вниз за элем. Меня мучила жажда. Я услышала его разговор с начальником стражи.
     - Я разговаривал с Сигурдом. Он уверил меня, что никогда не говорил тебе об этом. Он боялся, что ты будешь волноваться. Забавно, не так ли?
     - Сигурд не видел меня, - нетерпеливо ответила Эрин, считая, что муж совсем ее не слушает. - Я стояла на лестнице, потому что не знала, что мне делать.
     Она испугалась, когда он поднялся, повернулся к ней спиной, поглаживая бороду, и отступил на несколько шагов.
     - Когда ты ждешь ребенка?
     Дрожь поднялась в ней снова, когда она поняла, почему он спрашивает.
     - Вероятно, ты сам можешь подсчитать, мой лорд. Он обернулся и взглянул ей в лицо.
     - Да, - сказал он сухо, - я могу.
     - Ты ведь знаешь, что ты отец моего ребенка.
     - Что я знаю, Эрин, так это то, что ты делаешь все, чтобы досадить мне. Но я все же верю, что ты носишь моего ребенка. За тобой хорошо смотрели, пока меня не
     Было. Тебе повезло, принцесса, что твои мечты о мести теперь отдалены. Если бы ты не была беременна, тебя посадили бы в темницу, и ты променяла бы на нее эту постель, обманув мое доверие.
     - Смотрели хорошо... променяла бы... Ублюдок! Я тебе не принадлежу! - Эрин забыла о всяком здравом смысле и самообладании. Она набросилась на мужа с рычанием, как будто ее катапультировали с постели, и вцепилась в него ногтями, как безрассудное дикое существо, забарабанив по нему кулаками.
     Олаф поразился, откуда у его слабой жены было столько сил и энергии, чтобы наброситься на него. Но потом подумал, что это не так уж и удивительно, если даже такие крепкие мужчины, как ее братья, говорили, что весьма трудно победить ее в сражении на мечах. Его гнев и преимущество от того, что он полжизни провел в боях, дали ему возможность легко победить ее на скалах, когда он сражался с амазонкой, но теперь, застигнутый врасплох, он с удивлением обнаружил, что одними лишь кулаками она нанесла ему много сильных ударов.
     - Довольно! - крикнул он и, толкнув крепким бедром ее по ногам, лишил равновесия и поймал, падающую, на руки.
     Олаф хотел кинуть ее на кровать и оставить, как что-то ненужное, но от ощущения ее тела, такого теплого под прозрачным бельем, от обжигающих зеленых глаз и диких беспорядочных ударов ее сердца, от всего этого его рассудок помутился.
     Эрин предала его, но эта мысль ничего не значила, когда огонь, внезапно ворвавшийся в его тело, породил пульсирующую боль в паху, которая нарастала и била, как барабанный бой.
     Он дурак. Она хочет его смерти. Больше, чем когда-либо, она презирала его. Он жестоко наказал ее тогда, сидя на своей лошади. Он только разве что не назвал ее шлюхой, и все же она никогда не узнает, что его действия и слова причиняли ему мучения, отдаваясь в его сердце, Он так хотел верить ей, но не мог себе этого позволить. Он был королем Дублина, человеком, боровшимся за свое небольшое владение на этой земле.
     Олаф хотел пробраться в ее нутро, оставив там частичку себя, облегчить свою боль в теплом теле, дающем приют. Зарыться лицом в паутину растрепанного черного шелка, в беспорядке спадавшего на ее плечи, почувствовать под своими дрожащими пальцами роскошное нежное тело, полные, соблазнительные дразнящие груди.
     Его желание спиралью извивалось в сознании и пульсировало в голове. Он не мог говорить, потому что голос выдал бы его, обнажил бы перед нею его кровоточащую душу. Но он знал, что она не примет его ласки.
     Нет, он поклялся громом Тора, что она примет его! Олаф мрачно стиснул зубы, внутри него все бушевало. Он был ее муж, ее король, ее господин - и что бы ни произошло между ними, он не разрешит ей прогнать его..
     Он бросил Эрин на кровать, потом зашагал к тяжелой деревянной двери и задвинул засов, обернулся к жене, устремив на нее мрачный вызывающий взгляд, давая понять свои намерения и, стараясь скрыть трепет нерешительности, начал аккуратно снимать одежду и повесил плащ и широкий кожаный пояс на стул.
