ла Президен-
та и, обращаясь к Соксу, уже что-то  лепетал  такое  сладенько-сахарное,
изредка прикрывая глаза в особо проникновенных местах.
   А я снизу, из-под стола, видел, как у Сокса непроизвольно  и  неосоз-
нанно прижались уши к  затылку,  напряглась  спина,  вытянулся  и  замер
хвост. Только самый его кончик трясся, выдавая внутреннюю истерику  Сок-
са. Ну, не дурак же Кот! Чувствует же, кто перед ним!.. В отличие от Лю-
дей нам, Котам, это дано свыше.
   - Сокс!.. - тихо сказал я по-Животному. - Сокс! Не  дергайся,  возьми
себя в лапы. Сейчас, когда этот подонок, в восторге от  самого  себя,  в
очередной раз прикроет глаза, ты моментально спрыгивай вниз, а я  взлечу
на твое место. Понял? И следи за ним внимательно! Важно эту сменку  сде-
лать тогда, когда он прикроет свои бесстыжие зенки...
   - Что это - "зенки"?.. - не понял Сокс.
   - Иди в жопу со своими вопросами! Потом объясню. Делай, что велят! -
   - О'кей!.. - сказал Сокс.
   А Пилипенко в это время говорил:
   - ...весь жар своей души, весь трепет своего сердца я отдавал на бла-
го...
   - Пошел!!! - скомандовал мне Сокс.
   Он спрыгнул вниз со своего высокого стульчака, а я взлетел наверх  на
его место. Сделали мы это совершенно одновременно.  Даже  встретились  в
воздухе!..
   И когда Пилипенко открыл глаза, на месте Сокса ОН УВИДЕЛ МЕНЯ!!!
   Я сидел точно так же, как Сокс, - мордой к нему, в упор глядя  ему  в
глаза.
   Пилипенко не мог оторвать от меня взгляда и закрыть  рот.  Он  так  и
стоял с широко распахнутой пастью и отвисшей нижней челюстью. И от  него
за версту воняло "Столичной", выпитой перед банкетом,  скорее  всего,  в
отеле.
   В его медово-липком и гладком вранье возникла тревожная, тяжелая, как
булыжник, пауза. Весь Банкетный зал Белого Дома с недоумением смотрел на
Ивана Афанасьевича Пилипенко, а я в это время МЫСЛЕННО И НАСТОЙЧИВО ВНУ-
ШАЛ ЕМУ:
   "НЕ ОТВОДИ ГЛАЗА В СТОРОНУ. СМОТРИ НА  МЕНЯ,  ПИЛИПЕНКО.  ВНИМАТЕЛЬНО
СМОТРИ... СОСРЕДОТОЧЬСЯ НА ТОМ, ЧТО Я БУДУ ТЕБЕ  ГОВОРИТЬ.  СЛУШАЙ  МЕНЯ
ВНИМАТЕЛЬНО!"
   Пилипенко согласно попытался кивнуть мне головой, но вместо  кивка  у
него получился какой-то нелепый рывок подбородком...
   - Ты чо, Иван Афанасьевич?! - испуганным шепотом спросил его Васька и
проследил за мертвенно-неподвижным взглядом Пилипенко...
   ...И ТОЖЕ УВИДЕЛ МЕНЯ!!!
   - А-аа! И в ужасе коротко всхлипнул Васька и сам зажал себе рот двумя
руками.
   - Врача!.. Вызовите доктора!.. - вскрикнул кто-то.
   "Рано, - сказал я Клинтону. - Никакого врача!"
   И Президент поднял руку, призывая всех к тишине.
   "СМОТРИ НА МЕНЯ, ПИЛИПЕНКО, - говорил я, вкладывая в свой "посыл" все
свои силы, всю свою волю, всю мощь моего существа, дарованного мне  При-
родой, - ТЫ МЕНЯ УЗНАЕШЬ? ВГЛЯДИСЬ В МОЕ РВАНОЕ УХО, В МОИ ШРАМЫ НА МОР-
ДЕ... УЗНАЛ?"
   Вино у Пилипенко мелко выплескивалось из бокала - так у него тряслись
руки!.. Не отрывая от меня глаз, он с трудом закрыл рот (мне даже  пока-
залось, со скрипом!..) и дрожащим голосом, все еще не веря своим глазам,
выдавил из себя вслух:
   - Вы... Господин фон Тифенбах из Мюнхена?..
