ся, всего
четыре... Не помните, Фолькмар?
   - По-моему, пять.
   - Небольшая разница. Так вот, эти рестораны сами выращивают для  себя
продукты, скот, сами добывают в морях рыбу, лангустов, сами  возделывают
поля... Все для себя делают сами! Поэтому цены у  них  невообразимые,  а
тарелки такие огромные, что каждая из них могла бы служить взлетно-поса-
дочной площадкой для среднего вертолета. Так что, Таня  и  Кыся,  приго-
товьтесь к ресторанному аттракциону. Это такой "Диснейленд" для  богатых
взрослых идиотов. Но вкусный "Диснейленд" ... Франц!
   - Слушаю вас, герр фон Тифенберг, - откликнулся Мозер.
   - Вы предупредили администрацию "Тантриса", что  если  в  зале  будет
хоть один репортер - я подам на них в суд?
   - Предупредил.
   - Превосходно, - сказал Фридрих и добавил, обращаясь  к  Тане  и  фон
Дейну: - А то стало противно выходить из дому! Мне абсолютно все  равно,
что обо мне напишут в очередной раз, и как я буду выглядеть на  фотогра-
фии, напечатанной, предположим, в "Бильде". Но сегодня со мной вы -  Та-
ня, и вы - Фолькмар, и мне совсем не хотелось бы, чтобы эти  жалкие  лю-
дишки трепали ваши имена в своих косноязычных репортажах.
   - Не думайте об этом, Фридрих, - очень серьезно сказала Таня.  -  Мое
знакомство с вами, как и ваша дружба с Фолькмаром -  делают  нам  честь,
которой мы рады гордиться.
   Фон Тифенберг всплеснул руками и спросил меня:
   - Кыся! В России все такие женщины, как Таня?
   Я предусмотрительно промолчал. Фон Тифенбах благодарно поцеловал Тане
руку, и на этой благостной ноте мы подъехали к "Тантрису"...
   В ресторане я не был никогда в жизни. Наша шашлычная на проспекте На-
уки с ее хозяином и шеф-поваром Суреном Гургеновичем,  где  я  частенько
промышлял жратву для себя и для случайных приятельниц-Кошек, конечно, ни
в какое сравнение с таким рестораном идти не могла!  Как  бы  там  Сурен
Гургенович ни тужился...
   Один подъезд к "Тантрису" чего стоил! В маленьком дохлом закутке, ря-
дом с широченной и прекрасной Леопольдштрассе - главной улицей  Швабинга
- одного из самых престижных районов Мюнхена, стояло специально  выстро-
енное здание ресторана "Тантрис" со своей автомобильной стоянкой.
   Въезд на стоянку и вход в "Тантрис" был "украшен"  группой  огромных,
величиной в человеческий рост, уродливых цементных чудовищ с крыльями.
   Спустя несколько дней, когда мы с Фридрихом вспоминали этот  поход  в
"Тантрис", Фридрих объяснил мне, что это сильно уменьшенные и очень пло-
хо исполненные копии с парижских химер и пифий, стоящих  там  на  соборе
Парижской богоматери. И даже показал фотографии этих отвратительных  рыл
в одной большой книге про Францию.
   ...То ли полная смена обстановки, то ли неожиданный и резкий  переход
в другой жизненный ранг, то ли  мое  неподтвержденное  и  подозрительное
"открытие" Франца Мозера и Явление неясной Тени за его спиной, причудив-
шееся мне сегодня в кабинете фон Тифенбаха, то  ли  все  вместе  взятое,
помноженное на дикую нервную усталость от напряженно прожитого дня, но к
"Тантрису" я уже подъехал в таком взвинченном состоянии, что задние лапы
мелко дрожали, уши невольно прижимались к затылку, по спине волнами про-
бегал холодок, а клыки обнажались сами собой ...
   А тут эти мерзкие и страшные чудища с крыльями!
   В тот момент, когда мы все вышли из машины, из-за этих  жутких  фран-
цузских крылатых гадов навстречу нам выскакивает какой-то тип и сдавлен-
ным голосом вопит:
   - Фон Тифенбах!..