     Эрин сделала глубокий вздох, впиваясь пальцами ног в простыню и, поджимая под себя ноги, медленно пододвинулась к изголовью кровати и замерла, выказывая полное пренебрежение, как припертая к стене злобная шипящая кошка.
     - Ты не смеешь! - крикнула она. - Ты не смеешь называть меня предательницей, намекать мне, что я буду с удовольствием играть роль шлюхи, ты не смеешь считать меня своей собственностью, которую ты можешь использовать, когда тебе понадобится! Ты не смеешь...
     Он продолжал смотреть на нее. Его башмаки шлепнулись на пол, рубаха была брошена на плащ.
     Слезы навернулись у нее на глазах. Он казался ей таким прекрасным. Как часто она мечтала увидеть его обнаженное тело, тело воина, крепкое, гладкое, гибкое и подвижное. Широкие бронзовые плечи. Сильные руки с четко очерченными мускулами и тонкими линиями голубых вен под упругой кожей.
     "Я не могу позволить ему прикоснуться ко мне, - думала она, - потому что тогда я буду не в состоянии отказать ему... отказать себе, иначе он будет думать, что я хуже шлюхи".
     - Если ты подойдешь близко, король Дублина, - сказала Эрин нарочито высокомерно, - это будет насилием.
     - Я сомневаюсь, чтобы это было насилием, - ответил он, пожав плечами. - Но если уж ты так хочешь, жена, пусть это будет насилием, - продолжил он тихо.
     Олаф подошел к кровати медленно, но уверенно, неслышно ступая по тяжелому полу, схватил ее и прижался к ее губам. Она забарабанила кулаками по его спине, но он не обращал на это внимания. Он держал ее за пышную эбеновую гриву, его пальцы как будто погрузившись в шелк. Он пронзил своим языком ее рот и проникал все дальше и дальше, пробираясь все более решительно и дерзко, пока она не задышала тяжело и не сдалась его превосходящей силе.
     У Эрин встал комок в горле, даже когда она чувствовала, как его язык проникает ей в рот, близкое, мучительное желаемое касание его рук. Она должна отвергнуть его! Но несмотря на ее гнев, он увлек ее в море чувственности, где каждый крохотный нюанс его дыхания и трепета проникал в ее душу, лишая ее всего, кроме желания обладать им. Против своей воли она отзывалась... отвечала.
     Она была ошеломлена, когда муж вдруг отодвинулся от нее, посмотрев на нее глазами, в которых нельзя было уловить и следа бушевавшего в нем шторма страсти. Она была так сражена его взглядом, который, казалось, странным образом сочетал огненную страсть и мертвенную синюю муку, что она смущенно и невольно прошептала:
     - Мой господин?
     В его сознании появлялись разноцветные вспышки. Прекрасные цвета, цвета радуги. Нежный, соблазнительный розово-лиловый, пульсирующий, жаркий красный, которые встречались и сливались, вспыхивая в его теле, извиваясь в его паху, и бились внутри него, как набежавшая морская волна. Он невольно задрожал снова от желания. Это чувство было сильнее, чем все, которые он когда-либо испытывал к женщинам, даже сильнее его стремления завоевать землю и управлять ею. Но он не мог взять ее. Она назвала его насильником.
     Олаф заморгал, и буря ушла из его глаз. Он смотрел на Эрин, прикрываясь щитом стального нордического взгляда, и насмешливая улыбка коснулась его страстных губ.
     - Я решил не насиловать тебя, дорогая жена, - сказал он с легкой издевкой, повернулся и посмотрел на окно.
     Эрин содрогнулась от страха и унижения. Она отвечала на все его касания, а он только хотел доказать свою власть над ней. Он так легко отвернулся от нее. Ну и слава Богу! Она хотела его, но не такого. Она хотела, чтобы он любил ее, верил ей.
     Эрин пыталась рассеять боль, и это было нетрудно сейчас, так как ее ярость накалилась до предела.
     - Ты ублюдок, - выдавила она с мертвенным спокойствием, заворачиваясь в простыни, как будто это были рваные остатки ее достоинства. - Ты ублюдок, викинг! Ты никогда больше не прикоснешься ко мне! В Ирландии есть законы, лорд викинг, и я использую эти законы против тебя. Я требую, чтобы ты выделил мне отдельную комнату, пока я решу вопрос с разводом! Тогда тебе не придется беспокоиться о том, что я могу убить тебя, так как мне будет абсолютно наплевать, жив ты или нет!
