робностями. И
еще  несколько  тысяч  человек  предпочтут  штурмовать  трамваи,  а   не
спускаться в это подземелье ведьм.
   Черная папка с доказательствами валялась на полу. Не описывать  такие
вот  штуки,  а  показать  однажды  чиновнику  из  мэрии  ошалелые   лица
пассажиров. Багровое лицо связанного старика, хрипящего: "Танки, танки..
Гранаты  кончились..."  Рыдающую  женщину  в   разорванном   пальто.   И
раскатившиеся по платформе картофелины.
   Уже пред ласковым оком гладкого господина  (нет,  пожалуй,  все-таки,
товарища) в мэрии Миша понял, что  ЭТОГО  не  проймешь  ничем.  Солидный
мужчина в хорошем сером костюме сидел  за  столом,  положив  руки  перед
собой. Этакий сфинкс без головного убора и в очках. Лет пятьдесят  пять,
не меньше, но гладкая кожа наводила на мысль о том, что мимикой он  свое
лицо не утруждает. И только слишком тонкие губы, похоже, больше привыкли
к сдержанному "нет", чем к улыбающемуся "да".
   Табличка на двери "Хренов Р. И."  говорила  сама  за  себя.  Ромуальд
Иванович  гордо  восседал  на   должности   "замначотдхозупрподком   при
комгоркомм и  тр.".  Мишину  хорошо  подготовленную  речь  он  постоянно
перебивал мелкими блошиными вопросиками типа: "А вы сами кем работаете?"
или "А "скорая" быстро приехала?".  Выслушав,  побарабанил  пальцами  по
столу и спросил:
   - Так что же вы хотите?
   - Денег, - почему-то разозлившись, ответил Шестаков.
   - Вот так просто?  -  Товарищ  Хренов  артистично  округлил  глаза  и
заразительно рассмеялся.
   Далее последовал маленький спектакль: мы поражены, мы  машем  руками,
бессильно откидываемся на стуле, снимаем  очки  и  вытираем  выступившие
слезы.
   Миша, сжав зубы, ждал, пока Хренов успокоится.
   - Дружочек мой, - проговорил наконец Ромуальд Иванович, -  вы  только
не обижайтесь. А лучше - сядьте на мое место и  посмотрите  на  себя  со
стороны. Приходит ко мне в кабинет взъерошенный человек, - это он  прав,
видок у Миши после танковой атаки был неважный, - и просит денег!  И  на
что? - Хренов брезгливо пошуршал бумагами на столе.  -  Это,  по-вашему,
аргументы? Да мало ли сейчас  психов?  При  чем  тут  метрополитен?  Вы,
кстати, у них в Управлении были? И что  они  сказали?  Без  вас  проблем
хватает! - Тут какая-то новая мысль поразила Ромуальда Ивановича. Взгляд
его вдруг подобрел, а голос стал похож на повидло:
   - Я, впрочем, подумаю над вашим вопросом. Не  волнуйтесь,  что-нибудь
мы обязательно придумаем.
   Ясно. Пройденный вариант. Как раз в Управлении  метрополитена  начали
именно с предложения "не волноваться". Миша пару раз глубоко  вдохнул  и
достал из внутреннего кармана еще одну бумагу.
   - Я не псих. Вот официальное заключение. И я прошу отнестись  к  моим
словам серьезно.
   "Шут его разберет, - подумал Хренов,  -  бумага  вроде  настоящая,  а
такой бред несет... Надо его побыстрей выпроваживать. Обедать пора".
   "У, жаба бюрократическая, - решил Миша, - почти не  слушал.  На  часы
смотрит. Обедать небось пора".
   Шестаков резко встал, заметив, как  вздрогнул  Ромуальд  Иванович,  и
протянул руку за папкой.
   - Все ясно, спасибо. Я пойду.
   - Конечно, конечно, - облегченно засуетился Хренов. Он вроде собрался
подать Мише руку, но раздумал  и  лишь  неловко  привстал  на  стуле.  -
Координаты свои оставьте, вдруг что-нибудь придумаем.
