о
допроса его два раза роняли на пол.
   - Дюша! - заорали в  трубке.  -  Пострелять  не  хочешь?  На  Большой
Подьяческой мародеров прихватили!
   - Опять угловой дом?
   - А как же! - говорящий сипло дышал в трубку.
   - Едем, - коротко ответил Дюша и, не обращая внимания на побледневшую
женщину, вышел из комнаты.  Уже  в  конце  коридора  до  него  донеслись
громкие крики. Корреспондентка орала по-английски.
   Ну  и,  конечно,  пока  заводили  машину,  пока  объезжали  завал   у
Никольской  церкви,  к  самому  представлению  опоздали.  Четыре   трупа
мародеров  уже  лежали  на  разбитом  тротуаре,  пятый  висел,  по  пояс
высунувшись из окна второго этажа.  Кто-то  из  мужиков,  проходя  мимо,
небрежно столкнул тело вниз.  Знакомый  почерк.  После  Жекиной  команды
всегда остается море крови и гора покромсанного  мяса.  Не  всегда  даже
удается точно определить, сколько было мародеров. Очень уж ребята у Жеки
шустрые. Странно, что сегодня они так тихо и аккуратно управились.
   - Дюша! - Жека махал рукой из подъезда. -  Давай  сюда!  Еще  двое  в
подвале заперлись! Щас выкуривать будем!
   Ну понятно.  Главное,  оказывается,  еще  впереди.  Дюша  в  сомнении
покачался с носков на каблуки,  раздумывая,  чего  ему  больше  хочется:
поглядеть на Сему с корреспонденткой  или  поучаствовать  в  выкуривании
мародеров.  То  есть  от  чего  будет  меньше  тошнить.  Но  тут  вопрос
разрешился сам собой. Где-то глухо бахнуло, асфальт под ногами  дрогнул,
из подвального окна полез желтый густой дым. С диким воем  из  парадного
выскочил горящий человек и быстро, зигзагами побежал по  улице.  Человек
пять из Жекиной команды высыпали за ним и, улюлюкая, принялись  стрелять
по бегущему. Дюша отвернулся и пошел к машине.
   Он не любил Жеку и его команду. Их никто не любил.  Даже  начальство,
которое каждый день на вечернем совещании ставило всем в пример  хорошую
боевую  подготовку  и  высокую  мобильность  группы  Евгения  Старикова.
Правда, уже в самом узком  кругу,  после  совещания  и  второй  бутылки,
генерал  Лобин  не  одобрял  чудовищную,  даже  для  военного   времени,
жестокость Жекиных бойцов. Сам Жека ко  второй  бутылке  не  допускался,
поэтому, надо полагать, совершенно был не в курсе, что начнется в Питере
завтра. Судьба Евгения Старикова не волновала генерала Лобина. "В чистый
город - с чистыми руками!"  -  тонко  шутил  генерал.  А  сам  собирался
отсиживаться в Мариинке и уже перетащил туда  месячный  запас  жратвы  и
широченную кровать из "Астории". Видно, считает, что у него-то с  руками
все нормально.
   Мимо Дюши прошел Жекин ближайший соратник Вася, ведя за собой ходячий
талисман команды - слепого еврейского мальчика Юру.
   - ...троих сразу замочили, - ласково рассказывал Вася на  ходу,  -  а
один на меня с ножом прыгнуть удумал.
   - А ты? - тонким голоском спрашивал Юра.
   - Я? Я его поближе подпустил да ка-ак...
   - Вася! - окликнул Дюша. - Мусор за собой уберите.
   - Ладно, ладно, - отмахнулся Вася не глядя.
   - Я сказал, труповоз вызовите, - не повышая голоса, но гораздо жестче
сказал Дюша.
   - Вызовем, вызовем... А он, понимаешь, в ноги кидается... -  В  самую
первую эвакуацию прямо на Московском вокзале разбомбили поезд с  детьми.
У Васи там погибли двое мальчишек-близнецов.
