а у него -  не
ягодки с  грибочками  собирать.  Прошлепали  так  метров  триста,  когда
Штрипок опять встал. Что теперь? Опять стихи? Жаль, дружище, что я их не
услышу. Или снова курс меняем? Может, теперь вплавь?
   Вомбат понял, что рыжий проводник до смерти ему надоел.  Вроде  и  не
чужой, - а как бы это? - чуждый.  Вот.  Правильно.  Словами  поиграл,  а
мысль верная. Ну, чего, чего тебе? Затычки вынуть? На хрена?
   - По-моему, это для тебя.
   Снаружи уже не так шумело, Вомбат даже смог услышать Штрипка.  И  тут
же забыл обо всем на свете. Сквозь непонятные  шумы  и  завывания  четко
различались голоса. "Дима,  прикрой!"  -  орал  Цукоша.  Выстрелы.  Еще.
"Саня, уводи Пургена!" - это уже Стар-мех. Несколько непечатных слов его
же голосом. Теперь, кажется, пулемет. Хрипы. Звонкий  вскрик  Двоечника.
Опять Цукоша: "Уходи-им!" И стрельба, стрельба.
   Дико озираясь,  Вомбат  попытался  выбраться  из  канавы.  Со  второй
попытки ему это удалось. Фокус-покус. Никого.  Ничего.  То  есть  кусты,
рельсы, ошметки тумана - на месте. Но ни человечка и ни  единого  звука.
Как отрубили. - из канавы вылез Штрипок и тихо заметил:
   - Там что-то случилось.
   - Где?! - не стесняясь, заорал, Вомбат. - Где?!  Что  ты  мне  голову
морочишь? Где моя Команда?!
   - Я думаю, там же, где мы их оставили, - в Гаражах.
   - Тогда какого черта...
   - Я же объяснял: долинка здесь специальная. Со звуком неладно. А там,
- он махнул рукой вниз, - свалка. Что в радиусе километра сказано, все в
этой канаве окажется. Да и вообще все  окрестные  шумы.  Я  думаю,  тебя
вначале как раз нашим взрывом накрыло.
   Вомбат слушал вполуха. Суть он уловил.  Теперь  главное  -  побыстрее
добраться до Гаражей и выяснить, что случилось.
   "Базовый лагерь" опустел. В углу валялись скомканные кровавые  бинты,
несколько окурков. Один - его, вчерашний. Выбоины в стенах. Но  Командир
не помнил, были они накануне или эти  следы  от  пуль  появились  именно
сегодня. Вот. Гильзы у входа. Довольно много. И конечно, свежие.  Вомбат
рыскал, как  собака,  вынюхивая,  выслеживая,  пытаясь  понять,  что  же
произошло в его отсутствие. Стрельба, это ясно. Но  с  кем?  Куда  ушли?
Есть пострадавшие? Он вспомнил услышанный в канаве хрип. Нехороший хрип,
ох нехороший. Но крови нигде нет, бинты явно Ленькины, с перевязки.  Еще
раз оглядел все стены и наконец нашел. Около  выхода,  довольно  высоко,
криво нацарапано: "УХОДИМ О". О? Отсюда? Это понятно, не стали бы  время
тратить. Опасность? От? От кого? Так. Спокойно. Кто это мог написать?  У
Пургена изуродованы руки, Саня в критических ситуациях не то что пишет -
думает с трудом. Значит, Азмун  или  Дима.  Еще  один  маленький  шажок.
Писали карандашом.
   А карандаш у нас у  кого?  Правильно,  у  того  же,  у  кого  компас.
Стармех. Значит, "О" - это не оборванное  слово,  а  полная  информация.
Ост. Команда уходит на восток.
 
Глава четвертая 
САША 
 
   Саша ехал в метро. После утреннего телефонного скандала с матерью  на
душе было  гадко,  как  в  привокзальном  сортире.  Разговор  (если  эти
словесные тычки и грызню можно назвать разговором)  окончился  в  пользу
Саши. Мать, последний раз оглушительно взвизгнув, отказалась участвовать
в похоронах.
