таких
трубок - одна другой тоньше! В руках мальчика моментально оказался упру-
гий стальной прут длиной уже в пять моих хвостов.
   У нас дома, в Ленинграде, у Шуры Плоткина была старая медная  подзор-
ная труба. Купил по пьяни в какой-то комиссионке... Так вот она тоже так
выдвигалась, как этот стальной прут Мальчика.  Из  короткой  становилась
длинной.
   Но самый большой и грязный Пес, на которого я уже нацелился, оказался
еще и самым глупым Псом. Он не понял грозящей ему опасности и рванулся к
Мальчику.
   Честное благородное слово, я даже не сумел  заметить,  когда  Мальчик
взмахнул своим оружием!..
   Я только услышал хлесткий звук удара, услышал визг Болонки  из  пасти
огромного, злобного Собака, который только что лаял басом, и увидел, как
тот покатился по земле, зажимая передними лапами свою окровавленную мор-
ду!..
   А еще я услышал, как маленький американский Мальчик вдруг на  чистей-
шем русском языке прокричал всей Собачьей своре:
   - Ну что, бляди сраные?! Суки позорные!.. Сявки парашные!..  Кто  еще
хочет, шестерки подлючие?!! В рот вас...
   Произошло невероятное! Маленький, на вид - десятилетний, Мальчик рва-
нулся к стае Собак и стал жестоко исхлестывать стальным прутом длиною  в
пять моих хвостов всю злобную Собачью свору,  изрыгая  такие  чудовищные
русские слова, которые я никогда не слышал ни от  пьяного  Шуры,  ни  от
разъяренного Водилы, ни от кого бы то ни было в России! А уж  у  нас  на
пустыре Мужики иногда так выражались... Но до этого Мальчика им было так
же далеко, как от Европы до Америки.
   Грязный, тюремно-непристойный российский мат стоял в холодном воздухе
Американского морского торгово-грузового порта "Элизабет"  в  Нью-Джерси
штата Нью-Йорк!
   Чудовищная матерщина, исторгаемая слегка охрипшим от злости и  напря-
жения нежным мальчишечьим голосом, произвела даже на  меня  неизгладимое
шокирующее впечатление. А уж я в своей жизни наслушался всякого.
   Панический визг и лай разных Собачьих голосов слился в единый  жалоб-
ный вой. "Собачья свадьба" улепетывала в разные стороны, уже не помышляя
ни обо мне, ни о гамбургере, ни тем более о каких бы то ни  было  сексу-
ально-половых играх в своем смехотворном Собачьем стиле...
   - Вот так-то, котик, - по-русски сказал мне  этот  отважный  Мальчик,
стирая со своего страшного оружия кровь и клочья Собачьей шерсти  бумаж-
ной салфеткой от гамбургера. - Не ты их, так они  тебя...  Здесь  только
разинь варежку! Вмиг схарчат и не подавятся...
   Этот маленький виртуоз российского мата и  блатного  жаргона  вдвинул
все пять трубок одну в другую, и убийственный стальной  хлыст  сразу  же
превратился в короткую невинную трубку величиной с мой хвост.
   Он сунул ее в карман куртки, а оттуда вытащил чуть  примятый,  надку-
санный гамбургер. По-братски разломил его пополам и одну половинку  про-
тянул мне:
   - Слезай, слезай!.. Ой, ты же по-русски не тянешь, а я...  -  спохва-
тился Мальчик и повторил уже по-английски: - Давай, давай,  спускайся...
Тебе помочь?
   - Не нужно, - сказал я ему и спрыгнул с дерева.
   Мальчик секунду ошеломленно смотрел на меня, держа в каждой  руке  по
половинке надкусанного гамбургера.
   Каждый из Людей, с которыми я когда-либо решал войти в Шелдрейсовский
Контакт - при длительной ли подготовке, как с Водилой, или  при  внезап-
ном, мгновенном решении, как с Мастером, - все они начинали с того,  что
любое, первое же слово, которое я ПРОИЗНОСИЛ, они  или  не  воспринимали
вообще, или им начинало казаться, что они ОСЛЫШАЛИСЬ.
   Из чего я заключил, что взрослые, нормальные Люди самого разного воз-
раста, уровня развития и достатка настолько пришиблены и подмяты обыден-
ной реальной жизнью, что в ЧУДЕСА не верят и верить не хотят.
   За очень редким исключением. Вроде Фридриха фон Тифенбаха. Но Фридри-
ху уже далеко за шестьдесят, что, несомненно, приближает его к кое-каким
особенностям детского восприятия мира...
   Хотя нужно сказать, что Фридрих - существо вообще уникальное! Несмот-
ря на свое богатство и принадлежность к древнейшим родам Германии, Фрид-
рих фон Тифенбах просто необходим Человечеству, как некий символ  УМА  и
ПОРЯДОЧНОСТИ!
   Ребенок же... Вот, пожалуйста, - живой пример!..
   А этот ребенок, этот маленький Мальчик, судя по тому, КАК он вел себя
в бою с Собаками, и по тому, ЧТО он им кричал, прошел, как говорил Води-
ла, "огонь, воду и медные трубы". Что это, Водила не  сумел  мне  объяс-
нить, но я и сам допер - "житуха не из простых и легких".
   Так вот, этот ребенок, этот Мальчик сразу же откликнулся на мой  зов!
Сразу сообразил, что я обращаюсь именно к нему. И сразу же с распахнутым
сердцем потянулся ко мне. Он тут же поверил в РАЗГОВАРИВАЮЩЕГО КОТА!!!
   Обнаружив, что на свете может быть и ТАКОЕ, он пришел  в  неописуемый
восторг. В его глазах сверкало искреннее и доверчивое  детское  восхище-
ние, а рот сам по себе радостно растягивался от уха до уха.
   А я смотрел на него и был потрясен  этой  метаморфозой!  Так  говорил
Фридрих фон Тифенбах... Будто бы это  вовсе  и  не  он,  этот  маленький
Мальчик, минуту тому назад, рискуя жизнью, встал на мою защиту и отважно
сражался с несколькими охреневшими от ярости Псами; будто не  он  только
что грязно и ужасно матерился очень-очень "взрослыми" словами...
   Сейчас это был РЕБЕНОК, который не мог оторвать  от  меня  сияющих  и
счастливых глаз!
   - Ты... Ты!.. ТЫ - ГОВОРЯЩИЙ КОТ?!! - слегка заикаясь, спросил он.
   - Нет. Я - ДУМАЮЩИЙ, - ответил я ему. - Давай сюда свой  гамбургер!..

