь налететь в бою на тебя, вооруженного ружьем или штыком.
   - Такая опасность всегда существует, - тихо отозвался Джеймс.
   - Я слышал от Джаррета, что у тебя есть несколько семей, заинтересованных
в переезде на запад. Джеймс кивнул:
   - Да, то, что осталось от племени.  Четыре  женщины,  трое  очень  старых
мужчин и десять детей. Воины мертвы, как и все остальные из этого клана. Они
больше не могут бежать. Их ждет голодная  смерть,  ибо  те,  кто  воюет,  не
смогут помочь им.
   - Ну, поскольку твой  великий  Оцеола  однажды  сам  руководил  убийством
одного "из своих же людей, давших согласие уйти на  запад,  решимость  твоих
подопечных уехать внушает особое уважение. Мне жаль  их,  Джеймс.  Ведь  они
подвергнутся преследованиям собственного народа или Соединенных Штатов. Да и
тебе повезло, что Оцеола не пронзил твое сердце пулей или  клинком  за  твою
дружбу с белыми.
   - Джон, ты же встречался с Оцеолой и знаешь, что он вовсе не маньяк...
   -  Откуда  мне  знать?  Оцеола,  помимо  всего  прочего,  хороший  актер.
Отказывается говорить по-английски, хотя я могу  поклясться,  что  он  знает
язык. Это красивый человек. Речь его льется мягко, однако он сеет  смерть  и
разрушения.
   - Смерть и разрушения всю жизнь идут с ним  рука  об  руку.  У  него  нет
выбора. В нем тоже течет белая кровь, поэтому  он  не  питает  ненависти  ко
всему белому. Оцеола - воин,  но  вместе  с  тем  и  человек,  знающий  цену
кровному родству и дружбе куда лучше, чем твои глупые  генералы.  Он  хорошо
разбирается в людях.
   - Оцеола безжалостно убивает.
   - Он воюет. И убивает, защищая своих людей, свой народ, образ жизни.
   - Ему повезло, что у него такой горячий защитник. Надеюсь, Оцеола никогда
не пойдет против тебя, как это случилось с Чарли Эматлой.
   - Джон, не беспокойся за меня. Он знает мою жизнь. Он уважает Джаррета  и
восхищается Тарой. Я уже говорил тебе, Оцеола судит о каждом  человеке  и  о
каждой ситуации отдельно. Я не боюсь, что он разгневается, если мы  с  тобой
достигнем достойных соглашений.  Он  не  гневается  на  отчаявшихся  женщин,
сломленных голодом и страхом, когда они делают то, что позволит  им  выжить.
Он не против переговоров. Ты умный и честный человек, Джон,  и  не  раз  сам
признавал, что достигнутые  здесь  соглашения  многократно  нарушались,  что
военная мощь и власть использовались несправедливо,  и  поэтому  такие,  как
Оцеола, имеют право на претензии.
   Джон вздохнул и облокотился на перила рядом с Джеймсом.
   - И ты умный человек, друг мой. Гораздо умнее меня. Поэтому  пойми,  сюда
будут присылать все больше  и  больше  солдат,  ибо  правительство  намерено
добиться победы в этой войне.
   - Но ведь армия устала от этой войны! Мужчины, которые пошли  служить  на
короткий срок, побегут домой при первой же  возможности.  Кое-кто  из  ваших
армейских командиров покончил с собой.  Я  слышал  рассказ  о  замечательном
молодом парне, получившем приказ закрепиться в оставленном форте.  Его  люди
сразу заболели лихорадкой; сам  он  страдал  от  жары  и  погиб  не  от  рук
семинолов,  а  закололся  собственным  мечом.  Джон,  мои   воины   охвачены
отчаянием. Они не уйдут, как  уходят  солдаты  из  регулярной  армии,  чтобы
вернуться домой в Теннесси, Кентукки или  Джорджию.  Джон  печально  покачал
головой:
   - Я боюсь за всех нас! Соединенные Штаты не отступятся. И что  бы  ты  ни
говорил,  Оцеола,  несмотря  на  хорошие  манеры  и  ум,  бывает  жесток   и
безжалостен, как дикарь. Вспомни! С чего началась нынешняя война? С убийства
майора Дейда и его солдат. И где был великий вождь Оцеола в тот  день,  друг
мой? Он убивал индейского агента Уайли Томпсона!