   - Выродок! Тебе всегда посторонние люди были ближе родных!
   Парадокс, но что правда, то правда. Семейные праздники Саша выносил с
трудом,  нехотя  отсиживая  помпезные  дни  рождения   и   разнообразные
годовщины. А трухлявому дому на Мшинской уже несколько  лет  предпочитал
северное направление и дачу бывших тещи и тестя. Да и  Оксана  Сергеевна
Людецкая приходилась ему даже не "седьмой водой на  киселе",  а,  строго
говоря, никем. С тех пор как  умер  отчим,  бабулька  оказалась  как  бы
векселем на квартиру (краткосрочным, мечтали младшие Людецкие). И каждый
раз Саша испытывал  жуткий  стыд,  когда  мамаша  с  Иркой,  нарядные  и
неестественно доброжелательные, вваливались в вожделенную  двухкомнатную
на Кировском, пожирая  глазами  квадратные  метры.  Видит  око,  да  зуб
неймет. Копия завещания жгла Саше карман.  Ох,  что  будет,  что  будет!
Неведомый  Игорь  Валерьевич  Поплавский,  простите  за  каламбур,   еще
наплавается в дерьме.  Интересно,  кстати,  было  бы  увидеться  с  этим
неожиданно возникшим в бабушкиной  жизни  благодетелем.  День  предстоял
длинный и тяжелый. Вахтерша в  общаге  (до  боли  похожая  на  Брежнева)
недовольно двигала бровями после каждого  Сашиного  телефонного  звонка,
но, уловив в разговоре слова  "участковый",  "опознание",  "вскрытие"  и
"судмедэксперт", вся превратилась в слух и затихла. Саша и сам предпочел
бы затихнуть в каком-нибудь темном углу, а еще  лучше  -  уйти  в  рейс,
только бы не погружаться в  эту  тоскливую  трясину.  Вернуться  месяцев
через пять, съездить на Северное кладбище, посидеть на могилке, помянуть
хорошего человека и уйти, насылав крошек птицам.
   Было довольно рано, но  работяги  уже  все  проехали  (дисциплина  на
заводах   и   фабриках   еще   держится).   Наступал   час   расплывчато
интеллигентной публики -  примерных  студентов,  безмашинных  клерков  и
средненьких секретарш. Саша редко ездил в этом потоке, поэтому,  пытаясь
хоть немного отвлечься, по-деревенски  откровенно  разглядывал  публику.
Молодые люди были явно отштампованы с лучших отечественных  видеоклипов.
С девушками дело обстояло гораздо хуже: можно подумать, что они,  то  ли
сговорившись, то ли нечаянно, ВСЕ поменялись одеждой. И  выпирало-то  не
там, где надо, и плоско было не в тех  местах,  где-то  морщило,  где-то
висело...
   Саша  Самойлов  ехал   "на   опознание".   Жутковатый   смысл   этого
словосочетания немного сгладил твердый голос по  телефону,  объяснивший,
что  это  всего  лишь   необходимая   формальность   в   случае   трупа,
обнаруженного на улице. Специальные термины типа  "некриминальный  труп"
сами по себе  -  утешение  слабое,  зато  хоть  ужасы  всякие  перестали
мерещиться. Вчера матери сказали, что бабушку Оксану нашли на скамейке в
парке. И опять начало подступать запоздалое раскаяние: сколько раз  Саша
собирался заехать на Кировский не  на  полчаса,  а  подольше.  Посидеть,
поговорить, а лучше - просто послушать. Сходить  погулять  в  тот  самый
парк (у старушек обычно есть  своя  любимая  скамеечка.  Не  на  ней  ли
умерла? Вот и не узнаешь уже никогда...). И полезло в  голову:  кран  на
кухне капает, задвижка в ванной на одном  шурупе  болтается  ("...Оксана
Сергеевна, вы же одна живете, зачем вам в  ванной  закрываться?")  -  до
боли стандартный набор недоделанных вещей.