                            Мы ехали шагом,
                            Мы мчались в боях
                            И "Яблочко"-песню
                            Держали в зубах... -

часто бормотал мой Шура Плоткин, бесцельно сидя за  пишущей  машинкой  и
глядя в потолок.
   Обычно это случалось на следующий день после очередной  кухонной  или
"Домжуровской" поддачи, или после долгих и изнурительных проводов какой-
нибудь барышни, ночевавшей у нас и совершенно не желавшей утром покидать
нашу квартиру.

                            Ах, песенку эту
                            Доныне хранит
                            Трава молодая -
                            Степной малахит... -

бормотал Шура, и я каждый раз знал, что произойдет дальше.
   Шура должен был откинуться, перенести весь свой тощий вес на две зад-
ние ножки старого стула с дряхлой подушечкой под Шурпной задницей, пока-
чаться на этих задних ножках, закинуть руки за голову,  тупо  посмотреть
на чистый лист бумаги, заправленный в пыльную машинку, и горестно  приз-
наться:
   - Ах, Мартын-Мартышечка... Интеллигентское распиздяйство к  добру  не
приводит. Очеркишечко-то  (статейку-то,  заметочку-то,  рассказик-то...)
завтра уже в редакцию волочь. А головка - бо-бо, и денежек у нас  в  до-
ме... сам понимаешь - тю-тю.
   - Только без трагедий! - говорил я самым жестким тоном. - У меня есть
хек, у тебя - полпачки пельменей. Выпусти меня и садись работать. И что-
бы у нас сегодня вечером никого не было! Вернусь - проверю.
   Я уходил из дому на целый день, возвращался запоздно - очерк был  го-
тов. При всех своих Человеческих слабостях, Шура был сильной  Личностью!