     Она была поражена, когда увидела, что он отвернулся от окна и улыбается.
     - Моя жена, ты никогда не ослабеваешь, не так ли? Но ты часто ошибаешься относительно своей власти. У тебя не будет отдельной комнаты, и даже если я пойду на такую уступку, это не означает ничего, потому что, если я пожелаю, я все равно приду к тебе. Буду ли я в своей собственной комнате, в своей кровати-даже если я преодолею в себе стремление изнасиловать тебя, как викинг - я не оставлю тебя. Ты не дождешься развода. Ты говоришь о ваших законах Брегона, но ты забываешь, что они ничего не значат для меня-да и для других в этом случае. Наша свадьба была пунктом договора. И как я уже говорил тебе, ирландка, я викинг. У меня свои собственные законы. То, что принадлежит мне, я охраняю. Ты не выйдешь из этой комнаты, пока я не разрешу тебе.
     Эрин так крепко сжала зубы, что, казалось, они затрещат. Каждая мышца на ее теле напряглась от ярости.
     - Я убегу от тебя, - произнесла она в отчаянье.
:
     - Пожалуйста, ирландка, - сказал он спокойно, - оставь свои угрозы. Твое золотое снаряжение теперь преобразилось: кандалы и цепи. Если понадобится, ты проведешь всю жизнь в этих золотых доспехах, напоминающих о прошлых ошибках.
     Он подождал, какая последует реакция, увидел только гнев и сжатые губы и опять уставился в окно.
     Эрин делала все, что было в ее силах, чтобы не наброситься на него снова в разгоревшейся вспышке ярости. Но это было бы безумием, и она это понимала. Когда он говорил, то не имел в виду угрожать ей, просто это было мучительное для нее утверждение.
     - Олаф, - сказала Эрин, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно и холодно, борясь со слезами от переполнявшего ее душевного волнения. - Я не могу изменить то, что сформировалось в твоем рассудке, но я хочу предупредить тебя. Я не стремлюсь убить тебя и никогда прежде я не стремилась сбежать. Но ты не оставляешь меня в покое, не даешь мне комнаты, где бы я не мучилась. Я еще раз говорю тебе, я не хотела идти против тебя. Ты должен выяснить, откуда исходит опасность, так как я была обманута.
     Он обернулся к ней опять, но она не могла ничего прочитать на его лице. Он прошелся по комнате, подошел к кровати и сел рядом, посмотрев в ее глаза. Потянулся, чтобы дотронуться рукой до ее подбородка, но она отдернула голову.
     - Я не хочу, чтобы ты прикасался ко мне, - сказала она, задыхаясь.
     Он слабо вздохнул.
     - Мне казалось, я доказал тебе, что у тебя нет выбора в данном случае, Эрин.
     - Тогда знай: то, что ты берешь сам - единственное, что ты получишь от меня, так как ты заклеймил меня как предательницу. Я ничего не сделаю для тебя.
     - Ты не можешь дать мне то, что я могу взять, если пожелаю.
     - Я уже достаточно много дала тебе, мой лорд. Любовь не присваивают, любовь получают.
     - Я не слишком уж верю в любовь, ирландка. Это только слабость, которая делает из мужчин дураков. Он слегка засмеялся, напряжение исчезло с его лица.
     - И, ирландка, ты не убежишь от меня. Ты можешь ненавидеть меня утром, днем и вечером, но ты останешься моей женой-моей беременной женой. И я пойду на уступку. Я приму к сведению предупреждение о том, что другие могут желать мне зла. И я попытаюсь узнать, не выяснится ли что-нибудь, благодаря чему тебе можно будет поверить.
     - Как ты великодушен! - с холодным сарказмом сказала Эрин.
     Он снова засмеялся, и она едва не вцепилась в его глаза. Но он схватил ее руки заранее, поняв все по угрожающим огонькам ее глаз, стянул с нее покрывало, несмотря на ее злобу и протесты.
     - Ребенок мой, ирландка, так же как и твой. Он дотронулся до ее живота очень нежно, слегка касаясь пальцами.
     - Да, ты изменилась, - сказал он тихо, потом опять его голос стал суровым. - Это еще одна причина, по которой тебя бы следовало отхлестать.
     Эрин опустила глаза, тяжело дыша при его прикосновениях.
     - Или, может быть, ты хотела убить ребенка, потому что он тоже викинг?