   Поезд остановился между  станциями.  Как  это  бывает  обычно,  после
непродолжительной и неловкой тишины кто-то первый покашлял, хихикнули, а
потом уже и загомонили в голос. Саша отвлекся от грустных мыслей, уловил
повторяемое всеми слово "случилось". Эх, жаль,  не  понял  что  -  поезд
тронулся и нехотя пополз  к  станции.  Симпатичная  женщина  с  ребенком
проводила выходящего Сашу недоуменным взглядом. Вот оно  как!  Несколько
человек бестолково бродили по платформе, а над  ними,  как  глас  Божий,
безостановочно  вещало:  "По  техническим  причинам   станция   "Площадь
Мужества" закрыта на вход и на выход". Нет, этот самый глубокий и  самый
чистый в мире метрополитен имени Ленина (интересно, все еще "имени"  или
уже  нет?)  начинал  действовать  Саше  на  нервы.  Любопытные  граждане
подходили  к  эскалаторам  и   разочарованно   отступали:   ничегошеньки
интересного. Просто стоят, и все. Публика  потихоньку  менялась,  поезда
по-прежнему подвозили желающих выйти  именно  на  "Площади  Мужества"  и
равнодушно  увозили  отказавшихся  от  этой  попытки.  Короче,  все  эти
заморочки стоили Саше лишних сорока минут дороги. Полгода назад он бы  в
такой ситуации уже скрежетал зубами от злости. Причем на себя. Не  стоит
прибедняться, в наше время ходящий моряк  (а  даже  и  рыбфлота!)  может
позволить себе  привезти  приличное  сооружение  на  колесах,  способное
сносно ковылять по нашим дорогам. Да вот только нормальный человек берет
машину в Голландии или Германии, крепит на палубе  и  двигает  вместе  с
покупкой на Родину. А псих типа Саши отдает кровно заработанные иены  за
праворульную колымагу в немыслимо  далекой  Стране  восходящего  солнца.
Дальше - по желанию: можно опять-таки поставить ее на палубу,  самолетом
лететь домой и дожидаться, пока судно не  придет  из  Иокогамы  в  Питер
(можно для интереса даже фишки на карту мира  втыкать).  Можно  заказать
контейнер и слать железной дорогой (это для  миллионеров-оптимистов).  А
можно еще самому гнать "тачку" через бескрайние просторы  (это  уже  для
самоубийц).  Сейчас  даже  не  интересно,  каким  из  этих  экзотических
вариантов воспользовался Саша, важно, ч то машины  на  данный  момент  у
него не было. Ржавую консервную банку с остатками электронного зажигания
даже дворовые мальчишки, забывшись, машиной не называли.
   Добравшись  с  грехом  пополам  до  Екатерининского,  Саша   оказался
моментально втянут в жуткое действо с трупами, следователями и бумагами.
Здесь и в помине не было тех деликатных  гигиеничных  холодильников  (не
единожды виденных в иностранных фильмах), откуда соболезнующий  детектив
выкатывает тело в полиэтиленовом мешке. Увы, совсем не похоже. Семеня по
узкому проходу за человеком в халате, Саша следил только за  тем,  чтобы
по возможности реже дышать и не  наткнуться  на  чьи-нибудь  торчащие  с
каталки ноги. Наконец его проводник, сверившись  с  биркой,  по-хозяйски
откинул простыню и спросил:
   - Ваша?
   В первую секунду Саша чуть было  не  обрадовался:  скелет,  обтянутый
кожей, не имел ничего общего с Оксаной Сергеевной  -  дамой,  всю  жизнь
склонной к полноте. Но лицо...  И  эти  прекрасные  седые  волосы,  даже
сейчас хранившие следы великолепной прически...
   - Да, - ответил Саша и отвернулся. Ему стало страшно стыдно  от  вида
этого обнаженного мертвого чужого тела.