   -  Да  что  ты  все  заладил:  "Придумаем,  придумаем"!  Сидишь  тут,
бездельник, "Фортинбрас при Умслопогасе", лоб морщишь! Я к тебе с  делом
пришел, а ты... Психов ему много... А то,  что  у  нас  на  линии  скоро
филиал дурдома нужно открывать, тебя не касается? Да ты  в  метро  когда
последний раз ездил? - Миша представил,  с  каким  удовольствием  сейчас
шарахнет этой официально-лакированной дверью...
   Ну вот, булыжник - орудие пролетариата...  Неизвестно,  что  прошибло
товарища Хренова, но голос его резко построжал:
   - Подождите! - И дальше, глядя прямо Шестакову в глаза:
   - Вот что. Орать и "тыкать" тут не надо. А надо реально  смотреть  на
вещи. Вам нужны деньги? Очень  хорошо.  А  кому  это  "вам"?  Подсобному
рабочему Шестакову? Беретесь за дело, так уж  делайте  это  грамотно.  -
Миша  внимательно  слушал,  стоя  около   двери.   -   Зарегистрируйтесь
официально, я уж не знаю, как  общественное  движение  или  фонд.  Ищите
спонсоров. Бейте в  барабаны.  Трубите  в  трубы.  Задействуйте  прессу,
хотя... эти только панику раздуют.
   - Спасибо. - Сквозь утихающую злость Миша понимал, что "замнач" прав.
   - Не  за  что.  Когда  определитесь,  милости  просим  с  официальным
письмом. Хотя... Буду с вами откровенен до конца: здесь денег не ищите.
   Шестаков решил, что трех "спасибо" будет многовато и,  молча  кивнув,
открыл дверь.
   Хренов догнал его уже в конце коридора.
   - Послушайте... -  Вне  начальственного  кабинета  Ромуальд  Иванович
совершенно потерял сходство со сфинксом и вполне мог сойти за  школьного
учителя или рядового бухгалтера. Костюм оказался ему  заметно  тесноват,
дыхание сбилось от быстрой ходьбы. - Вы... серьезно... верите во всю эту
чертовщину? - Легкий кивок в сторону Мишиной папки.
   - Не знаю. - Шестаков поморщился, подбирая слова. - Я  должен  просто
понять, ЧТО там происходит, - пожал протянутую руку и твердо добавил:
   - Если я докажу, что это чертовщина, позову попа.
   Да,  конечно,  не  стоило  туда  идти.  Но  Григорий  Романович   так
убедительно рокотал Мише по телефону: "Сходи,  Шестаков,  времена  нынче
другие, власть к народу ближе стала... Иваныч мужик дельный...  Расскажи
ему все, не стесняйся... В конце концов, про выборы намекни..." А может,
и правда стоило намекнуть?
   Миша стоял на Исаакиевской  площади  и  курил.  Казенные  "Волги",  в
основном "тридцать первые", сновали туда-сюда, привозя и увозя тех самых
"дельных мужиков". Почему-то вспомнился эпизод из любимой Мишиной  книги
"Ходжа Насреддин". Тонет ростовщик Джафар. Ему  наперебой  подают  руки:
"Давай! Давай!" А  тот  как  будто  не  слышит.  "Дураки  вы,  -  сказал
Насреддин, - не  видите,  кого  спасаете?  Вот  как  надо!"  И  протянул
ростовщику руку: "На!"  И  спас.  К  чему  это  я?  Какое  "на!"  мог  я
предложить  Хренову?  Возглавить  предвыборную  кампанию  под  лозунгом:
"Избавим метро от чертей!"? Не смешно.