   Когда Банкетный зал услышал, как Пилипенко  назвал  меня  "господином
фон Тифенбахом", по столам пошел гул.
   - Нет, нет! - громко возразил тот старый Конгрессмен  из-за  дальнего
стола. - Это не Фридрих фон Тифенбах. С фон Тифенбахом мы  кончали  Гар-
вард. Я его хорошо помню... Этот Кот на Фридриха не похож!.. Они  просто
приятели.
   "НЕТ, Я НЕ ФОН ТИФЕНБАХ ИЗ МЮНХЕНА, - неслышно, но явственно сказал я
Пилипенко. - Я НАПОМНЮ ТЕБЕ, КАК ТЫ САМ КОГДА-ТО НАЗВАЛ МЕНЯ, КОГДА  ОТ-
ЛАВЛИВАЛ В ЛЕНИНГРАДЕ, НА ГРАЖДАНКЕ, НА ПУСТЫРЕ, САЧКОМ,  ПОМНИШЬ?..  ТЫ
СКАЗАЛ ТОГДА, ЧТО Я, КОТЯРА ТОГО САМОГО ЖИДА, КОТОРЫЙ В ГАЗЕТЫ ПИШЕТ!"
   Я заметил, что Васька тоже ВОСПРИНЯЛ МОЙ ГИПНОТИЧЕСКИЙ ПОСЫЛ  и  стал
тихо сползать под большой круглый стол, прикрываясь скатертью.
   Но на него никто не обращал никакого внимания. Глаза всех  сидящих  в
Банкетном зале, всей охраны, всех официантов были прикованы только к Пи-
липенко и ко мне.
   Все понимали, что у меня с Пилипенко происходит какой-то  диалог,  но
меня, кроме Пилипенко и Васьки, НЕ СЛЫШАЛ НИКТО. А ответы Пилипенко СЛЫ-
ШАЛИ ВСЕ!
   "ВСПОМНИЛ? - спросил я, и Пилипенко снова попытался мне кивнуть. -  А
ТЕПЕРЬ ПРОДОЛЖАЙ СВОЮ РЕЧЬ О ПРАВАХ ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ. НО ТОЛЬКО СО ВСЕ-
МИ ПОДРОБНОСТЯМИ!"
   Нет, Пилипенко был Человеком не слабым! Сил у него было  -  невпрово-
рот. Вон куда смог даже забраться, в ДУМУ! Но сейчас во мне сил было по-
больше...
   "ГОВОРИ!!!" - приказал я ему.
   И Пилипенко продолжил свою речь с абсолютно той же фразы, на  которой
остановился, увидев меня:
   - ...весь жар своей души, весь трепет своего сердца я отдавал  наибо-
лее гуманному способу УМЕРЩВЛЕНИЯ Кота, Кошки или Собаки!..  С  Котом  -
попроще. Его просто засовываешь в мешок, желательно коленкоровый,  чтобы
он не мог тебя оцарапать когтями, а потом сквозь мешок сворачиваешь  ему
голову. Только хрустнет - и ладушки!.. С Собаками -  сложнее.  С  риском
для собственной жизни Собаке приходится просто перерезать глотку...  Это
если их брать на шкурки... А если для науки, то везешь в институт на Ва-
сильевский остров - никакой мороки, сдаешь их в лабораторию и  получаешь
бабки. Копейки, клянусь вам! Вы просто не представляете себе, как  плохо
у нас сейчас с наукой! Ой, что я говорю!
   "НЕ ОТВЛЕКАЙСЯ, ИДИОТ!" - подхлестнул его я.
   Переводчики молотили как бешеные! Американцы не могли  отвести  испу-
ганных глаз от разговорившегося Ивана Афанасьевича, а все  наши  сгорали
от стыда так, что мне их даже жалко стало. Наверняка там  были  и  очень
неплохие ребята. Особенно было жалко Посла. Они-то уедут, а ему тут  ос-
таваться!.. А тут еще все наши с надеждой смотрели на него.
   - Депутату плохо! - решительно сказал Посол. - Он  не  понимает,  что
говорит!..
   "ТЫ ПОНИМАЕШЬ, ПИЛИПЕНКО? ТЫ ВСЕ ПОНИМАЕШЬ?" - спросил я.
   - Как это я "не понимаю"?.. - обиделся Пилипенко на Посла. - Прекрас-
но я понимаю!.. В институте так мало платили, что на бензин для "Москви-
ча" не хватало... А вот  уже  там,  в  науке,  их  убивали  всего  одним
укольчиком...