   Дюше вдруг страшно захотелось выпить спирта. Полкружки, не меньше.  И
именно спирта. Чтоб обожгло  горло  и  раскаленным  камнем  шарахнуло  в
желудок.
   Жекины бойцы подтягивались к подъезду, весело  переговариваясь.  Один
из них уже тащил ведро с  водой  -  Стариков  любил  ополоснуться  после
операции. Дюша двинулся к машине, нащупывая в кармане сигареты и пытаясь
угадать, сколько штук там еще осталось.
   - Давай в Михайловский, к Сидорову, - скомандовал он.  Уж  там  спирт
точно найдется. Заодно и документы кое-какие  захватим.  -  До  бомбежки
успеем?
   Петруха кивнул, внимательно глядя вперед.
   Ехали медленно.  Дюша  механически  ругался  сквозь  зубы,  проклиная
раздолбанные дороги и дрянные амортизаторы пожилого "козла". Однажды он,
правда, ухмыльнулся,  вспомнив,  как  достали-таки  машину  того  самого
Сидорова.  Этот  сладенький  ворюга   очень   долгое   время   оставался
единственным  в  городе  обладателем  бронированного  "мерса".  Уж  как,
помнится, он его холил и лелеял!  За  какие-то  атомные  бабки  доставал
хороший бензин, двух мастеров держал. А на ночь, чтоб чего  дурного  его
тачке не сделали, приноровился ее краном  поднимать.  Прямо  на  уровень
окна  спальни.  В  народе  тогда  что-то   вроде   конкурса   стихийного
развернулось: кто этот "мерс" ущучит. Условия простые: чтоб красиво было
и чтоб автора не вычислили. Кстати, именно из-за второго  условия  сразу
отпал гранатомет. "Муха" была только у Дюши. Была еще мысль -  подкупить
сидоровского водилу, но  быстро  выяснилось,  что  эта  холуйская  морда
бабки, конечно, возьмет. Но и хозяину стукнет.
   Конкурс    выиграл    Лешка    Клюшкин    из     Жекиной     команды.
Радиолюбитель-самоучка. Уж  как  там  они  задурили  голову  Сидорову  -
неизвестно.  Важно,  что  неприметная  коробочка  оказалась  под  задним
сиденьем "мерса". Ну а дальше потребовалось лишь  подходящее  окошко  на
противоположном берегу Фонтанки,  бинокль  и  вовремя  нажать  кнопочку.
Зачем бинокль? Дураку понятно, что главное зрелище тут  -  сам  Сидоров.
Эх, жаль только, что из-за вспышки  не  удалось  толком  разглядеть  его
рожу, когда он по привычке перед сном  подошел  к  окошку  взглянуть  на
четырехколесного любимца.
   Дюша  снова  ухмыльнулся.  Тут  "козел"  резво  скакнул  в  очередную
выбоину, Дюша громко клацнул зубами, покачал головой:
   - На хрен, Петруха, давай местами поменяемся.
   Дорога от этого, безусловно, не получшела,  но  Дюша,  сев  за  руль,
сразу успокоился. Вообще-то  к  неодушевленным  предметам  он  относился
совершенно равнодушно. Вывести его из себя могли только люди.  При  этом
единственным человеком в мире, на которого Дюша никогда не  злился,  был
он сам.
   Яркое солнце вдруг вылезло из-за обломков здания и ударило по глазам.
   - Солнышко, - сказал Петруха ласково.
   Ленинградец, блин  заморенный,  каждому  ясному  дню  радуется.  Дюша
попытался представить, как все будет завтра происходить. Наверное, очень
красиво. Солнце. Ярко-синее небо. И  вода.  Интересно,  как  быстро  она
будет прибывать? И как высоко? Генерал Лобин утверждает, что до третьего
этажа не дойдет.  Ну-ну,  посмотрим.  Дюша  с  детства  любил  стихийные
бедствия. Как там у классика? "Осада! приступ!  Злые  волны,  как  воры,
лезут в окна..." Пушкина Дюша тоже любил.