   И побрел Михаил Шестаков,  бывший  милиционер,  а  ныне  -  подсобный
рабочий, по Малой Морской, прочь от бесполезной мэрии, сжимая под мышкой
невзрачную кожаную папку. На  Невском  автоматически  повернул  направо,
равнодушно проходя мимо новых заграничных витрин, не удостаивая взглядом
ни шедевры петербургской архитектуры, ни весенних  длинноногих  девушек.
Отказался моментально сфотографироваться на фоне Казанского  собора,  не
купил ни газет, ни мороженого... Проигнорировал, одним словом,  бурлящую
жизнь родного города. Он уже спустился на несколько ступенек в подземный
переход, но вид отвратительно кривоногой буквы  "М"  и  неистребимый,  с
детства знакомый запах сероводорода на этом  месте  вдруг  вызвал  такой
приступ ненависти к метро, что Миша развернулся и пошел назад.
   Какого черта я переживаю за этих людей?  Почему  я  не  могу  так  же
спокойно, как они, читать  детективы  или  обнимать  девушек,  а  должен
каждую секунду напряженно ждать очередной подлости неизвестного врага? Я
становлюсь у крайней двери вагона и внимательно всматриваюсь в их  лица:
вдруг сейчас кто-то вцепится соседу в горло или забьется в  истерике  на
полу?
   Шестаков сжал кулаки и прибавил шагу. Пойду домой пешком. Видеть  это
метро не могу! Не  хочу  больше  этим  заниматься,  не  буду,  Дон-Кихот
пополам с Рэмбо, пропади ты пропадом, "северная столица", уеду  в  Коми,
лес валить, или лучше в Краснодар, там тепло, хлеб выращивать...  или  в
Ташкент ("там яблоки", - гадко подхихикнул внутренний голос), -  и  Миша
понял, что зря себя так накачивает,  потому  что,  оказывается,  второй,
сидящий в нем, человек - ироничный  и  мудрый,  несмотря  на  причитания
первого, гнул  свое:  "Что  ты  разоряешься,  как  на  митинге?  Себя-то
обманывать  не  надо,  на  "Гостином  дворе"  никаких  интересующих  нас
инцидентов быть не может, это  давно  известно,  купи  газету,  сегодня,
кстати, "Комсомолка-толстушка"  вышла,  поезжай  домой,  дождись  звонка
Толика, вдруг что-то получилось, и не забудь позвонить  в  "справочную",
узнать, что там с нашим "танкистом", как только будет  можно,  его  надо
повидать, порасспросить... И наша любимая черная папка, пополнившись еще
одной "страшилкой", станет толще на несколько листков, а мы ни на шаг не
приблизимся к разгадке..."
   Ладно, предоставим Мише разбираться со своими внутренними голосами  и
попробуем осторожно заглянуть в эту пресловутую папку.
   Начинал ее собирать Шестаков месяцев пять назад. Только-только начали
утихать  страсти  вокруг  Нейроцентра.  Валерка   Дрягин   скоропостижно
женился, хитрый Самойлов свалил в рейс, и Мишка остался один на один  со
своими сомнениями. Ну, ладно. Допустим, Опь  Юлия  Борисовна  пострадала
из-за собственной чувствительной души. "Пострадала" - не то слово,  если
речь идет о десятке раненых и двух погибших, одна из  которых  -  сестра
Юлии Борисовны. Невесть откуда взявшиеся в вагоне собаки (теперь-то Миша
знал, ОТКУДА) грызли и рвали всех подряд. По долгу службы Шестаков одним
из первых увидел, на что способна тонкая ранимая душа после  воздействия
прибора Поплавского. Так. А остальные?
   ... Дежурная по станции, которая внезапно вообразила себя  архангелом
Гавриилом, а родной метрополитен - вратами ада...
   ... Рыдающий старичок умолял, чтобы его вывели наружу: он больше часа
ездил туда-обратно, но ВСЕ станции были "Академическими"...
   Да зачем далеко ходить? Санька Самойлов лично наблюдал  свое  падение
под проходящий поезд  по  телевизору,  установленному  для  машиниста  в
начале платформы.