                            Мы ехали шагом,
                            Мы мчались в боях
                            И "Яблочко"-песню
                            Держали в зубах...

   Это я так часто слышал, что поневоле запомнил эти строчки.  И  как-то
решил попробовать яблоки, на зуб. Должен признаться - не понравились.  В
отличие от оливок и маслин, за которые я, по выражению Шуры,  "мог  про-
дать план родного завода"!
   - А откуда ты знаешь эту песню? - спросил меня Мальчик.
   - Какую еще песню? - удивился я.
   - Ну, вот эту: "Мы ехали шагом, мы мчались в боях..."
   Я чуть не подавился остатками гамбургера!
   Ничего себе КОНТАКТИЩЕ!!! Это что же - он МОИ мысли читает?!.. Не Ре-
бенок, а просто Рождественский подарок мистеру Ричарду Шелдрейсу!
   - Это не песня, - назидательно сказал я. - Это стихи.
   - Песня, - уверенно возразил мне Мальчик. - Ее Никитины поют. Такие -
тетка с дядькой и с гитарой. Так тихо поют, но отпадно!.. Они  к  нам  в
колонию приезжали петь.
   - В какую еще "колонию"? - не понял я.
   - В обыкновенную, - отрезал Мальчик. - Лезь в рюкзак!
   - Зачем?
   - Нам знаешь сколько в автобусе ехать? Потом столько же на метро. А в
автобусы и метро с животными даже в клетках и то - запрещается! Так что,
залезай, не гордись.
   - А куда мы поедем?
   - К нам. В Квинс.
   - Но мне завтра с утра нужно опять быть в порту...
   - Мне тоже, - сказал Мальчик. - Вместе и поедем,  Залезай  в  рюкзак.
Или ты хочешь, чтобы тебя здесь портовые Собаки разорвали?
   - Нет, не хочу. Ты мне так и не объяснил, что такое "колония"...
   - Ты залезай в рюкзак, по дороге и поговорим...