   С Сидоровым начали собачиться с порога.
   - Что ты мне свою руку паршивую тянешь?! - орал Дюша. - Сколько раз я
тебе говорил, чтоб ты со своим лишаем от меня  подальше  держался?!  Где
твой помощник? Зови! С ним и поздороваюсь!  Да  скажи  ему  сразу,  чтоб
спирту принес, жажда  нас  тут  замучила!  -  Ровнехонько  с  последними
словами за окном бахнуло. Дальнейший разговор  происходил  на  таких  же
повышенных тонах, да еще и  под  грохот  вечерней  бомбежки.  Сидоров  с
трясущимися губами сидел, зажавшись, в своем  кресле  и  только  изредка
пытался что-то пискнуть. Дюша выпил принесенного спирта, но не подобрел.
Он шагал по кабинету из угла в угол, пиная стулья и смахивая  бумаги  на
пол. Потом вдруг угомонился, ушел в дальнюю комнату и лег на диван.
   - Спать буду, - сказал он, глядя в  потолок.  -  Петруха,  через  час
толкни.
   Через час Сидорову стало совсем худо. Как оказалось, Дюша слышал весь
разговор с главврачом.
   - Гнида ты обкомовская! Жополиз недобитый! Ты что, гад, делаешь?!  Ты
почему не подготовил госпиталь раньше?! Ты знаешь, что завтра там полные
подвалы воды будут?!
   Сидоров мямлил какую-то ерунду про артистов, посланных  в  госпиталь,
про письмо, но Дюша его не слушал. Он подскочил к столу и  резко  сорвал
телефонную трубку:
   - Восьмой? Первого давай.
   Разговор с генералом Лобиным  получился  нервным  и  очень  коротким.
Несколько секунд Дюша молча слушал, наливаясь  багровой  злостью.  Потом
повесил трубку. Еще с минуту постоял у стола. А потом со  всего  размаха
грохнул аппарат об пол.
   На обратном пути заехали к Жеке. Выпили фляжку спирта, и Дюша подарил
мальчику Юре свою старую губную гармошку.
   Игорь положил шприц на стол и сел спиной к кушетке, чтобы не смотреть
на просыпающегося Андрея Николаевича. Если перед  началом  сеанса  Игорь
еще колебался - снимать ли нейрограмму, то теперь сомнений не  осталось:
не нужна мне его нейрограмма, ни сантиметра.  Хотелось  бы  думать,  что
человек с таким лицом только  что  приятно  пропутешествовал  в  розовое
детство и всласть навозился в песочнице. Хотелось бы. Да не можется.
   - У вас  есть  спирт?  -  глухо  спросили  за  спиной.  Игорь  быстро
обернулся:
   - Нет. -  Он  постарался  придать  своему  голосу  как  можно  больше
твердости. - Если желаете, могу проводить вас в фитобар.
   - Не стоит. - Андрей Николаевич уже  стоял  около  Игоря,  протягивая
деньги. Обыкновенный человек. Спокойное лицо.
   - Заходите еще, - зачем-то ляпнул Игорь в спину выходящему. Посмотрел
на пустую кушетку, на часы. До  приезда  Светланы  Вениаминовны  Жуковой
оставалось тридцать минут.
   - Галина Федоровна, - Игорь высунулся из  комнаты,  -  сделайте  мне,
пожалуйста, кофе! И перестелите простыню на кушетке.
 
Интерлюдия V 
 
   Светлана Вениаминовна, вы меня слышите? - Да.
   - Вы хорошо себя чувствуете?
   - Да... Но... Я  хотела  спросить...  почему  вы  называете  меня  по
отчеству?
   - Светлана Вениаминовна, не отвлекайтесь. Вы слышите музыку?
   - ...Да.
   - Расслабьтесь. Расслабьтесь. Вы очень напряжены. Слушайте музыку.
   - ...Да. Я слушаю.
   - Теперь сосредоточьтесь. Я начинаю считать. Когда я скажу "пять", вы
крепко уснете. Приготовились. Раз. Два. Три. Четыре. Пять.