   Миша  специально   проверил:   Юлия   Борисовна   была   единственной
пострадавшей и одновременно пациенткой доктора Игоря. Остальные и близко
не подходили к зданию Нейроцентра. Миша завелся. Он  проделал  громадную
работу. Не поленился  поднять  ВСЕ  несчастные  случаи  в  метро  (благо
служебное положение позволяло это сделать - тогда Шестаков еще работал в
милиции). Аккуратно отсеял просто пьяных и просто психов. Из  оставшихся
кого смог - нашел и с кем смог -  поговорил.  И  что?  И  ничего.  Около
тридцати   случаев   кратковременного   помешательства.   Внезапных    и
необъяснимых.
   Шестаков понял, что ум у него заходит за разум. Он купил литр  водки,
три гвоздики и решился нарушить семейную идиллию Дрягиных.
   Миша никогда не был ни в Японии, ни тем  более  в  знаменитом  театре
"Но". Но где-то он читал, что их актеры, используя игру  света  и  тени,
умудряются  придать  совершенно  неподвижным  маскам  любые   выражения.
Безмолвная трагедия, разыгравшаяся в первые же минуты перед его  глазами
в Валеркиной прихожей, была явно достойна лучших спектаклей "Но".
   Мариночка  окинула  Мишу  взглядом  врача-рентгенолога,  кисло-сладко
улыбнулась гвоздикам, мгновенно почернела при виде  бутылки  и  ушла  на
кухню, покачивая бедрами.
   Хорошо было заметно, как  все  Валеркино  нутро  потянулось  за  этим
покачиванием. Дрягин безмолвно разрывался на части. Глаза его  светились
радостью  при  виде  "сладкой  парочки"  Шестаков-"Распутин",  рука  уже
потянулась  для  дружеского   рукопожатия,   но   чуткое   ухо   уловило
неодобрительное позвякивание посуды. Гримаса  нечеловеческого  страдания
исказила мужественное лицо Валеры, и он двинулся вслед за женой.
   После непродолжительного  шипяще-свистящего  совещания  за  закрытыми
дверями Мише таки выдали тапочки и допустили на кухню. Марина  стояла  у
стола и резала колбасу с таким выражением на лице, будто  не  краковская
полукопченая у нее под ножом,  а  все  назойливые  друзья-алкоголики  ее
беспутного муженька.
   Ну и, конечно, никакого разговора  не  получилось.  Вторая  же  рюмка
стала колом в горле. Говорят, Иисус превращал  воду  в  вино?  Так  вот,
талантливая супруга Валеры Дрягина  переплюнула  великого  назаретянина.
Под  ее  уничтожающим  взглядом  водка,  кажется,   становилась   серной
кислотой. Сам Валерка выглядел сущим идиотом. В  разговоре  обращался  в
основном  к  жене,  все  время  норовил  взять  ее  за  руку  и  называл
тошнотворными кликухами, вроде "зайчика", "пипоши" и "мурзилкина".
   Шестаков ничего не  сказал  товарищу.  Но  отомстил  довольно  тонко.
Заметив, на какую волну настроен семейный  приемник  Дрягиных,  потратил
целый день, но дозвонился на "Радио-Балтика" и заказал для  "молодоженов
Марины и Валеры" песню "Агаты Кристи" "Я на тебе, как на войне".  Скорей
всего, "толстый" намек был услышан и понят, потому что с  днем  рождения
Мишу Валерка не поздравил.
   После этого случая Шестаков решил действовать один.  Он  уволился  из
милиции,   устроился   подсобным   рабочим   в    метро    на    станции
"Политехническая", но продолжал регулярно общаться с бывшими  коллегами.
И пополнял материалами свою папку. Зачем? А  как  тут  объяснишь?  Таким
людям, как Витька Гмыза, например, бесполезно и  пытаться  -  в  затылке
почешут, плечами пожмут и пойдут прочь, криво ухмыляясь через плечо. А с
другой стороны - Толик Мухин. Не сват, не брат, - а видели бы вы, как  у
него загораются глаза от любой, даже самой  безумной,  Мишкиной  идеи...