   - Среди белых и краснокожих есть люди, считающие,  что  Томпсон  заслужил
смерть.
   - Ты намеренно отклоняешься от темы. Оцеола в тот  день  не  поставил  на
первое место интересы своего народа. Ему  следовало  находиться  с  воинами,
атаковавшими майора Дейда.
   - По-моему, - тихо заметил Джеймс, - майор Дейд и его люди умерли  жалкой
смертью без помощи Оцеолы.
   - Суть в том, что Оцеола поступил эгоистично, желая лишь отомстить.
   - Уайли Томпсон приказал заковать Оцеолу  в  цепи.  Для  такого  человека
ужасное унижение - предстать в таком виде перед своим же народом. Томпсон  в
тот день подписал себе смертный приговор.
   - Оцеола нападал на плантации, на мужчин, женщин и детей. Не убеждай себя
в том, Джеймс, что он достойный человек.
   -  Каждый  из  нас  бывает  праведником  и  чудовищем  в  зависимости  от
обстоятельств.
   - Тут я с тобой согласен.  -  Джон  печально  улыбнулся.  -  Однако  меня
страшит будущее! Ты - мой друг, и многие коренные краснокожие - мои  друзья.
Мы беседуем и спокойно  расходимся.  Но  придет  день,  когда  нам  придется
перерезать друг другу горло. Боже  мой,  мне  все  представляется  в  черном
свете! Однако я хотел бы, чтобы ты остался вот в этом костюме,  поселился  в
доме брата...
   - Стал белым?
   - Ты и есть белый.
   Джеймс пожал плечами:
   - Белые примут меня потому, что не могут выбросить с земли, на которую  я
имею законное право.
   - Признай, что ты белый!
   - Я никогда не отрицал этого. Мой отец был одним из  самых  замечательных
людей, каких я видел. Мой брат Джаррет такой же. Но я не могу закрыть  глаза
на то, что делают с моим народом.
   - Я всегда буду молиться за тебя, - мрачно проговорил Джон.
   Джеймс улыбнулся:
   - И я буду молиться за тебя.
   - Может, мы оба переживем все это и будем  спокойно  жить,  ловя  рыбу  в
затененных кипарисами речках.
   - Возможно. Но какое же "рутинное" поручение привело тебя  сюда  на  этот
раз? - поинтересовался Джеймс.
   - О! Чрезвычайно приятное! - радостно воскликнул  Джон,  и  его  янтарные
глаза засветились удовольствием. - Меня назначили сопровождающим. - Блеск  в
его глазах внезапно угас, и он сморщился.  -  Боюсь  продолжать,  зная  твое
отношение к майору, пославшему меня сюда. Но ее ты  видел?  Черт,  да  любой
мужчина с любым цветом кожи  найдет  ее  великолепной!  Это  самая  красивая
женщина из всех, каких я когда-либо встречал. Нравится мне Уоррен  или  нет,
но он - мой командир. Когда он  решительно  заявил,  что  мы  с  ней  должны
вступить в брак,  я  был  глубоко  встревожен.  Уоррен  -  жестокий,  подлый
мерзавец... - Джон вздрогнул. - Послушай, ты мог бы вообразить себе  женский
вариант Майкла Уоррена? Это было бы ужасно. Поэтому я представлял себе нечто
мужеподобное,  возможно,  даже  с  темными  жесткими  усиками,  а  то  и   с
бакенбардами! Я думал  увидеть  чудовище  с  ужасными  манерами.  Знаешь,  я
приехал сюда почти дрожа от страха, а твой негодный брат не только не  помог
мне, но даже жестоко дразнил меня. А потом меня подвели к ней, и я  был  так
потрясен, что потерял дар речи, когда нас  представили  друг  другу.  Думаю,
Джаррет до сих пор смеется надо мной.