   Шорох, шорох, быстрый шорох... Через пятнадцать  секунд  после  того,
как Светлана прошла вращающиеся двери,  все  абсолютно  служащие  знали:
хозяйка приехала. У молодого бармена мгновенно вспотели руки, и он  чуть
не выронил стакан с только что приготовленным коктейлем. Что-то грохнуло
на кухне. Две официантки, курившие в туалете для персонала,  заметались,
не зная, куда бы спрятать окурки. Начинающая  девочка-певичка,  стоя  за
кулисами, проклинала тот миг, когда  согласилась  поменяться  местами  в
программе  с  маститым  фокусником-манипулятором.  "Она  меня   выгонит,
выгонит! - повторяла она про себя. Абсолютный и  строгий  вкус  Светланы
Вениаминовны Жуковой был известен всем. Девочке  и  самой  не  нравилась
ля-ля-ляшная, наспех сляпанная песенка, которую сейчас предстояло  спеть
перед публикой. Ей было  ужасно  жалко  денег,  отданных  халтурщикам  -
композитору, поэту и аранжировщику. Но те, кто мог предложить что-нибудь
получше, и брали раз в десять побольше. Ей было жалко дядю, который  так
старался пристроить ее в  престижный  ночной  клуб.  Ей  до  тошноты  не
хотелось возвращаться в родной Барнаул. - Ай,  ладно,  двум  смертям  не
бывать", - решила девочка и, постаравшись  улыбнуться  как  можно  более
профессионально, вышла на сцену.
   - Зачем она так улыбается? - спросила Светлана, глядя на экран.
   - Волнуется, - робко подсказали сзади.
   - Новенькая?
   - Третий день поет.
   - И как?
   - Публике нравится.
   - Дайте покрупнее.
   Оператор послушно переключил вид сцены на крупный план.
   - Звук, - потребовала Светлана. Включили звук. Послушав с  полминуты,
хозяйка легонько кивнула: достаточно.
   - Девочку оставить. Поменять репертуар, переодеть.
   - Стилиста? - с готовностью подсказал кто-то.
   - Нет. Просто попросите ее не улыбаться. Послышалось, что позади тихо
прошелестело: "Слушаюсссь".
   - Светлана Вениаминовна, вы будете ужинать?
   - Нет.
   - По вашему распоряжению мы сменили шеф-повара. - Голос секретаря был
почти умоляющим.
   - Очень хорошо.
   В остальное время, пока хозяйка переводила взгляд с экрана на  экран,
никто из присутствующих не проронил  ни  слова.  Светлана  рассматривала
сегодняшних гостей своего ночного клуба. Мельком отмечая про  себя,  кто
был, с кем пришел, с каким лицом сидел.
   Публики нынче много, почти все столики заняты.  Как  раз  только  что
вошел в зал один из завсегдатаев. Господин Плишков. Со свитой.  Говорят,
еще с Собчаком вел переговоры о  покупке  Кунсткамеры.  Очень,  говорят,
всяческие уродства уважает. Лет пятнадцать назад его выгнали  с  первого
курса мединститута, так что изучать уродов ему  не  пришлось.  Тогда  он
решил   их    коллекционировать.    Достаточно    взглянуть    на    его
телохранителей... Кстати:
   - Завтра же повесить  перед  входом  новое  правило  для  посетителей
клуба: в зал разрешается проводить не более двух охранников. А уж  никак
не шестерых здоровенных лбов, каждый из  которых  одновременно  является
экспонатом из коллекции господина Шишкова. Они мне интерьер портят. Один
вообще обнаглел, в свитере приперся с веселеньким орнаментом. Чуть ли не
с оленями.
   - Но если... - робко произнес голос за спиной.
   Светлана не обернулась, а лишь удивленно повела бровью: что? Вопросы?
Сказано четко и один раз: новое правило для посетителей. Ах, да, верно:
   - Специально укажите, что правило распространяется и на членов клуба.