Единственный раз  он  откровенно  заржал:  когда  доведенный  до  белого
каления Шестаков обвинил во всем инопланетян. Во что, во что,  а  вот  в
пришельцев Толик не верит ни граммочки. Уже несколько раз Миша собирался
рассказать ему об экспериментах Игоря  Погшавского.  Но...  Сказал  "а",
надо говорить и "б". То есть не просто выдать  в  легком  жанре  историю
космического контрабандиста Юры, а объяснить, за каким  дьяволом  они  с
Сашкой вообще поперлись в тот мир. А это  значит  -  рисковать  доверием
своего первого (а может, и последнего) единомышленника.
   Месяца  три  назад  им  удалось  заманить  к  себе  специалистов   из
"Невскгеологии". Шестаков больше часа кривлялся  в  кабинете  начальника
только для того, чтобы ребятам разрешили мерить в метро.  Миша  пообещал
заплатить за работу из своего кармана, а геологи дали подписку сохранить
в тайне все, что намеряют. Умные приборы не обнаружили ничего  опасного,
а Шестакову пришлось продать телевизор.
   Дольше всего  продержалась  версия  об  изобретательных  террористах.
Мишка с Толиком обшарили каждый сантиметр вестибюля станции "Гражданский
проспект" (по  статистике,  на  эту  станцию  приходилось  больше  всего
несчастных случаев), буквально на пузе проползли всю  платформу,  ничего
мало-мальски похожего на источник отравляющих газов не нашли.
   Идея с крысами принадлежала Толику. Почему мы так за  нее  уцепились?
Да, наверное, потому, что ничего другого  не  оставалось.  Крысу  видели
пятеро потерпевших за несколько  минут  до  происшествия  (из  них  двое
пассажиров и трое работников метрополитена).  Вот  потому-то  и  катался
Мухин почти каждый день (это зависело от их охотничьей удачи)  в  СЭС  с
упакованной  в  лед  очередной  убитой  тварью.  Чем  страшно  раздражал
тамошних лаборанток, которые смутно понимали,  чего  от  них  хотят  (от
"них" - это и от лаборанток, и от крыс).
   Каждый шаг этих почти пятимесячных мучений и  исканий  был  тщательно
запротоколирован и занесен в черную папку. Чинно лежали там отпечатанные
на фирменных бланках, а встречались и  просто  черкнутые  на  листке  из
блокнота свидетельские показания, типа: "... Я ничего  не  видела,  пока
меня не ударили по  голове..."  Вот  только  официальное  заключение  из
психоневрологического диспансера о своей полной вменяемости  Миша  папке
не доверял, а носил во внутреннем кармане, рядом с паспортом. И  иногда,
под  особо  хреновое  настроение,  вынимал  и   перечитывал   -   вместо
аутотренинга.
 
Глава вторая 
СССР 
 
   -  Мишка!  Але!  Миш!  Слышишь?  Але!  -  Толик  орал  в  трубку  как
оглашенный.
   - Я слышу, слышу, - устало  ответил  Миша.  Сердце,  однако,  екнуло:
неужели получилось?
   - Я нашел! Мишка! Я нашел!
   - Тьфу, да не кричи ты так. Что нашел?
   - СССР! Ты слышишь? Я из автомата! Сейчас приеду!
   - Балда. - Успел сказать в трубку  Шестаков  и  отправился  на  кухню
ставить чайник.