   - Вы опознаете в умершей вашу родственницу Оксану Сергеевну Людецкую?
- еще раз казенно переспросил тот человек, коверкая ударение в фамилии.
   - Да... опознаю...
   - Хорошо. Пройдите в четвертую  комнату,  получите  документы.  Бумаг
оказался целый ворох. Сразу же бросилась  в  глаза  немного  потрепанная
карточка с аккуратным бабушкиным почерком: "Меня зовут  Людецкая  Оксана
Сергеевна.  Если  со  мной  что-нибудь  случится,  прошу  сообщить  моей
невестке (далее  шел  материн  телефон)  или  внуку  (телефон  общаги)".
Сжалось сердце. Теперь каждая ее вещь будет твердить  ему,  что  бабушки
больше  нет.  Почему-то  долго  возились  со  свидетельством  о  смерти.
Маленькая рыжая девушка несколько раз  выбегала  из  комнаты  с  толстым
журналом, похожим на амбарную книгу. В  очередной  раз  вернувшись,  она
крикнула кому-то в коридоре: "Да, да, саркома левого  легкого!"  Мельком
жалостливо глянула на Сашу, начала писать. Почти  сразу  за  ней  вошел,
хмурясь, крупный мужчина в халате.
   - Лена, сколько можно вас перепроверять? - Этот глянул почти зло. - Я
положил  справку  на   самый   верх!   У   Людецкой   острая   сердечная
недостаточность на фоне дистрофии и нервного истощения!
   Первым желанием Саши было крикнуть, что это какая-то ошибка: не могла
умереть от дистрофии женщина,  которая  еще  неделю  назад  угощала  его
пирогами и сетовала, что ест очень много мучного.  Девушка,  оформлявшая
бумаги, теперь смотрела на него с осуждением. Все это было неестественно
и глупо, но никого здесь не интересовали Сашины эмоции.
   - Девушка,  -  взмолился  он,  -  не  смотрите  на  меня  так,  лучше
объясните, что мне делать дальше.
   - Очень просто. Вам нужно со всеми бумагами,  которые  я  вам  отдам,
поехать к  участковому  и  получить  у  него  справку,  что  милиция  не
возражает против захоронения.
   Саша Самойлов и Леня Свирченко сидели в отделении милиции и  пытались
поговорить. Саша просил  по-человечески  понять  его  и  делился  своими
сомнениями. Леня в свою очередь просил  понять  его  и  уголовного  дела
заводить не хотел.
   - Послушайте, Самойлов, что вы мне тут Шерлока Холмса  представляете?
Ну, померла бабка, так ей это по возрасту положено. А  что  квартира  не
вам досталась -  обидно,  это  я  понимаю,  но  вы  уж  как-нибудь  сами
разберитесь. Может, она за этого мужика замуж собиралась...
   Саша чуть не сплюнул в сердцах, но вспомнил, где находится,  и  решил
не рисковать. Да и ругаться с этим простецким крупным парнем в форме  не
хотелось. К тому же за соседним столом сидел еще один сотрудник, который
уже раза два строго посмотрел на Сашу, дескать, не отвлекайте, товарищ.
   На улице светило яркое солнце, носились дети,  спешили  или  спокойно
куда-то шли взрослые. Глупо осуждать посторонних людей за то, что они не
интересуются твоими проблемами. Как  ни  странно,  Саша  дошел  до  этой
философской мысли очень рано, еще в семь лет. Он тогда попал в  больницу
с аппендицитом, прямо из школы. Ужасно  болел  живот,  подташнивало,  но
маленький Саша  Самойлов  с  гордостью  поглядывал  по  сторонам,  когда
медсестра на руках вынесла его из школы прямо к шикарной машине  "скорой
помощи". Окна  больницы  выходили  на  оживленную  улицу,  но  никто  из
множества людей ни разу не обратил внимания на бледное мальчишеское лицо
в окне третьего этажа. Мать тогда второй раз выходила замуж (еще  не  за
отчима, а за какого-то дядю Валеру, инженера), поэтому приходила  редко.