   Сердце Джеймса все сильнее и  сильнее  сжималось.  Стиснув  зубы,  он  не
выказал никаких чувств.
   - Ты говоришь о мисс Уоррен?
   Судя по тяжелому вздоху Джона, он  успел  влюбиться,  во  всяком  случае,
безоглядно увлечься.
   - Конечно! А ты познакомился с ней?
   - О да, - мрачно подтвердил Джеймс.
   - В ней столько огня! Многие молодые женщины перепугались бы, если бы  их
отправили в самую глубь Флориды, а она не боится.  Напротив,  засыпала  меня
вопросами. Это любознательная, умная девушка...
   - И потрясающе сложена, - вскользь заметил Джеймс.
   - Ну да, и это тоже, - рассеянно согласился Джон, но, тут же засмеявшись,
хлопнул Джеймса по спине. -  Да,  и  это  тоже!  Но  уж  ты-то,  несомненно,
разглядел в ней нечто большее. Жена -  это  спутница,  а  та,  что  способна
понять любовь мужчины к такой дикой земле...
   Казалось, Джон Харрингтон нашел родственную душу, готовую разделить с ним
его воображаемый рай.
   - Пожалуй, тебе пора вернуться к ней. Когда ты отвезешь ее к отцу и куда?
Не так давно я слышал, что он убивает мужчин, женщин и детей к югу от Окалы,
и этот район сейчас особенно опасен для всякого, кто имеет  хоть  отдаленное
отношение к Уоррену.
   - О, мы не уедем так скоро. Я должен доставить ряд донесений  в  Тампу  и
вернуться за девушкой с большим эскортом. Уоррен купил дом в Таллахасси,  но
я пока еще не получил указаний доставить  ее  именно  туда.  Полагаю,  после
войны он намерен заняться политикой.  Ведь  воюющие  против  индейцев  очень
преуспевают в ней! Взять хотя бы Эндрю Джэксона.
   - Джэксон пережил все  свои  войны.  Посмотрим,  переживет  ли  их  Майкл
Уоррен, - ответил Джеймс.
   - Уоррен - крепкий орешек.
   - И кое-кто из наших вождей тоже. Черт, я готов убить Уоррена, лишь бы не
видеть его, - признался Джеймс.
   Но Джон Харрингтон уже не слушал, а смотрел куда-то  перед  собой,  и  на
губах его играла улыбка.
   - Она ничуть не похожа на него. Ничуть не похожа...
   - Каким образом ты убедился в  этом  во  время  столь  непродолжительного
знакомства?
   Мягко улыбаясь, Джон покачал головой:
   - Я говорил с ней.
   - Ну, тогда конечно! - саркастически обронил Джеймс, но Джон  не  заметил
насмешки.
   - Она так всем интересуется. И тобой тоже.
   - Что?!
   - Ты заинтриговал ее.
   - Чем же?
   - Ну, знаешь, твое прошлое, воспитание... Вот что я имею в виду.  Она  не
из тех глупых женщин, которые считают, что индейцы  всего  на  одну  ступень
выше диких животных. Прости, Джеймс, но кое-кто  из  них  действительно  так
думает...
   - Я прекрасно знаю это. Продолжай.
   - Ее интересуют жизнь, разнообразие языков.
   - Хм, если ей повезет, она не слишком много узнает об этом.
   - Ты сегодня мрачно настроен, Джеймс Маккензи.
   - Соответственно своей жизни.
   - Друг мой, научись ценить краткие мгновения мира и покоя.