   Краем глаза я вижу, как этот тип двумя руками  поднимает  на  уровень
своего лица какое-то оружие, что-то сверкает молнией, и я ,  ослепленный
вспышкой и яростью, наугад взвиваюсь навстречу выстрелу,  как  тогда  на
автобане - на Алика и его бесшумный пистолет!..
   Я лечу вперед всеми четырьмя лапами, с когтями,  выпущенными  на  всю
длину, с одной мыслью в воспаленном мозгу: "Не промахнуться!..  И  сразу
задними лапами - по горлу!.. По горлу!!!"
   Но уже в воздухе я натыкаюсь на что-то  металлическо-стеклянно-пласт-
массовое, успеваю передней лапой располосовать этому типу шею, а  правой
намертво цепляюсь за его одежду...
   Эта хреновина, пахнущая не оружием, а чем-то вроде этого,  падает  на
камни, и я одновременно слышу звук разбивающегося стекла,  хруст  пласт-
массы, панический визг этого типа, и Танин истошный крик по русски:
   - Кыся!!! Отпусти этого идиота!.. Кыся, родненький, не трогай его!..
   А у меня в глазах автобан, Водила с пулей в  животе,  залитый  кровью
Алик, и его пистолет с глушителем, из которого продолжают сверкать смер-
тоносные вспышки...
   Я чувствую, как Таня двумя руками отрывает меня  от  этого  визжащего
болвана, и в ту же секунду понимаю, что принял вспышку  фотоаппарата  за
выстрел из пистолета...
   Силы меня покидают, и я бессильно повисаю в Таниных руках как  мокрая
тряпка.
   С разных сторон одна за другой следуют еще несколько  таких  вспышек,
но я уже ни на что не реагирую. Даже на то, что  фон  Тифенбах  забирает
меня у Тани, гладит меня, прижимает к себе, успокаивает.
   А в это время разражается скандал с репортерами, профессор  фон  Дейн
грозится вызвать полицию, а Фридрих еще ласковее прижимает меня к себе и
тихо шепчет мне на ухо:
   - Успокойся, Кыся... К сожалению, я уже привык к таким сценам. Просто
меня еще никто никогда не защищал. Ты - первый... Это из области - "Сво-
их не закладывают...", да, Кыся?
   - А черт его знает, из какой это области!.. - я  все  никак  не  могу
придти в себя.
   Потом мы вчетвером сидели в роскошном зале ресторана "Тантрис" и жда-
ли дочь Фридриха и ее мужа. Они опаздывали.
   Скандал у входа в ресторан был замят.  Фоторепортеры  принесли  герру
Фридриху фон Тифенбаху свои извинения, а фон Тифенбах - свои  соболезно-
вания по поводу ранения одного из них и гибели его фотоаппарата. Постра-
давший прикладывал к шее носовой платок и с совершенно базарно-торгашес-
кими интонациями твердил, что погибшая камера была почти новая, и что он
теперь будет без нее делать, он понятия не имеет...
   Правда, когда Фридрих из жалости выписал ему чек на тысячу марок, тот
схватил этот чек так, что сразу стало ясно: его камера стоила раза в три
меньше.
   За столом я сидел со всеми - на высоком детском стуле. Таким  образом
я по грудь возвышался над скатертью и мог бы есть прямо из тарелки. Если
бы там хоть что-нибудь было!
   Из-за соседних столиков на меня  сначала  поглядывали  с  недоуменным
раздражением, а потом узнали Фридриха, и между собой стали тихо говорить
про него и про всех нас гадости. Тексты были  такие,  за  которые  морду
бьют!
   Счастье, что никто из моих этого не слышал. Это мог  услышать  только
я, но затевать драку со всем рестораном было просто элементарно глупо.
   - Что вы хотите?! Это же выживший из ума сам Фридрих фон Тифенбах,  -
говорили за одним столом.
   - Посмотрите, во что он одет?! Это при его-то миллионах?! -  говорили
за другим столом. - Жалкий фигляр...