   "ТЕПЕРЬ РАССКАЖИ ПРО ШКУРКИ, ПРО ШАПКИ..." - приказал я ему.
   - А чего? Хорошо выделать шкурку Кота - дело, я вам скажу, очень даже
тонкое!.. Пока Кота обдерешь, еще так наеб... Извиняюсь!  Намучаешься...
Здесь что важно? Мездру не попортить! Иначе никто у тебя на  Калининском
рынке эту шкурку не купит. Считай, деньги на ветер! А мы...
   Неожиданно в мозгу Пилипенко произошел незамеченный мною  поворот,  и
он ласково сказал:
   - Наша забота о "Меньших наших братьях",  как  правильно  сказал  наш
уважаемый Посол, не знает границ, не имеет границ, и поэтому те  семьде-
сят пять мильонов долларов, обещанных нам нашими братскими организациями
Америки, будут огромным подспорьем для всего нашего общего дела - "Защи-
ты прав домашних животных!.."
   "НЕ ОТВЛЕКАЙСЯ, СВОЛОЧЬ, - сказал я ему. - ТЕПЕРЬ ПРО ШАПКИ!"
   - А шо "про шапки"? Шо "про шапки"?!.. - сварливо отмахнулся от  меня
Пилипенко. - Вы чо себе мыслите, что на шапках можно было много  зарабо-
тать?!.. Я их шил, эти шапки? Да ни в жисть! Мое дело было  маленькое  -
поймать Кота или Пса, умерщвлить его, шкуру аккуратненько содрать, храни
Господь, мездру не попортить, выскрести ее до кондиции, потом на  специ-
альные распялочки, а сушить тоже наука целая: пересушишь  -  она,  шкура
вот ихняя, к примеру...
   Пилипенко показал сначала на меня, потом посмотрел на семью Президен-
та Клинтона, поискал глазами Сокса, не увидел его  и,  льстиво  улыбаясь
Президентскому столу, продолжил:
   - Или, к примеру, вашего Котика, мистер Президент... Ежели их  шкурки
на распялочках пересушить - они же ломкие станут, хрупкие... Какая же из
них шапка? Еще и морду могут набить за такие шкурки. Это я к примеру го-
ворю...
   Я почувствовал, что слегка ослабил нить КОНТРОЛЯ, и Пилипенко  зацик-
лился всего на одной стороне своей прошлой деятельности и совсем забыл о
своем сегодняшнем высоком общественно-государственном положении. И тогда
я ему сказал:
   "НЕ ОТВОДИ ОТ МЕНЯ ГЛАЗА, ПИЛИПЕНКО. СМОТРИ НА МЕНЯ ВНИМАТЕЛЬНО...  И
ПРОДОЛЖАЙ, ПРОДОЛЖАЙ, ПОДОНОК!"
   - Про что? - доверчиво спросил меня Пилипенко.
   По Банкетному залу уже шел непрекращающийся возмущенный ропот.
   "ПРО ВСЕ СЕГОДНЯШНЕЕ!" - сказал я.
   - А сегодня всем нужно платить... - грустно ответил мне  вслух  Пили-
пенко. - Хозяевам города платишь, бандитам - платишь, тем, кто  охраняет
меня от бандитов, - тоже платишь! А в Думу, в депутаты, как вы себе мыс-
лите?.. За красивые глаза берут? Всем только доллары и  подавай!  Вы  чо
думаете, господа американцы, мы эти доллары у вас от хорошей жизни  про-
сим?!.. Не-е-ет! Мне, к примеру, лично уже ни хера не требуется. Я ежели
эти семьдесят пять мильонов от вас  получу,  то  на  самого  себя  всего
мильонов десять-двенадцать страчу. Не больше. Я тута один домик у вас  в
Майями присмотрел, так вот... Ну, и обстановка, конечно. Не без этого...
Автомобильчики надо поменять! А все остальное - только на развитие наше-
го общего дела, Богом клянусь!..
   Тут Пилипенко залпом опрокинул в рот оставшееся в бокале  шампанское,
вынул длинную зажженную свечу из высокого золотого подсвечника,  закусил
ею с полыхавшего конца, и хрястнул бокал об пол в мелкие дребезги...
   А потом истово перекрестился четыре раза - один  раз  слева  направо,
второй - справа налево, третий - как-то наискосок, а четвертый умудрился
перекреститься - снизу вверх!
   Зал так и ахнул!.. Но на этом выступление Пилипенко не кончилось.
   Он плавно выполз из-за стола и, приплясывая, поводя плечами и  широко
разводя руками в стороны, в танце поплыл между банкетными столами.
   Ко всему прочему, он пел. Нещадно перевирая мотивы, он аккомпанировал
сам себе, наиболее близкими его сердцу песнями, сливая их воедино:

                  Боже, Царя храни!
                  Сильный, державный...
                  Где ты, родимый?..
                  Вставай, проклятьем заклейменный
                  Союз нерушимый республик свободных!
                  Гремя огнем, сверкая блеском стали
                  В лесу родилась Сарочка,
                  В лесу она росла,
                  Зимой и летом черная
                  Жидовочка была...

   - Боже мой! Мистер Президент! Он же сошел с ума!.. - закричал  кто-то
из наших российских депутатов на очень неплохом английском языке. -  По-
жалуйста, распорядитесь вызвать врача!..
   - И полицию! - достаточно громко потребовала вдруг Челси.
   Я попытался привстать, но почувствовал, что лапы мои подламываются от
полного и дикого опустошения! Я только успел сказать:
   - Полицию - для него, а врача - для меня...
   И без чувств упал на руки Президента.
   Сокс мне потом рассказывал, что, после того  как  меня  нафаршировали
кучей лекарств ободряющеуспокаивающего действия, первую половину ночи  я
метался во сне, вскрикивал, разговаривал на всех  языках  -  по-Шелдрей-
совски, по-Животному, мешал русский с испанским, немецкий с английским и
даже пытался говорить на идиш пополам с ивритом...
   А вторую половину - спал серьезно, внимательно и сосредоточенно.  Из-
редка нервно подрагивал хвостом, непроизвольно дергал задними  лапами  и
частенько поплакивал во сне...
   Когда мы с ним сопоставили мое бессознательное поведение с  тем,  что
мне снилось в первую половину, а потом и во вторую половину ночи, то это
мое соннообморочное состояние нашло точное подтверждение.
   Как сейчас помню - всю первую половину я задыхался от кошмаров!..
   ...Я с ужасом бродил  -  по  какому-то  незнакомому  мне  старопетер-
бургскому двору-колодцу...
   Двор был весь пересечен вкривь и вкось натянутыми веревками...  А  на
этих веревках, на специальных ПИЛИПЕНКОВСКИХ распялочках висели и  суши-
лись ШКУРКИ ВСЕХ МОИХ ЗНАКОМЫХ КОТОВ, КОШЕК И СОБАК!..
   Вот шкурка той самой рыжей поблядушки, с которой все и  началось  еще
на пустыре у нашего с Шурой дома в Ленинграде...
   Вот шкурка моего самого закадычного  дружка  Бесхвостого  Кота-Бродя-
ги...
   Висели на распялках, сколько глаз видит, сотни  шкурок,  содранных  с
Кошек, с которыми я когда-либо вступал в интимные отношения...
   Из некоторых шкурок даже запах этих несчастных Кошек еще не выветрил-
ся!.. Например, в шкурке той французской Кошечки Лолы, которую я оприхо-
довал в кустиках автозаправочной  станции  на  автобане  Гамбург-Мюнхен,
сохранился даже запах ее французских духов!..
   Боже мой!.. А это-то что?! Какой кошмар!..  Господи!..  Я  же  сейчас
сойду с ума!.. На нескольких веревках я увидел распялки с Собачьими шку-
рами, в которых узнал всех близких мне Собаков!!!
   Вот маленькая, чистенькая коричневая  гладенькая  шкурка  карликового
Пинчера Дженни из Грюнвальда, с которой у меня был такой нежный роман...
   Вот огромная шкура немецкого полицейского Овчара Рэкса...  Как  он-то
дал себя отловить этой сволочи Пилипенко?!
   Мамочки родные! Тут и Крольчиха, которую я сдуру трахнул в Оттобруне!
А вот висит роскошная, но МЕРТВАЯ шкура Лисицы! Бедной и  гордой  и  так
влюбленной в меня Лисицы...
   Какой ужас! Боже мой... Значит, они все мертвы?!