   Историйка была, как сказал бы Шура, - "я тебе дам!.."
   Я попробую коротко пересказать ее своими словами. Мальчик рассказывал
ее часа два. Рассказывал сбивчиво и неохотно, а в одном месте, когда  мы
уже на Сорок второй улице пересаживались с автобуса на метро, даже  нем-
ножко поплакал - незаметно для окружающих...
   Начнем с того, что с определением Человеческого возраста у меня  веч-
ные пролеты: Мальчику оказалось не десять лет, как я предполагал, а поч-
ти двенадцать. Просто он был худенький и совсем небольшого роста.
   Еще два с половиной года тому назад, в Москве, его звали Тимур Зайцев
и он жил с мамой на Васильевской улице, по той стороне, где Чешское  по-
сольство, но в старом доме, в однокомнатной квартире.
   И с ними жил еще дядя Витя Кияшко. Он был не отчимом Тимура, а "сожи-
телем" тимуровой мамы. Отца у Тимура вообще никогда не было.
   Дядя Витя охранял пункт обмена валюты ,на Белорусском  вокзале,  и  у
него был настоящий пистолет Макарова. В минуты особого трезвого благоду-
шия дядя Витя разряжал пистолет и давал его Тимуру поиграть.
   А когда дядя Витя не работал, они с мамой Тимура все время  выпивали.
И когда делались совсем пьяными, дядя Витя начинал бить  маму  Тимура  -
почему она его не прописывает в этой квартире?!.. Перепадало  и  Тимуру.
То от мамы, то от дяди Вити.
   И один раз Тимур убежал из дому к маминой сестре - тете Зине, которая
жила в Нарофоминске.
   Побыл там два дня, а потом тетя Зина повезла его обратно в Москву, на
Васильевскую. И привезла как раз тогда, когда в квартире была уже  мили-
ция и "Скорая помощь". Оказалось, что, пока дядя Витя был на своей рабо-
те, мама сама напилась и уснула. А уже во сне захлебнулась своей же рво-
той.
   Похоронили маму на совсем новом кладбище - очень далеко от Москвы. От
центра чуть ли не полдня добираться.
   И девятилетний Тимур Зайцев остался жить с дядей Витей Кияшко,  кото-
рого за доллары все-таки прописали в этой квартире. Как сказал  Тимур  -
"задним числом". Что это - я не понял.
   Стал дядя Витя приводить с Белорусского вокзала всяких женщин  и  де-
лать с ними сами понимаете что. Бросят в кухне матрас на пол для Тимура,
закроются в комнате - и начинают!..
   Дядя Витя и опекунство над Тимуром на себя оформил. Тетя Зина  добро-
вольно отказалась. Своих детей двое.
   А один раз дядя Витя пришел домой уже пьяный. И без женщины.  Увидел,
что Тимур съел остаток супа из кастрюли, содрал с Тимура штаны  и  давай
хлестать его ремнем по голой попе!
   Но Тимур словечка не вымолвил - не хотел унижаться.  Хотя  боль  была
очень сильной и крик так и рвался из глотки. А дядя Витя все  хлестал  и
хлестал! Да сам так распалился, что стал рычать по-звериному, а потом...

   Вот тут Тимур и заплакал.
   Слава Богу, мы уже вышли из автобуса. Это была конечная  остановка  -
Центральный автобусный вокзал. И мы вышли в жуткую толчею, и  никому  до
нас не было дела, и я краем глаза видел из рюкзака такое количество Чер-
ных Людей, какого я никогда не видел во всей Германии и  России,  вместе
взятых!..
   Мы зашли за угол какой-то китайской будки, торговавшей горячей  жрат-
вой, и Тимур там еще немножко поплакал. Потом  мы  спустились  в  ужасно
грязное и мрачное метро и поехали в Квинс...

   Короче говоря, этот дядя Витя Кияшко сделал  с  девятилетним  Тимуром
то, что он делал со взрослыми женщинами. Только в попу.
   Это был ТАКОЙ КОШМАР, ТАКАЯ БОЛЬ, что тут Тимур не выдержал и  закри-
чал! Но дядя Витя зажал ему ладонью рот и сделал ЕЩЕ БОЛЬНЕЕ!
   И тогда Тимур потерял сознание.

   ...А когда очнулся - увидел храпящего во сне дядю Витю Кияшко, увидел
свои окровавленные ноги, почувствовал страшную, жгучую боль  сзади  и  с
трудом натянул на себя штаны.
   Встать он не смог. Ноги подламывались, руки тряслись, каждое движение
усиливало ТАМ дикую боль, тошнило, раскалывалась голова.
   Тимур на четвереньках дополз до кресла, где валялись вещи дяди  Вити,
вытащил из кобуры пистолет, снял с предохранителя, дрожащими руками  от-
тянул кожух и загнал патрон в ствол.
   Вот когда пригодились игры с пистолетом дяди Вити в минуты его благо-
душного настроения!..
   На коленях Тимур подполз к тахте, на  которой  храпел  дядя  Витя,  и
выстрелил ему прямо в лицо.
   Пистолет сам выпрыгнул из рук Тимура и с глухим стуком упал на пол. А
дядя Витя дернулся и захрапел еще сильнее. В горле у него что-то  закло-
котало, и Тимур увидел, что у дяди Вити нету почти половины  лица.  Одно
кровавое месиво...
   Но дядя Витя храпел так громко и так страшно, что Тимур двумя  руками
поднял пистолет с пола, и стал стрелять в это бывшее лицо, пока дядя Ви-
тя не перестал храпеть, а в пистолете не кончились патроны.