   - Пусть это прозвучит  кощунственно,  но  сегодняшние  потомки  наших
древних германских аристократических родов - вырожденцы! Достаточно пос-
мотреть на этого старого плейбоя -  фон  Тифенбаха!  -  злобствовали  за
третьим столом.
   - Слушайте! Но ведь это же тот самый Русский Кот, которого еще  вчера
рекламировали газеты и телевидение!..
   При всех предыдущих перешептываниях я сидел на своем стуле как извая-
ние - не шевельнув ни ухом, ни кончиком хвоста. Но последняя фраза Чело-
века, говорившего обо мне, автоматически повернула меня в  его  сторону.
Еще Шура говорил, что испытание славой и популярностью  -  самое  тяжкое
испытание...
   Я повернулся, чтобы рассмотреть Человека, узнавшего  меня,  а  увидел
входящих в зал "Тантриса"...
   ...ХОЗЯИНА И ХОЗЯЙКУ ДЖЕННИ  -  ОЧАРОВАТЕЛЬНОЙ  СОБАЧКИ,  КАРЛИКОВОГО
ПИНЧЕРА, С КОТОРОЙ Я, ПОСЛАВ К ЧЕРТЯМ ВСЕ УТВЕРЖДЕНИЯ УЧЕНЫХ О НЕВЕРОЯТ-
НОСТИ СМЕШЕНИЯ ЖИВОТНЫХ РАЗНЫХ ВИДОВ, НЕЗАБЫВАЕМО НЕЖНО  ПЕРЕСПАЛ  В  ЕЕ
СЕРЕБРИСТОМ "МЕРСЕДЕСЕ", В ТРЮМЕ РУССКОГО КОРАБЛЯ, КОГДА МЫ ВМЕСТЕ ПЛЫЛИ
ИЗ РОССИИ В ГЕРМАНИЮ!!!
   Я тут же вспомнил ночной корабельный бар, злую рожу  Хозяина  Дженни,
заплаканное лицо Хозяйки, и тоненький, захлебывающийся лай Дженни...
   Мне даже показалось, что я слышу этот лай.
   Фридрих тоже увидел входящих в зал и сказал Тане и фон Дейну:
   - А вот и Моника с Гельмутом! Не помню случая, чтобы они не опоздали.
   "Во, бля!.." - как говорил Водила, когда случалось  что-то  неожидан-
ное. И в большинстве случаев потрясенно добавлял: - Ну, ебть!!!"
   Так, оказывается, Хозяйка Дженни - дочь Фридриха фон Тифенбаха? А  ее
муж, этот жлобяра, у которого мы с Дженни золотую  зажигалочку  "Картье"
скоммуниздили - зять Фридриха?!..
   Мне снова послышался голосок Дженни. Не хватает еще, чтобы у меня  на
нервной почве начались слуховые галлюцинации!.. Мало того,  я  даже  по-
чувствовал ЕЕ запах! Мамочки родные... Что творится на белом свете!  Ну,
и ресторанчик!..
   - Познакомьтесь, пожалуйста, - говорит Фридрих,  и  наши  все  встают
из-за стола. Один я продолжаю сидеть в полном охренении, потому что  все
сильнее и сильнее начинаю чувствовать запах Дженни!
   - Моя дочь - Моника фон Тифенбах-Хартманн и мой зять - Гельмут  Харт-
манн. С Фолькмаром вы знакомы уже тысячу лет, а это его  приятельница  и
ассистент, очень симпатичный мне человек - доктор Таня Кох, -  улыбается
Фридрих.
   Все здороваются и знакомятся, а меня ну просто не  покидает  ощущение
присутствия Дженни, и все! Но тут Фридрих показывает на меня и говорит:
   - А это мой друг - Кыся. И пригласил я вас, чтобы  мы  могли  сегодня
отпраздновать его появление в моем доме!