   Миша не уставал удивляться Толику.  Повариться  к  тридцати  годам  в
пяти-шести  солено-перченых  кашах  и  сохранить  в   неприкосновенности
совершенно детское восприятие мира - это, знаете ли, далеко  не  каждому
дано. Свободно говорит на любые темы - от англо-бурской войны до половой
жизни землероек. Именно поэтому с ним легко общаться, но очень  непросто
работать. Все время нужно держать в русле. Сиди вот и думай,  с  чем  он
сейчас  заявится.  Можно  даже  попробовать   угадать.   Ну,   например,
какая-нибудь очень допотопная карта СССР. А купил  он  ее  у  алкаша  на
последние деньги, и, как следствие, - Мишин  вполне  приличный  ужин  на
одного превращается в скромный (если не сказать скудный) для двоих.
   Толик ворвался в квартиру, прямо в ботинках двинулся на кухню, цапнул
бутерброд и что-то восторженно промычал с уже набитым ртом.
   - Ты мне для начала скажи: с крысой что-нибудь получилось? -  спросил
Миша, не боясь испортить напарнику аппетит.
   Тот несколько раз энергично помотал головой,  потом  закивал,  махнул
рукой и продолжал заниматься бутербродом.
   - Макарон не дам, пока не скажешь хоть слово, - пригрозил Шестаков.
   - Угу. - Толик с усилием проглотил последний кусок и снова заорал:
   - Нашел!
   - Ты уже не в автомате, теперь-то зачем кричать? Что нашел?
   - Профессора крысиного!  -  сияя,  сообщил  Анатолий  и  потянулся  к
винегрету. Но тут же получил по рукам и продолжал:
   - Мужик классный! То, что нам нужно! Я его в СЭСе подцепил!  Приезжаю
туда. Отдаю пакет с дорогушей лаборантке...  Сегодня  Ленка  дежурила...
Развонялась, конечно: "Опять вы со  своей  дрянью  к  нам!"  А  я  ей  -
шоколадку в карман, за ушко потрепал: поработай еще  разок,  милая...  А
тут этот... "Что у вас?" - говорит... Я говорю: как обычно, крыса...
   Ну и стиль у нашего эрудита! Это он специально, за  то,  что  голодом
морят. Миша демонстративно снял  крышку  с  кастрюли  и  начал  медленно
накладывать макароны. Толик продолжал распинаться. Но когда на  солидный
макаронный холм была положена вторая котлета, сдался.
   - Хорошо. Вкратце так: результат, как обычно,  нулевой.  Но  я  нашел
очень хорошего специалиста. Он заинтересовался нашей проблемой  и  готов
помогать. Совершенно без-воз-мезд-но. То есть даром. Дай котлету.
   Миша, для виду, поколебался и поставил тарелку перед напарником.  Вот
кого надо снимать в рекламе макарон.  Не  раскрашенных  супермоделей,  у
которых в глазах сквозит  ужас  при  виде  мучных  изделий,  а  простого
голодного русского парня Толю Мухина. Вот где радость жизни  и  здоровые
инстинкты. Несмотря на бешеную скорость,  Толик  ел  красиво  и  оч-чень
аппетитно. Миша  чуть  было  не  пожадничал,  но  предчувствие  удачи  и
исходящий от напарника сильный запах аптеки помогли это преодолеть.
   -  Фу-у-у,  -  наконец  блаженно  выдохнул  Мухин  и  тут  же   начал
рассказывать.
   Человек, с которым Толик познакомился на санэпидстанции,  не  был  ни
профессором,  ни  даже  кандидатом  наук.  Уж  лет  двадцать,   как   он
довольствовался должностью  младшего  научного  сотрудника  в  Институте
цитологии. Крысы были его работой, хобби, страстью - чем хочешь назови.
   - Понимаешь, Миха, он мне так сразу понравился! Я ему все и  выложил.
Ты бы видел, как  у  него  глаза  загорелись!  Как  прожектора!  -  Толя
взмахнул руками, видимо пытаясь избразить что-то большое  и  сияющее,  и
чуть не смахнул со стола  сахарницу.  -  А  потом  как  начал  вопросами
сыпать... Мы с ним прямо к нему  в  лабораторию  поехали.  Это  рядом  с
Политехом... Оборудование там у него... Мишка, это то, что нам нужно!  А