   ...Потом была "колония". Это как тюрьма, но только на свежем воздухе.
Про тюрьму Шура Плоткин когда-то писал статью и одно время там часто бы-
вал. А когда возвращался домой, хватался за голову и  очень  многое  мне
рассказывал. И лицо у него при этом  было  такое,  будто  у  него  болят
все-все зубы!..
   Так как Тимуру Зайцеву было только девять лет, его не судили.  Отпра-
вили в "колонию". Но не во всамделишную, а в "Дом-интернат  для  трудно-
воспитуемых детей". Это под Москвой - между Тарасовкой и Челюскинской. У
бывшего поселка "Старых большевиков".
   Вообще-то там было все как в настоящей тюрьме или колонии. Только ох-
ранники назывались "воспитателями". И пацанов заставляли учиться в  шко-
ле. Но школа была тоже тюремного типа, а учителя почти все - суки. Кроме
двух-трех, которых потом и выгнали за это.
   Среди пацанов - от восьми до четырнадцати - порядки  были  еще  хуже,
чем в тюрьме или "взрослой" колонии. У взрослых  хоть  "паханы"  есть...
"Авторитеты", "воры в законе". Они порядок соблюдают, и все  вокруг  них
живут по их правилам.
   А у пацанов - беспредел! Каждый хочет быть "крутым", малолеток "опус-
кают" - ну, то есть делают с ними всякие гадости...
   Но Тимура там никто не трогал и не обижал.
   Тимур Зайцев "чалился" по "тяжелой статье" - за умышленное  убийство,
и пацаны его за это уважали. А старшая "крутизна" даже  подкармливала  и
защищала, если какой-нибудь "бык" из новеньких вдруг начнет "возникать".
Но и самому иногда приходилось отмахиваться!..
   И Тимур показал мне шрам на правой брови. Почти такой же, как у  меня
и у Мастера.
   А в один прекрасный день начальство вдруг забегало со взмыленной  жо-
пой, затеяло жуткую "понтяру"! Заставили пацанов весь дом выскрести, вы-
чистить, вымыть, покрасить... Дорожки вокруг дома желтым песком  посыпа-
ли, края дерном обложили... Ну, цирк!
   Повели пацанов в баню, подстригли, отмыли, переодели во все чистое  и
новое и сказали, что завтра утром к ним приедет  делегация  американской
полиции. И чтоб никто особо рот не раскрывал, а то американцы улетят,  а
вы здесь останетесь. Намек поняли?..
   Утром на территорию "Дома" вкатилось с десяток черных "Волг", и  наши
мудаки из МВД были все, конечно, в форме, а  американцы  в  гражданском.
Такие обыкновенные толстые высокие дядьки и тетки средних лет. Причем  и
белые, и черные. А наши - только белые.
   Но одна американская полицейка была моложе всех, и  не  белая,  и  не
черная. Просто - будто сильно загорелая. Но красивая.  Фигура  -  отпад!
Старшие пацаны глаз с нее не сводили.
   А переводчик только один. И ему никак не разорваться. Хорошо еще, что
доктор Хотимский Сергей Яковлевич немного по-английски кумекал.  Он  был
еврей и хороший. Жил в соседнем флигельке для вольнонаемных. С  женой  и
дочкой Машей. Ей тоже было девять лет. Сейчас они в Израиле...
   Так вот, эта молодая, красивая, загорелая  полицейка  подвела  Сергея
Яковлевича к Тимуру, и Сергей Яковлевич ей все про Тимура рассказал.
   Когда эта полицейка узнала, что у Тимура никого нет, она через Сергея
Яковлевича спросила - не хочет ли Тимур уехать в Америку?
   А Тимуру было все по херу - хоть в Рязань, хоть в  Америку.  Лишь  бы
отсюда вырваться.
   Через того же Сергея Яковлевича полицейка рассказала Тимуру,  что  ее
зовут Рут Истлейк, ей тридцать один год и у нее недавно  умер  муж.  Был
патрульным полицейским. Спокойненько сидел в машине  и  разговаривал  по
радио, а тут разрыв сердца. И все. Они десять лет жили, и детей у них не
получалось. И ей одной очень скучно. И если Тимур согласен...
   На том и расстались.
   А через месяц Рут Истлейк снова прилетела в Москву, куда-то заплатила
пятнадцать тысяч долларов, которые они с мужем копили на  отдельный  до-
мик, усыновила Тимура сначала на Московской территории, а  потом,  когда
прилетели в Нью-Йорк, то и здесь  намудохалась  с  разными  документами.
Хоть и работает в полиции. Поэтому теперь он - Тим Истлейк, а  не  Тимур
Зайцев.