   Моника и Хельмут незаметно для всех (кроме меня, конечно!) перегляну-
лись, и Гельмут, усаживая Монику на стул и садясь сам, улыбнулся  (выяс-
нилось, что этот засранец может заставить себя быть вполне обаятельным!)
и сказал:
   - Я много раз бывал в "Тантрисе" и сидел за одним столом и с английс-
кими промышленниками, и с американскими кинозвездами, и с членами  фран-
цузского правительства, и с австралийскими скотоводами, не говоря уже  о
министрах и членах нашего бундестага...
   "Но никогда сам не платил по счету!" - МЫСЛЕННО  сказал  мне  Фридрих
фон Тифенбах.
   - Однако я впервые сижу за одним столом с кошкой, ради которой мы все
сюда собрались, - весело проговорил Хельмут и слегка брезгливо переспро-
сил: - Как вы сказали ее зовут, Фридрих?
   - ЕГО зовут Кыся, - жестко произнес фон Тифенбах.  -  Или,  если  вам
угодно - Мартын.
   От злости фон Тифенбах неожиданно правильно  произнес  мое  настоящее
имя.
   И тут происходит самое потрясающее событие этого вечера!
   Не успевает Фридрих выговорить мое имя, как из большой  модной  сумки
Моники фон Тифенбах-Хартманн раздается уже не  кажущийся  мне,  а  самый
настоящий, истерически-торжествующий лай Дженни, в котором я слышу:
   - Я знала!!! Я знала, что найду тебя!.. Мартынчик, любимый!.. Да, вы-
пустите меня, черт вас подери, из этой дурацкой сумки!..
   Я уже собираюсь броситься вперед на освобождение Дженни,  как  Моника
сама открывает свою необъятную сумку и оттуда, буквально птичкой,  прямо
на стол, выпархивает перемазанная пудрой и  губной  помадой,  тушью  для
ресниц и каким-то розовым кремом, вся  в  мельчайших  обрывках  бумажных
салфеток моя милая, умная и нежная подружка Дженни, с которой я провел в
море всего лишь двое суток, а уже месяца три вспоминаю  о  ней  с  такой
благодарной теплотой, какой не чувствовал, пожалуй, ни к одной Кошке.
   Дженни бросается ко мне, я бросаюсь к ней, Моника с  криком  "Спасите
собачку!" бросается к нам, пять кельнеров бросаются к Монике, весь  рес-
торан в шоке, а какой-то мудак уже порывается звонить в полицию!
   Но вновь вспыхнувшее чувство бросает нас с Дженни  в  объятья,  и  на
глазах всего "Тантриса", прямо на столе, мы начинаем так неистово  обли-
зывать друг друга, что пятеро кельнеров застывают на полпути, как бетон-
ные химеры у входа в ресторан; женщина, сидящая  с  мудаком,  вызывающим
полицию, вырывает у него из рук телефонную трубку; а Моника в  растерян-
ности шепчет:
   - Боже... Что она наделала в моей сумке!..
   Гельмут пытается извиниться за тот бордель, который мы с Дженни  уст-
роили в явно неподходящем для этого месте, и все время трусливо  посмат-
ривает по сторонам, пытаясь понять - не повредит ли это ему  в  дальней-
шем?
   От нагромождения событий Фолькмар фон Дейн пребывает в несколько при-
торможенно-ошарашенном состоянии, а Таня и Фридрих -  нормальные,  я  бы
даже нахально сказал, - наши Люди, - ржут как сумасшедшие!
   - Прости меня, папочка, - чуть не плачет Моника. - Она  с  утра  была
так возбуждена... Так не хотела оставаться дома...
   - Значит, она что-то предчувствовала, - смеясь, сказал ей Фридрих фон
Тифенбах.
   - Да, да!..  -  кричит  мне  по-нашему,  по-Животному,  Дженни.  -  Я
чувствовала!.. Я знала, что именно сегодня что-то должно  было  произой-
ти!.. С того момента, как Фридрих нам позвонил и пригласил Монику  с  ее
идиотом в "Тантрис" - я места  себе  не  находила!..  Мартынчик!  Я  так
счастлива...