   Джеймс слегка смутился. Да, он слишком мрачен. Отчасти из-за раздражения,
отчасти из зависти. К этим чувствам примешивались ненависть к Майклу Уоррену
и желание, пробужденное в нем  его  падчерицей.  Джеймс  убеждал  себя,  что
девушка и Харрингтон очень подойдут друг другу, поэтому он должен радоваться
за друга.
   Но при этом вспоминал лишь о том, какое испытал возбуждение, увидев Типу.
И оно не покинуло его, а, напротив, усиливалось.
   "Она совсем не то, что мне нужно, и не может стать спутницей моей жизни",
- твердо сказал себе Джеймс. Он пытался рассуждать трезво, не забывая о том,
что Харрингтон - прекрасный  человек  и  хороший  друг.  Пусть  и  несколько
восторженный сейчас.
   Джеймс кивнул:
   - Может, ты и прав, и мне действительно следует научиться ценить тишину и
мир, пока это возможно.
   Тут он заметил в дверях Тару и понял, что она разыскивает их.
   - А, вот вы где! Что вы тут делаете?
   - Пытаемся положить конец войне, - ответил  Джеймс.  -  По  крайней  мере
между нами.
   - Если бы речь шла о вас двоих, войны бы не было. Впрочем,  в  моем  доме
сегодня вообще нет войны. Пойдемте-ка в дом. Свечи на  пироге  Джаррета  уже
зажжены, и я хочу, чтобы он задул их все одним махом.
   Переглянувшись, мужчины пожали плечами и последовали за Тарой.
   Джеймс заставлял себя забыть о дочери Уоррена, но глаза его  помимо  воли
искали ее. Он стоял поодаль, когда внесли торт и освободили для  него  место
на  столе.  Тара  поддразнивала  Джаррета,  гости,  коих   собралось   около
пятидесяти, поздравляли его. Джаррет задул все свечи сразу,  и  ему  тут  же
сказали, что его  место  среди  больших  политиков  в  Таллахасси.  Тут  все
рассмеялись, и вновь заиграла музыка.
   Дживс, проворный чернокожий дворецкий,  "истинный  правитель  Симаррона",
как любя называл его Джаррет,  подошел  к  Джеймсу  с  серебряным  подносом,
уставленным бокалами с шампанским.
   - Джеймс Маккензи, что-то вы сегодня слишком серьезны, мой молодой  друг.
Джеймс взял бокал.
   - Сегодня я слышу это Довольно часто.
   - Наслаждайтесь этим вечером, ибо потом наступит завтра!
   - А вот и вы заговорили мрачно, дружище.
   Дживс улыбнулся, и белые зубы сверкнули на черном лице.
   - Я просто сознаю, что  наша  жизнь  тяжела,  поэтому,  сэр,  и  советую,
насладиться моментом, ночью, волшебством, словом. Всем тем, чем можно, сэр.
   Джеймс засмеялся, допил шампанское и поставил бокал на поднос.
   - Если вас это порадует, друг мой, тогда я готов улыбаться весь вечер, от
уха до уха.
   Дживс протянул Джеймсу еще один бокал:
   - Это поможет вам, сэр. Хотя шампанское и доставлено окольными путями, но
оно из Франции.
   - Французское - значит, отличное!
   - Наслаждайтесь вечером, сэр, - повторил Дживс, чуть вздернув подбородок,
и отошел от него.
   Джеймс направился в зал, где гости кружились в танце  под  веселые  звуки
скрипки.
   Он не искал ее, но увидел сразу. Джон  Харрингтон,  высокий  и  красивый,
чуть  скованный  в  военной  форме,  вальсировал   с   дочерью   Уоррена   в
головокружительном темпе и смотрел на нее с  обожанием.  Она,  казалось,  не
замечая этого, о чем-то оживленно беседовала с ним.