Саша с тех пор надолго невзлюбил всех инженеров  и  мармелад,  слипшиеся
комки которого приносила нянечка в пакете с  надписью:  "Самойлов  Саша.
7-е отделение, 3-я  палата".  Рядом  кто-то  чиркнул  спичкой.  Это  тот
строгий  лейтенант  из  кабинета   Свирченко.   Прикурил   "беломорину",
посмотрел по сторонам, поправил очки. "Наверное, у него красивая жена, -
почему-то подумал Саша. - Девушки любят таких  -  высоких,  спокойных  и
уверенных в себе".
   - Ты пойми, - вдруг заговорил лейтенант, как будто продолжая  начатый
разговор. Он глядел прямо перед собой, сильно  затягиваясь  папиросой  и
прищуривая правый глаз. - Это для тебя  важно,  а  для  нас  -  писанина
лишняя.
   -  Ты  считаешь,  я  не  прав?  -  За  пределами  казенного  кабинета
милиционер показался нормальным понимающим парнем.  -  Мне  все  это  не
нравится. Я же ее видел неделю назад...
   - Да, слышал я твою историю. Таких сейчас - навалом.
   - И что, ничего нельзя сделать?
   - Ну что ты хочешь услышать? Можно. Пиши заявление  в  прокуратуру...
Это завещание твое, ну, то есть бабкино, заверено?
   - Да, подписи, печати какие-то стоят.
   - Во-от. Можно провести проверку  по  факту  завещания.  Кем,  когда,
формальности всякие. Ну и в милицию можешь написать.  Что  там  вскрытие
показало?
   -  Так  я  и  говорю,  что  странно:  дистрофия  откуда-то,   нервное
истощение. Вначале вообще хотели написать "рак легкого".
   - Не горячись. - Лейтенант снова достал пачку  "Беломора",  предложил
Саше. Оба поняли, что наступила вторая стадия доверительного  разговора,
можно бы и познакомиться. - Валера.
   -  Саша.  Разве  так  бывает,  чтоб  за  неделю  скелет  из   человек
получился?
   - Да хрен его знает, сейчас что хочешь может быть. Да только  ты  сам
подумай: вот похороните вы бабку, а мы дело заведем. Какая первая мысль?
Отравили? Значит, яд нужно искать.  А  это  -  эксгумация.  Знаешь,  что
такое? Опять выкапывать, на экспертизу везти... Вот и думай.
   Саша попытался подумать. Он представил себе, какой поднимется  вой  и
крик, когда мать узнает про завещание,  как  она  вломится  в  отделение
милиции и протаранит все двери прокуратур, сколько грязи и  дряни  будет
вылито на своих и чужих, а также на совершенно посторонних людей.  Потом
вспомнил морг и рыженькую  девушку,  простыню  в  коричневых,  на  вечно
въевшихся пятнах и измученное неизвестным недугом  тело  бабушки.  Снова
стало ужасно стыдно.
   Лейтенант искоса  наблюдал  за  Сашей  и  скорей  всего  понимал  его
сомнения.
   - Ты не подумай, что  я  тебя  отговариваю.  Здесь  может  быть  дело
серьезное. Знаешь что? Попробуй вначале сам что-нибудь выяснить.  Узнай,
кому  завещана  квартира,  то  есть  найди  его,  поговори.  Может,  это
нормальный человек, сам откажется...
   Саша недоверчиво посмотрел на Валеру:
   - Кто ж в наше время от квартиры отказывается?
   - Это я так, варианты перебираю. Ленька тебе сказал: может, бабка  за
него замуж собиралась...
   - Да нет, я же видел завещание, там все его данные, он  шестидесятого
года рождения, какое там замуж...
   - Ну тогда остается криминал. - Валера говорил уже другим  голосом  -
быстро и сжато. - Возьми в поликлинике ее карточку. Чем  болела,  когда.