     Эрин посмотрела на него, изумрудные огоньки в ее глазах мрачно сверкнули.
     - Нет, Олаф, ребенок мой. Он будет ирландцем. Отец Мергвина тоже был викингом, но, мой лорд, он сам все же ирландец.
     - Это не доказывает ничего. Ребенок будет моим.
     - Ты держишь меня здесь только из-за ребенка, лорд Волк? Я в заключении, так как ты хочешь наследника? Что произойдет, когда ребенок родится? Меня уберут отсюда?
     - Я держу тебя здесь, - сказал Олаф, - потому что ты моя, И потому, что ты доставляла мне удовольствие и, возможно, сделаешь это снова. И, да, конечно, потому что я хочу ребенка, Посмотрим, что мы будем делать потом.
     - Мы будем жить в страданиях. Что осталось от того, что было?
     Он поднял брови и улыбнулся, насмешка опять прозвучала в его голосе.
     - Я что-то не заметил, чтобы ты страдала и мучилась от моих касаний и от близости ко мне сегодня.
     Гнев опять заклокотал в Эрин от такой несправедливости-. Ее рука промелькнула около его лица так быстро, что он не успел отклонить ее и только смотрел на Эрин, пораженный и ошеломленный.
     Она села и закричала на него:
     - Никогда больше, викинг, этого не случится. Свяжи меня, опутай цепями, бей, угрожай, возьми меня, но я больше ничего тебе не дам!
     Излив свою ярость, она вся содрогалась. Должно быть, она совсем глупа, если продолжает бороться с ним и отвергать его, в то время как не имеет ни одного доказательства своей невиновности и полной уверенности, что он не выполнит все угрозы, даже если считать их справедливыми. Но она не могла ничего больше дать ему. Она и так уже сделалась уязвимой. Поэтому Эрин сидела молча, ожидая его реакции.
     Олаф потер щеку, сощурившись.
     - Эрин, я восхищаюсь твоей смелостью. - Его тон понизился опять, предупреждая ее, что его восхищение не простиралось дальше. - Но не бей меня больше. Я варвар, помни, а варвары бывают жестоки.
     Эрин не смотрела на него, поморщившись от его сарказма.
     - А ты и есть жестокий, Олаф, более чем кто-нибудь другой, использующий кнуты и цепи.
     - Клянусь кострами всех адских очагов! - взорвался Олаф. - Я видел свою собственную жену с мечом. И это жестоко, что я не сдался на твои милые извинения!
     Он спрыгнул с кровати и начал одеваться, чуть не разрывая пальцами одежду.
     Эрин не ответила. Она закрыла глаза, обернулась покрывалом, как бы защищаясь от своей безнадежности.
     Когда он заговорил снова, голос был спокойным, бесстрастным, и он полностью контролировал свое состояние.
     - Ты спросила, что осталось между нами, жена. Стена. Ты презираешь меня; я доверяю тебе не больше, чем моим глазам. Но мы муж и жена, и я хочу ребенка, которого ты носишь. Я хочу наблюдать за его развитием. Только несколько человек, которым я доверяю, знают, что королева Дублина стала причиной гибели двенадцати мужчин - я не говорю об их семьях, которые жаждут мести. Так что ты можешь снова управлять домом. Но не покидай его. Два раза я не предупреждаю. И вот еще что: не вздумай избегать меня, никогда. Ты - моя жена, и я буду говорить с тобой, когда и сколько захочу, и прикасаться к тебе, когда и сколько захочу. - Он помолчал мгновение, повернувшись к ней спиной, его голос звучал мрачно, когда он снова заговорил:
     - Я дурак, Эрин, но мне нравится верить, что остается надежда.
     Он помолчал, как бы давая ей возможность усвоить его слова, потом добавил:
     - Ты бы поднялась, Эрин. Большая зала ожидает своих короля и королеву.
     Ничего больше не оставалось. Она должна быть благодарна. Он мог заковать ее в цепи, заключить в темницу или отречься от нее и от их ребенка. Но ничего этого в действительности не произошло, ничего не изменилось, кроме его чувств к ней. Теперь он стал зол и заставлял ее страдать.
     Она быстро одевалась, ее пальцы дрожали, она поправила плащ и нервно взглянула на него, ожидающего ее около двери.
     Олаф стоял нетерпеливый, занятый своими мыслями. Высокий, величественный, ее великолепный воин. Норвежский Волк - высокомерный, властный, самонадеянный.