   Музыка умолкла. Они были в дальнем конце зала, но Джеймс видел, как Джон,
что-то сказав девушке, отошел - видимо, за шампанским или пуншем.
   Тила осталась одна. Снова зазвучала музыка  -  теперь  меланхолическая  и
чарующая.
   Джеймс пересек зал, прежде чем успел понять, что  делает,  обнял  Типу  и
закружил в танце, даже не попросив ее согласия на то.
   Но она и не возразила. Лишь брови ее взметнулись, когда  Тила  посмотрела
ему в глаза. Джеймс, держа ее за талию, двинулся сквозь  толпу  танцующих  в
просторный холл, а потом на веранду, освещенную луной. Здесь  не  танцевали,
но музыка была хорошо слышна, и он продолжал кружить Тилу в танце.
   - Значит, вы приехали в Симаррон, встретили жениха, и все за  один  день,
мисс Уоррен? Она чуть нахмурилась:
   - О чем вы?
   - О моем друге лейтенанте Харрингтоне.
   - Но лейтенант Харрингтон не... - Тила умолкла.
   - Один из самых замечательных белых людей, - продолжил Джеймс.
   - Лейтенант очарователен, но он не мой жених.
   - Ошибаетесь. Видимо, майор Уоррен забыл сообщить вам об этом.
   - Майор Уоррен не распоряжается моей жизнью.
   - Он ваш опекун и отдает приказы.
   - Я не его солдат и не подчиняюсь приказам.
   - Разве?
   - Как и приказам любого другого мужчины, - холодно сообщила она.
   - Возможно, вас удивит это, но в нашей глуши, мисс  Уоррен,  порой  лучше
подчиняться приказам. Это безопаснее. Уверяю вас, здесь, среди рек, холмов и
болот, куда надежнее быть женой Харрингтона, чем дочерью Уоррена.
   - Постараюсь запомнить это, мистер Маккензи. Но любопытно: что мой  отчим
сделал вам?
   - Именно мне?
   - Да! Он что, ранил вас, преследовал, оскорбил? Вероятно, волосы  у  него
зашевелились, а рука сжалась, потому что Тила внезапно поморщилась.
   - Нет, мисс Уоррен, хотя я и мерзкий индеец, он ни разу не коснулся меня.
Если бы такое случилось, Уоррен был бы мертв. Но он оскорбил меня  так,  как
никто другой. Оскорбил своей жестокостью...
   - С белыми тоже обращались жестоко.
   - Только не я, мисс Уоррен, только не я.
   - Вы делаете мне больно, - спокойно заметила Тила. -  Вы  слишком  крепко
держите меня.
   - Значит, вас вообще не нужно держать.
   - Это вы подошли ко мне. Я не приглашала вас танцевать.
   - Верно. - Джеймс остановился так внезапно, что девушка,  столкнувшись  с
ним, ударилась о его грудь. Изумленная, она даже не отстранилась.
   И Джеймс не отпустил ее. Он слышал, как громко, но  в  унисон  бьются  их
сердца, вдыхал ее нежный, женственный аромат, видел обжигающий зеленый огонь
ее глаз.
   - А, вот вы где, - услышали они. Узнав голос  Джона  Харрингтона,  Джеймс
сделал шаг назад и отпустил Тилу Уоррен.
   - Шампанское! - весело предложил Джон. - Тила, Джеймс?..
   - Спасибо, с меня уже хватит. - Джеймс поклонился Тиле:
   - Прошу прощения.
   Оставив их, он направился в холл, приветствуя старых друзей.  Кое-кто  из
них перекинулся с ним несколькими словами. Джеймс с горечью замечал, что  по
мере продолжения военных действий вместе со  страхом  росла  и  враждебность
белых. Они не понимали, что индейцы тоже  боятся,  ибо  война  стала  тяжким
бременем и для них. Многие молодые воины погибли. Их  деревни  и  дома  были
уничтожены. Де