Выясни, не приходили ли из поликлиники, может,  уколы  какие  делали.  -
Лейтенант докурил папиросу, посмотрел на часы и заторопился. - Все.  Мне
пора. А с наследничком этим повидаться не мешало бы.
   Они попрощались, пожали друг другу руки. Уже на  последней  ступеньке
Валера обернулся и строго добавил:
   -  Ты  только  не  играй  в  частного  детектива.   Спокойней.   Если
понадобится помощь, кабинет мой знаешь. Дрягин моя фамилия.
 
Глава пятая 
СВЕТА 
 
   7:17 на часах. Какое, к черту, утро! Это еще ночь глубокая! Синеватые
невыспавшиеся "дойчи" сидят на заднем сиденье, прижавшись друг к  другу.
Хорошо видно в зеркало, как они недоуменно  ворочают  башками.  Особенно
после вчерашнего.  Очень  смахивают  на  двухголового  змея-горыныча  из
какого-то довоенного фильма. Можно подумать, на Германию  других  рейсов
нет, кроме как в 9.45! А главное, при чем здесь  Светочка?  Что,  водила
дорогу в аэропорт не знает? А все Виталик,  эстет  проклятый,  решил  до
конца из себя любезного  хозяина  корчить,  заставил  ни  свет  ни  заря
провожать Германна и Шульца. Свою чувырлу  переводчицу  жалеет.  Ну,  не
чувырлу, ну, лошадь университетскую. Вообще-то да, от  ее  лица  с  утра
может и вытошнить. Но породистая...
   Будильник разорвался в 6.00! Нагло влез в  какой-то  милый  сон...  В
квартире еще не топят. Светочка выскочила из душа - чуть не заплакала от
холода. Потом пила кофе, завернувшись в одеяло, и,  конечно,  задрызгала
пододеяльник. Потом уронила пудреницу. потом  нервно  порвала  две  пары
колготок. Шеф  все  это  время  валялся  в  кровати  и  отпускал  всякие
ехидства, которые он считает проявлениями нежности.
   Спокойно, спокойно, держи себя в руках, помни правила  поведения  для
воспитанных девочек. Правило  номер  семьдесят  два:  не  надо  говорить
Виталику с утра пораньше, что он самодовольный  жлоб,  это  может  плохо
отразиться на последующем дне. Правило  номер  семьдесят  три:  не  надо
говорить Виталику с утра пораньше, что он черствый эгоист, это  может...
и т. д. В результате, чтоб хоть чем-то насолить шефу,  надела  длиннющие
ботфорты ("...я помню, старина, раньше были  сапоги-чулки,  а  это  что,
новый виток - сапоги-трусы?..") и шубу.  Вот  тебе.  Я  поехала.  Скрипи
здесь зубами сколько хочешь.
   Дальше - хуже. Привалили в этот свинарник - Пулково (то ли I,  то  ли
II, никак не запомнить), до самолета еще 2 часа (!), "дойчей" чуть  удар
не хватил.
   - Мы в Европе никогда так рано не приезжаем в аэропорт.
   Да уж, знаем, у вас  в  Европах  по-другому.  За  полчаса  до  отлета
приваливаешь, покуришь, кофе попьешь, да еще  и  в  "duty-free"  успеешь
зайти, дребедень какую-нибудь по дешевке купить. Здесь все это, конечно,
тоже есть, но за кордонами, а пустят туда в лучшем случае через час. Вот
и стой теперь посреди зала, чувствуй себя  представителем  гордой  нации
идиотов! Бедняги, они даже не завтракали! Пришлось  двигать  в  какой-то
сомнительный  ларек,  покупать  еще  более  сомнительные  гамбургеры   и
давиться ими в антисанитарных условиях в машине. И все это с шуточками и
прибауточками ("Россия - это сплошная экзотика, герр Шульц! Хи-хи-хи!"),
еще немного - и в пляс пустилась бы!
   Когда уже лапками помахали и убрала в сумочк