В случае несогласия членская карточка изымается.
   Так. Что еще интересного? А?
   - Четвертый монитор - крупный план. - Тихий щелчок - и прямо с экрана
на Светлану глянули сильно накрашенные бесцветные глазки Мухи Це-це. Зло
щурясь, она что-то выговаривала сидевшему рядом мальчику.  Звук  в  зале
был паршивый, можно было  даже  и  не  пытаться  слушать.  Толстые  губы
противно шевелились,  напоминая  раскисший  вареник.  Воспитывает  новое
приобретение. Натаскивает молодого щенка.  Светлана,  чуть  улыбнувшись,
повернулась к третьему монитору. Там, в  самом  темном  углу,  сидело  в
окружении трех девиц предыдущее приобретение Мухи, отпущенное на вольные
хлеба. Говорят, шустрый мальчонка получился. Буквально с ходу  заделался
крупным сутенером.
   Светлана встала с  кресла,  небрежно  скинула  шубу,  ни  на  миг  не
задумавшись, чьи заботливые руки успеют подхватить  ее  у  самого  пола.
Черное  длинное  платье  -  ручной  работы  кружевной  лиф   с   черными
жемчужинами по вороту и водопады шелка - вблизи смотрелось  как  шедевр.
При удалении более чем на десять метров превращалось  в  строгое,  почти
монашеское облачение.
   - Я буду в зале, -  сказала,  ни  к  кому  не  обращаясь.  -  Сок.  -
Обернувшись, взглядом  дала  понять,  кто  из  телохранителей  будет  ее
сопровождать.
   Незримый наблюдатель, не последовавший за хозяйкой  клуба  в  зал,  а
оставшийся в комнате, увидел бы...
   Элегантная дама в скромном черном  платье  и  ее  высокий  спутник  с
незапоминающимся лицом вошли в зал  и  сели  за  столик.  Через  секунду
официант принес два стакана сока. Посетители не  обращали  на  пришедших
никакого внимания, глядя на сцену. Далее в программе следовал  небольшой
перерыв,  дабы  гости  имели  возможность  с  удовольствием  перекусить.
Мужчина во фраке сел за рояль и  принялся  наигрывать  что-то  легкое  и
ненавязчивое, под аппетит. Минут  через  десять  дама  в  черном  что-то
сказала своему спутнику. Тот кивнул и через короткое время вышел.
   Я сижу за столиком, глядя прямо перед собой. Я почти не  пью  сок.  Я
слушаю музыку. Мне не интересны люди, сидящие рядом. Я  чувствую  только
одного человека, сидящего через стол  от  меня.  Я  знаю,  что  он  меня
заметил. Он смотрит на меня. Он меня не знает. Я сижу, глядя прямо перед
собой. Я знаю, что игра началась. На моем столе  лежит  черная  расшитая
вечерняя сумочка, похожая на кисет. Я медленно  достаю  из  нее  дамский
портсигар, а из него - сигарету. Я смотрю прямо перед собой. У меня  нет
зажигалки. Я не выражаю нетерпения. Я не вижу,  что  он  делает.  Правая
щека и висок чуть теплеют. Я знаю, что он встал и как зачарованный  идет
ко мне с зажигалкой. Великое искусство кобры...
   Узкие глаза его ничего  не  выражали.  Вот  она,  изюминка  восточных
мужчин. Но на щеках моментально  выступил  румянец.  Вот  она,  прелесть
молоденьких неискушенных  мальчиков.  Запомните,  дети,  полезный  прием
соблазнительниц и соблазнителей!  Когда  мужчина  дает  даме  прикурить,
полезно подольше посмотреть друг другу в глаза.  Как  при  этом  попасть
сигаретой в пламя? А вы потренируйтесь.
   Спокойный полувзмах ресниц: спасибо. Он уходит на место.  Успев  тихо
спросить: вы танцуете? Удивленно поднятые глаза. Ни слова в ответ. Но  в
глазах: я восхищена вашей смелостью. Да.