     Она боролась со слезами, вспоминая, что он мог быть и нежным, когда хотел ее. Его собственность...
     Он протянул ей руку, и она приняла ее, чувствуя, что ее губы начинают дрожать. Все могло бы обернуться совсем по-другому.
     - Олаф, - позвала она сдержанно.
     - Да?
     - Я повинуюсь тебе сейчас, потому что ты сильнее.
     - Меня не волнует, почему ты повинуешься мне или следуешь моим предостережениям, лишь бы ты делала это.
     Эрин с трудом сдерживала слезы. Когда он открыл дверь, она незаметно проскользнула за ним. Они спустились в большую залу, оба блистая красотой, но в душе борясь с муками.
     Олаф опять стоял под полной луной, его душу терзали мучения. Ни он, ни Эрин не остались в зале на обед. В гневе он забыл ей рассказать о смерти ее брата Лейта и Феннена Мак-Кормака.
     В зале она быстро обнаружила, что ее брат не присутствует, и разрыдалась.
     Олаф не смог прикоснуться к ней. Она бы оттолкнула его, поэтому ее брат Брайс утешал ее, а Олаф мучился от боли и неизвестности.
     Она предала его! Или нет? Обстоятельства против нее, и это было так мучительно сознавать. А он снова почувствовал радость жизни, узнав, что у него будет ребенок, наследник.
     Плачет ли она по своему брату? Или по Мак-Кормаку? Желает ли она, чтобы лучше он умер вместо ирландского короля? Олаф глубоко вздохнул. Он почувствовал боль. Он будет уважать ее чувства и поищет ночного приюта возле своего очага.

ГЛАВА 20

     Величественные корабли заполнили береговую линию и гавань. Их драконовая чешуя и красно-белые паруса колыхались на ветру. Устрашающее и. прекрасное зрелище.
     Олаф стоял в гавани, ожидая прибывших норвежцев. Его золотые волосы и плащ вздымал резкий ветер. Однако ни один викинг не решился бы осмеять ирландское одеяние Волка, так как выражение его лица - а это можно было различить даже с моря-было гордым. Он казался золотым богом. Многие, сражаясь с ним, считали, что Олаф окружен солнечной аурой. Сигурд стоял по правую сторону от него, а по левую - Грегори и Брайс Мак-Аэд.
     Когда первый гость сошел на берег, его приветствовала доброжелательная улыбка Олафа. Гость и король Дублина встретили друг друга возгласами дружелюбия и восхищения.
     Первым заговорил гость. Он был почти такого же роста, как и Волк, на год или два старше. Его манера держаться была более раскованна.
     - Итак, братец Волк, вот он! Прекрасный город Дублин - твой. Он извлек тебя из моря и прекратил твое существование как викинга!
     - Да, Эрик, это так, - ответил Волк. - Добро пожаловать в Ирландию.
     - Приглашение от ирландца? - Эрик засмеялся. Его серо-синие глаза внимательно рассматривали брата.
     - Нет, ты никогда не убедишь в этом ирландцев, - ответил Олаф, пожав плечами. "Особенно мою жену", - добавил он про себя. Но Эрик уже разговаривал с Сигурдом, громко похлопывая рыжеволосого гиганта по спине.
     - Сигурд! Старый боевой топор. Неужели мой брат и тебя вытащил из моря?
     - Мы ведем честную торговлю, Эрик. Честную торговлю. Ты увидишь сам, - уверил Сигурд Эрика, широко улыбаясь.
     - Скажи своим людям, чтобы они выходили на берег, брат, - продолжил Олаф, - а мы поспешим в большую залу. Я представляю вам Грегори из Клоннтайрта и Брайса Мак-Аэда.
     Ирландские принцы смотрели на норвежца с большой настороженностью, но против его доброжелательности трудно было устоять. Убедившись, что это один из тех викингов, от которых не исходит угроза, Брайс и Грегори остались в гавани с Сигурдом, чтобы сопровождать норвежские войска, в то время как Олаф с Эриком отправились ко входу в обнесенный стенами город.
     Когда радость первой встречи улеглась, Эрик посмотрел на своего брата мрачно.
     - Я прибыл, брат, с подарками от нашего отца, ярла. Но кроме этого, Олаф, я пришел, чтобы предупредить тебя.
     - Предупредить? - переспросил Олаф, удивленный. Только три недели прошло с тех пор, как он ве