   Фридрих фон Тифенбах бережно пересаживает меня и Дженни со  стола  на
мой высокий стул, а кельнеры наперегонки бросаются к нашему столу - сме-
нить скатерть и приборы.
   - Я прошу простить нас, Фридрих, - кисло улыбаясь, говорит Гельмут. -
Честно говоря, когда я согласился взять Дженни с  собой,  я  рассчитывал
оставить ее в вашей машине под присмотром вашего шофера Франца Мозера...
   - Но, ты знаешь, папа, Дженни почему-то совершенно его не  выносит!..
- удивленно сказала Моника фон Тифенбах-Хартманн.
   - Еще бы! - по-нашему сказала мне Дженни. - Я тебе потом кое-что  по-
расскажу про этого гнусного типа!.. Мартынчик, счастье мое, давай смота-
емся лучше под стол? А то я чувствую себя как на выставке...
   - Подожди. В этом есть элемент некоторой неловкости. В конце  концов,
Фридрих пригласил сюда всех ради меня... - ответил я ей.
   - Я не знаю, как фон Дейну и его подруге, а моим - главное, чтобы па-
па Фридрих оплатил это приглашение. Мой Хартманн за пфенниг удавится,  -
сказала Дженни.
   На секунду мне показалось, что Фридрих все-все понимает, о чем мы го-
ворим с Дженни! Он так точно ухмыльнулся вслед ее последним словам,  что
мне даже не по себе стало.
   - Ребята! - сказал он нам. - А почему бы вам не побыть вдвоем, раз уж
вы так нравитесь друг другу? Спрыгивайте под стол, а  я  прикажу  подать
вам туда все, что вы пожелаете.
   О, черт возьми! Неужели ему доступна и наша - Животная  Волна?!  Ведь
это совершенно иной способ общения!  Ничего  себе!..  Такого  я  еще  не
встречал ни у Котов, ни у Людей.
   В довершении всего я вспомнил точную реакцию Фридриха на мои утренние
греховные мысли о Баське Ковальской - "если бы та была Кошкой...",  вни-
мательно посмотрел ему в глаза и сказал по-Шелдрейсовски:
   - По-моему, ты перешагиваешь грани возможного.
   На что он мне МЫСЛЕННО четко и внятно ответил:
   - Ты мне льстишь, Кыся! Но слышать это приятно.
   Скатерть была длинная, почти до полу, и как только мы с Дженни оказа-
лись под столом среди пяти пар ног, Дженни тут же тяжело и часто задыша-
ла, брякнулась на пол и предложила немедленно трахнуться!
   К моему удивлению, она проявила такую, я бы сказал, агрессивную, нас-
тойчивость, что мне ничего не оставалось делать, как поставить Дженни  в
максимально удобное положение  и  незамедлительно  приступить  к  сексу-
ально-половым действиям.
   ... Потом мы из-под скатерти видели еще ноги пять или  шести  кельне-
ров, суетившихся вокруг нашего  стола,  слышали  обрывки  незначительных
разговоров, и за весь вечер были потревожены всего два раза.
   Первый, - когда Фридрих нагнулся к нам и спросил, что мы будем  есть,
и я заказал себе любимый теперь мною "татарский бифштекс", но без  прип-
рав. И один из кельнеров еще минут десять пытался выяснить из какого мя-
са мне его приготовить?
   А бедная Дженни получила сверху от Моники заранее  принесенную  горс-
точку какого-то сухого дерьма с витаминами, которое  хоть  и  называлось
невероятно пышно - "Фолькорнфлокен мит Гемюзе унд Фляйш", -  в  рот  его
взять было невозможно.
   Поэтому, несмотря на строжайшие запреты  есть  что-либо  кроме  этого
"Фолькорн..." и так далее, Дженни с аппетитом волкодава стрескала  поло-
вину моего сырого фарша потрясающей свежести  и  вкусноты,  сказав,  что
только со мной она познает счастье, как в  любви,  так  и  во  всем  ос-
тальном...