   А это еще что?!! Откуда здесь, в петербургском  дворе,  висят  шкурки
моих новых знакомых американцев - Кота Хемфри, бывшего  сотрудника  пуб-
личной библиотеки Нью-Йорка?! А вот на распялке шкурка  этой  Беленькой,
Пушистенькой из Квинса, последние дни жившей у мистера Бориса  Могилевс-
кого. Она же готовилась стать МАТЕРЬЮ МОИХ КОТЯТ!..
   А когда на соседних распялках я увидел старенькую вытертую шкуру  по-
жилого еврейского Собака Арни-Арона из  Брайтона  и  черно-белую  Шкурку
Первого Кота Америки Сокса, я чуть вообще с ума не сошел!!!
   Сволочи, сволочи, сволочи!.. Антисемиты, подонки,  мерзавцы!..  Злоб-
ные, безжалостные, омерзительные твари! НеЛюди!.. Где  вы  -  Пилипенко,
Васька?!
   Господи! Боже мой, Всемилостивейший!.. Помоги мне, Господи,  пережить
все это!..
   Сотвори чудо, дай мне хоть ненадолго стать величиной с  ТИГРА!  Я  не
хочу БЫТЬ ТИГРОМ, пойми меня, Господи... Я хочу  остаться  САМИМ  СОБОЙ,
КОТОМ МАРТЫНОМ, КЫСЕЙ, наконец! Но я хочу отловить Пилипенко и Ваську...
Я не буду сдирать их вонючие, пропитанные алкоголем, невежеством и  под-
лостью шкуры... Я ПРОСТО РАСТЕРЗАЮ ИХ В МЕЛКИЕ КЛОЧЬЯ И РАЗБРОСАЮ  ОКРО-
ВАВЛЕННЫЕ КУСКИ ИХ НЕЧЕЛОВЕЧЬЕГО МЯСА И КОСТЕЙ ТАК ДАЛЕКО В РАЗНЫЕ  СТО-
РОНЫ, ЧТОБЫ НИ ОДИН ДОКТОР НИКОГДА НЕ СМОГ БЫ СОБРАТЬ ИХ В ЖИВУЮ ПЛОТЫ
   ЧТОБЫ ДАЖЕ ПЯТИСОТЛЕТНИЙ ВЕЛИКИЙ ИСПАНСКИЙ ВРАЧ И ФИЛОСОФ  МАЙМОНИДЕС
НИКОГДА НЕ СМОГ БЫ ИМ ПОМОЧЬ ВОЗРОДИТЬСЯ ЗАНОВО!!!
   И вот тут, наверное, наступила вторая половина ночи. Потому что пошло
что-то связанное с Маймонидесом...
   ...Но сначала я увидел, как Шура выходит из своего Нью-Йоркского дома
на Оушен-авеню, прощается с Собаком Арни, и слышу, как он говорит  Арни,
что сейчас едет в Нью-Джерси, в порт Элизабет, встречать своего  ближай-
шего друга. И понимаю, что речь идет обо мне...
   Потом вижу Шуру на автобусной остановке...
   Он стоит один-одинешенек, ждет прихода автобуса и поглядывает на  ча-
сы.
   А потом вдруг начинает задыхаться, растерянно оглядывается по  сторо-
нам, никого не видит и медленно опускается на скамейку, стоящую у  авто-
бусной остановки...
   Он расстегивает теплую куртку... Слабеющими пальцами  пытается  оття-
нуть ворот свитера, чтобы вздохнуть поглубже, но это ему не удается...
   Смертельная бледность, посиневшие губы...
   Шура осторожно ложится на скамейку, одна рука  безвольно  свешивается
на асфальт...
   - Шурочка-а-а-а!!! - беззвучно ору я откуда-то...
   - Мартышка... - слабым голосом еле произносит Шура.  -  Я,  наверное,
опоздаю... Ты подожди меня...
   И отключается. А автобуса все нет и нет!..
   И никого около остановки. Только двое черных мальчишек лет по  четыр-
надцати и смуглый высокий парень, года на два постарше тех двух,  подхо-
дят к скамейке, где лежит Шура.
   Смуглый смотрит, смотрит по сторонам, а двое черных пацанов выворачи-
вают все Шурины карманы: деньги, документы, все, все, все!..
   И улетучиваются. Будто их никогда и не было...
   А Шура лежит недвижимый, и я не могу ему ничем  помочь,  потому  что,
наверное, Я ЕЩЕ В МОРЕ, ТОЛЬКО НА ПОДХОДЕ К НЬЮ-ЙОРКУ...