   Ну что, мальчик, поиграем в Клеопатру и ее любовников? Я не смотрю  в
вашу сторону. Мне очень интересно, что за страсти сейчас кипят за  вашим
столиком? Что предпримет Це-це? Как отреагирует на то,  что  ее  протеже
скачет с зажигалкой к чужим дамам? Пожурит?  Похвалит?  Не  заметит,  но
запомнит? Дальше будет  еще  интересней!  Если  Муха  Це-це  не  проявит
бдительность и не увезет мальчика немедленно, то примерно через  полчаса
народ потянется вниз, где бар и танцы. Мальчик крепко сидит  у  меня  на
крючке. Мы будем танцевать. Настроение у меня прекрасное, я за  себя  не
ручаюсь. Мальчик, ты готов отдать все свое блестящее будущее (а  Муха  -
очень щедрая и добрая женщина!) за один танец? НАШЕГО танца она тебе  не
простит, будь уверен. Я  тебя  с  собой  не  возьму,  не  надейся.  Что?
Вернешься обратно, тренером в ДЮСШ по  плаванию?  Или  будешь  судорожно
тусоваться по кабакам, пока не кончатся  деньги  и  костюмы,  подаренные
Мухой,  в  надежде  подцепить  очередную  страстную  дамочку  с  толстым
кошелечком?
   Светлана подняла глаза и обомлела.  Мальчик  смотрел  прямо  на  нее,
улыбаясь смело и просто.
   Эй, эй, что ты делаешь? Это не по правилам! У нас так  не  играют!  У
нас не принято хватать на руки  прекрасных  принцесс  и  увозить  их  на
горячих конях в сказочные розовые замки, навстречу долгой  и  счастливой
жизни и смерти в один день! Мы  -  интриганы  и  интриганки.  Простые  и
честные чувства здесь - табу. Не смей на меня так смотреть!
   Она не опускала глаз, чувствуя, как растворяется в  этом  его  смелом
мужском взгляде, именно растворяется, другого слова не подберешь,  да  и
не хочется сейчас искать какие-то дурацкие  слова.  Если  он  встанет  и
подойдет и подаст мне руку, я протяну ему свою. И на глазах у всех пойду
за ним туда,  куда  он  позовет.  Мне  так  хочется  хоть  раз  в  жизни
по-настоящему наплевать на всю эту тухлую тусовку, похожую на  вчерашний
суп с бриллиантами!...
   - Ты что, не слышишь? Я, кажется, с тобой разговариваю!  -  Белый  от
бешенства Виталий стоял рядом со столом. - Что ты здесь делаешь?
   - Пью сок. - А мы даже не снизойдем до улыбки.
   - Немедленно домой. - А вот скандала нам публичного здесь не  на-адо,
не на-адо. Светлана медленно подняла на него  глаза  и  сказала  тихо  и
раздельно:
   - Если ты еще раз позволишь себе на меня  орать,  я  тебя  пристрелю.
Лично.
   - В тюрьму захотелось? - В нем еще навалом злости и ехидства.
   - Нет, милый. Мои адвокаты докажут, что ты сам довел меня до этого. Я
расскажу, как мы счастливо с тобой жили. И суд присяжных, утирая  слезы,
меня оправдает. - Но и дискутировать мы здесь  тоже  не  хотим.  -  Тебе
нужно домой. Вот и поезжай. И меня, кстати, сегодня не жди.
   - А когда тебя  ждать?  -  довольно  тупо  спросил  наш  низвергнутый
властелин.
   - Ни-ког-да.
   Светлана слегка кивнула телохранителю: уходим. И встала. Проходя мимо
своего восточного мальчика, нарочно чуть-чуть задела его  стул  подолом.
Вот вам сувенир. Шорох моего платья.
   Выходя из клуба и надевая на ходу поданную ей шубу, элегантная дама в
черном мимоходом заметила секретарю:
   - С официанток, которые курили в туалете, снять по  десять  процентов
зарплаты. Предупредите, что в следующий раз уволим. И выясните, поче