   - Сейчас я тебя с ней познакомлю, - сказал Тимур. - У тебя как с анг-
лийским?
   - Нормально, - ответил я.
   - Ой, а чего это я спрашиваю?!.. Я же с тобой говорю... -  растерянно
спохватился Тимур. - Слушай, а как я с тобой говорю? По-какому?..
   - По-Шелдрейсовски.
   - Это как?..
   - Потом объясню. Будешь представлять меня - скажешь, что  меня  зовут
Мартын. Можно просто - Кыся. И что я русский.
   - Так ты еще и русский?!.. Ну, везуха! - радостно закричал  Тимур  на
весь вагон по-русски.
   Редкие сонные пассажиры разом открыли глаза и повернулись к нам,  ус-
лышав незнакомый язык. Но, наверное, сочли Мальчика сумасшедшим,  потому
что он кричал это никому. Всем лишь в свой чуть приоткрытый рюкзак,  ко-
торый лежал у него на коленях.
   - А откуда? - спросил меня Тимур. - Не москвич?
   - Петербуржец, - ответил я из рюкзака.
   - Отпад!.. - восторженно сказал Тимур, встал и повесил рюкзак на одно
плечо. - Ну, Кыся, по весу ты просто - Майк Тайсон!
   Я слегка выглянул из рюкзака. Тимур увидел, что я высунул голову  на-
ружу, и одобрительно сказал:
   - Давай, давай, крути башкой! Запоминай. Мало  ли  что...  Шестьдесят
седьмая авеню. Квинс. Я тебе потом план покажу...

   Когда-то в Германии - с семейством Шредеров и Манфреди, а потом  и  с
Фридрихом фон Тифенбахом - мы часто смотрели по телевизору теннис. И  я,
волейневолей, узнал всех "звезд" - и американцев Андрэ  Агасси,  и  Пита
Сампраса, и Джима Курье, и Майкла Чанга... Короче говоря, всех!  Но  для
меня, как для русского Кота, на первом месте  стоял,  конечно,  наш  Ка-
фельников.
   Но в Германии был теннисист, которому поклонялись  все  немцы.  И  не
только немцы. Такой рыжий парень - Борис Беккер.
   Помню, все киевские Коты и Кошки, эмигрировавшие в Мюнхен по "еврейс-
кой линии", обычно до хрипоты спорили - еврей ли Беккер, или  нет?  И  в
конце концов сходились на том, что "звезда" мирового тенниса Борис  Бек-
кер - несомненно еврей!
   - Вы его маму видели? Вчера показывали по  "Евро-спорту"...  Типичная
Хайка с Подола! Только причесана и одета во что надо.
   - А папа Бори?!.. Папу вы заметили? Он же вылитый Изя Майзель,  кото-
рый жиле нами еще в "Хаймухе"! Ну, хозяин Мурзика!.. Мурзик! Что ты мол-
чишь, что?!.. Отец Беккера похож на твоего Изю?
   Мурзик - старый, толстый, обожравшийся киевский Кот - нехотя