   Но тут я вижу, как к остановке подходит автобус и  из  него  вылезают
Люди. Некоторые считают Шуру пьяненьким, усмехаются и расходятся. А нес-
колько пожилых Человеков убеждаются, что от Шуры не пахнет спиртным (хо-
рошо, что он с вечера "на грудь" не принял, думаю я...), и бегут куда-то
звонить. А две старушки остаются с Шурой...
   Вижу, через несколько секунд подкатывает что-то  типа  нашей  "Скорой
помощи", выскакивают врачи, минуту колдуют над лежащим на скамейке Шурой
- уколы, капельница, кислород...
   А потом грузят Шуру в машину и увозят.
   И старики, гордые своим выполненным Человеческим долгом, говорят друг
другу:
   - К "Маймонидесу" повезли...
   - Это прекрасно! "Маймонидес" - это, я вам скажу, то, что надо!
   - Ежели за больного человека берется "Маймонидес", так уже можно быть
спокойным.
   - Но почему он без всяких документов?! Ни "сошиал секюрити", ни  "ме-
дикейда", ни "велферной карточки"?.. Что за манера выходить из дому  без
документов? А если что-нибудь? Вот как сейчас!..
   - Ну вы же видели, это молодой человек. Тридцать, от силы -  тридцать
пять! Откуда ему быть серьезным?! Я дико извиняюсь, но в таком возрасте,
как говорится, в поле - ветер, в жопе - дым...
   - Странно, такой молодой, и уже, пожалуйста вам, - сердце...
   А мимо этой Брайтонско- Бруклинской автобусной  остановки,  мимо  той
милой компании американских стариков, говорящих по-русски с неистребимым
южным акцентом и вовремя отправивших моего Шуру  в  больницу  к  старику
Маймонидесу, мимо шли...
   Ну вот кто бы вы подумали?!!
   ПИЛИПЕНКО И ВАСЬКА!!! В смокингах, почему-то босиком,  с  закатанными
по колени брюками, с огромными сачками для отлова Котов!..
   Они шли и на ходу жевали длинные зажженные свечи из  Банкетного  зала
Белого Дома. Откусывали они эти свечи с зажженного конца, сжирали  отку-
санное вместе с пламенем свечи, но как только остаток свечи отнимали ото
рта, так свечи сами вспыхивали вновь каким-то адским, синим пламенем!..
   Когда же они прошли мимо, я увидел у них на спинах большие квадратные
плакаты. И вот что дивно - я ведь совершенно не умею читать, но во сне я
точно знал, что на этих плакатах было написано:
   "ТРЕБУЕМ ЗАЩИТЫ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА ОТ ПОПРАНИЯ ИХ ДОМАШНИМИ ЖИВОТНЫМИ!!!"
   - ...Мартын! Марты-ы-ын... кыся, черт бы тебя  побрал!  Да,  проснись
ты!.. Новостей, как ты сам говоришь, хоть жопой ешь!
   И тут же сквозь сон слышу возмущенный голос Челси:
   - Сокс! Ты совсем обнаглел! Как ты смеешь так разговаривать!
   - Челси, я всего лишь цитирую Кысю...
   - Может быть, в России так и принято говорить, но ты на это не имеешь
никакого права! Смотри, как нужно будить настоящих Котов...
   Я чувствую, как сильные, тренированные  руки  Челси  поднимают  меня,
прижимают к себе, как Челси зарывается носом мне в шерсть где-то в райо-
не моего рваного уха и шепчет:
   - Просыпайтесь, мистер Плоткин... Вас ждет масса  народа  и  приятных
новостей. Папа и мама ждут не дождутся, когда ты  откроешь  глаза.  Бук-
вально на ушах стоят!..
   - "На ушах стоят" - это лучше, чем то, что сказал я? -  саркастически
замечает Сокс.
   - Да, лучше! - безапелляционно возражает ему Челси. - Кстати, это то-
же Кысино.
   Спросонок, еще не открывая глаз, я  втягиваю  в  себя  все  обворожи-
тельные запахи шестнадцатилетней Челси, пытаюсь лизнуть ее в щеку  пере-
сохшим от сна языком и окончательно просыпаюсь:
   - Отпусти меня, Челси, - прошу я. - Во мне весу...
   - Ты действительно тяжеловат, приятель. Но настоящий Кот, наверное, и
должен быть таким, - говорит Челси II опускает меня на пол.
   - Челси! Ты у