   Во второй раз Фридрих заглянул под скатерть и предложил  мне  посмот-
реть, как подают здесь вино.
   - Вылезай, не пожалеешь, - пообещал он мне.
   Я позвал Дженни с собой. Но она, точно повторив мои  словечки,  услы-
шанные от меня еще на корабле, заявила, что все эти "понты" и "примочки"
она видела уже сто раз. Это занятие и зрелище для идиотов вроде ее Хозя-
ина - Гельмута Хартманна. Лучше она, Дженни, пока немного передохнет,  а
вот когда я снова вернусь под стол после того спектакля, который я увижу
там наверху, она мне такое расскажет, что у меня шерсть встанет дыбом!..
   Я вылез из-под стола как раз в тот момент, когда  Специальный  Винный
кельнер, даже одетый иначе, чем остальные кельнеры, в  белых  перчатках,
показывал фон Тифенбаху бутылку, завернутую в крахмальную салфетку с мо-
нограммой "Тантриса", но так, чтобы этикетка была видна.
   - Нет, нет! - отказался Фридрих. - Истинный знаток - герр Хартманн. А
мне, пожалуйста, потом - доппель-водку.
   Винный кельнер почтительно поднес бытылку Гельмуту. Тот  с  преувели-
ченным вниманием прочитал наклейку, очень, ну очень важно  кивнул  голо-
вой, а этот  Спецкельнер  открыл  бутылку  своим  Спецштопором  и  подал
Гельмуту пробку. Гельмут понюхал пробку, поднял глаза к потолку и  поню-
хал еще раз, чтобы ничто не отвлекало его от истиной оценки того, что он
нюхает. И снова кивнул головой.
   Тогда Винный кельнер налил в бокал, который привез на столике  вместе
с вином, самую что ни есть малость этого вина, и стал  разглядывать  его
на свет.
   Фридрих фон Тифенбах и Таня Кох сдерживались из последних сил,  чтобы
не расхохотаться в голос. Профессор упрямо смотрел в стол,  не  поднимая
глаз ни на Хартманна, ни на Спецкельнера.
   Но на этом спектакль не кончился!  Спецкельнер  глубоко  вздохнул,  и
стоя, у нашего стола, задумчиво, исполненный, как цитировал кого-то Шура
Плоткин, "титанического самоуважения", сделал крохотный глоток из  бока-
ла. Но не проглотил, а как-то, пожевывая губами, втер это вино в полость
всего своего рта.
   От этого зрелища меня чуть не вытошнило! А Хартманн смотрел на  Спец-
кельнера так, словно ждал, что тот сейчас упадет замертво.
   Но этот храбрец выстоял, поднял глазки к небу, помедлил,  убедился  в
том, что вино не отравленное, и налил такую же лилипутскую порцию в  бо-
кал Хартманна.
   Хартманн проделал то же самое. Только сидя. И наконец изрек:
   - Да!
   И Спецкельнер в своих белых нитяных перчатках стал разливать это вино
по бокалам, стоящим на нашем столе.
   Фридрих фон Тифенбах весело посмотрел на меня и МЫСЛЕННО произнес:
   - Я не помню случая, чтобы Гельмут хоть когда-нибудь сказал - "Нет!".
И потребовал бы другое вино. Несмотря на все его состояние - дома, явные
и тайные банковские счета здесь, в Швейцарии, Люксембурге,  несмотря  на
удачливые миллионные махинации с налогами, - он раб! Он по сей день тру-
сит метрдотелей и кельнеров дорогих ресторанов, и  независимо  от  своей
врожденной хамской жестокости - тоже, кстати, признак раба, - он заиски-
вающе разговаривает с шоферами такси, подделываясь под их, как он счита-
ет, "простонародный" сленг. А это уже неистребимая  рабская  психология.
Какое счастье, что у Моники нет от него детей! Я был бы вынужден  любить
своих внуков, зачатых пошлым, наглым  и  трусливым  рабом,  и  с  ужасом
ждать, когда в них проявится отцовская наследственность...
   Он погладил меня по загривку и спросил, будто извинился: