четвертого энергоблока...
   "Пострадавшая Д.
   Ехала на работу с обеденного перерыва. Села в первый вагон на станции
"Академическая". Немного опаздывала, поэтому не  успела  дома  покрасить
губы. Достала пудреницу, губную помаду. В зеркальце увидела  свое  лицо,
стареющее на глазах. Хорошо запомнила, как мгновенно поседели  волосы  и
провалился беззубый рот.  Сильная  истерика.  Госпитализирована  "скорой
помощью" со станции "Политехническая". Пришла в себя через десять часов.
До  сих   пор   устойчивый   страх   перед   зеркалами.   Алкоголем   не
злоупотребляет. Ранее ни в семье, ни у самой Д.  психических  отклонений
не наблюдалось".
   Красивая, моложавая дама. Ни за  что  не  дашь  ей  ее  сорока  семи.
Сильный характер, ответственная должность. Полгода назад вышла замуж  за
человека младше ее на пятнадцать лет.
   "Пострадавшие братья С. Близнецы.  43  года.  Живут  в  Ленинградской
области. Приехали  в  Санкт-Петербург  в  гости.  Вышли  из  пригородной
электрички. Пережидали толпу, купили пива, покурили на платформе.  Вошли
в метро на конечной станции "Девяткино". Сели в первый  вагон.  Напротив
сел мужчина в мохнатом свитере зеленого цвета. Буквально через несколько
секунд после отправления поезда практически одновременно братья обратили
внимание  на  этот  свитер.  Оба  видели,  как  шерсть  превращается   в
водоросли, лицо сидящего человека бледнеет и  раздувается.  Одновременно
вагон начал наполняться  водой.  При  подъезде  к  станции  "Гражданский
проспект"  они  уже  сидели  в  затопленном  вагоне,  полном  мертвецов.
Прибывший врач зафиксировал шоковое состояние и сильнейший  бронхоспазм.
У одного из братьев остановилось дыхание.  Госпитализированы  в  тяжелом
состоянии".
   Поговорить ни с одним из братьев Спицыных Профессору не  удалось.  Их
лечащий  врач,  удивительно  любезная  и  сообразительная  дама,  охотно
сообщила, что подобные случаи хоть и крайне редко, но все же наблюдаются
у однояйцевых близнецов. Причину внезапного помрачения рассудка у  двоих
взрослых, здоровых крепких мужиков врач видела в неумеренном потреблении
суррогатного алкоголя.
   СССР не угомонился, а съездил в родную деревню Спицыных, где и узнал,
что, во-первых, братья никаких суррогатов век не пили, да и зачем, когда
дома завсегда в шкафу "четверть", не меньше, родного, "картофельного". И
во-вторых, что отец  близнецов  утоп,  уж  годков  тридцать  как.  Пошел
купаться, да, видать, в тине завяз.  Только  через  десять  дней  его  к
берегу и прибило. Мальцы его как раз по  берегу  шастали.  Ну  и  нашли.
Переживали тогда шибко.
   "Заметим, что пострадавшие - в основном мужчины.  Не  наблюдалось  ни
одного случая галлюцинаций у детей",  -  написал  Савелий  Сергеевич  на
отдельном листке.
   - Ну и что? - нетерпеливо спрашивал Шестаков, быстро листая папку.  -
К чему нам эта лирика?
   - Как это к чему? - СССР, как  обычно  в  разговоре  с  Мишей,  начал
багроветь. Он совершенно не привык, чтобы его труды обзывали "лирикой" и
относились  к  ним  столь   легкомысленно.   -   Вы   что,   не   видите
закономерности?
   Разговаривать было страшно неудобно. В комнату непрерывно  входили  и
выходили люди, приносили какие-то ящики, что-то  постоянно  спрашивая  у
Шестакова.
   - Знаете, Михаил, я лучше попозже зайду, - предложил СССР
   - Хорошо, - как-то слишком равнодушно отозвался Миша. - Да, а  как  с
уловом быть? Сегодня три штуки попалось. И вчерашних две. Заберете?
   - Заберу, - покорно ответил Профессор. К вечеру подсобка уже  не  так
сильно  напоминала  штаб,  как  днем.  Толик   уютно   пил   чай,   вяло
переругиваясь с Шестаковым. Миша выглядел уставшим, но глаза его глядели
весело.
   - ... Завтра подписываю последние бумаги - и  вперед,  -  говорил  он
Мухину.
   - А по-моему, ты торопишься, - заметил Толик, отставляя пустую  чашку
- У нас и доказательств почти нет.
   - Все вопросы к товарищу Профессору -  Миша  сделал  в  сторону  СССР
широкий приглашающий жест.
   Почему-то именно это равнодушно-ироничное движение  ужасно  оскорбило
Савелия Сергеевича.
   - А знаете, Михаил, - чуть срывающимся, звенящим голосом начал он,  -
вы ведь зря так легкомысленно от меня отмахиваетесь. И сейчас, простите,
вы напоминаете мне ребенка, который, увлекшись новой игрушкой, задвигает
в угол старую.
   - Игрушки? - пришла очередь побагроветь Шестакову - Ну и  сравненьица
у вас, господин Профессор!
   - Ага! - страшным голосом произнес СССР. - Вот уже "господин",  а  не
"товарищ"!
   Мухин,  в  предчувствии  скандала,  переводил  умоляющий   взгляд   с
Профессора на Мишу, но не мог произнести ни слова.
   - Вас не устраивает мое сравнение? Я могу привести другое, и даже  не
одно. Вы, вероятно,  относитесь  к  тем  современным  господам,  которые
берутся в одиночку спасать мир? И всерьез убеждены, что главный  принцип
жизни - неистребимое и всеразрушающее: ввяжемся, а там разберемся!  Пора
бы уже переболеть этой детской болезнью и начать наконец думать!  Думать
хоть чуть-чуть, а потом уже действовать!
   - Уж не вы ли будете учить меня думать? - Шестаков медленно встал,  и
у Толика вдруг мелькнула жуткая мысль, что он сейчас ударит Профессора.
   - Буду! - срывающимся голосом  крикнул  Савелий  Сергеевич,  и  сразу
стало ясно, что разговаривать в таких тонах он совершенно  не  умеет.  -
Уже в  течение,  как  минимум,  недели  я  наблюдаю  за  вашей  активной
деятельностью. Не надо быть гениальным провидцем,  чтобы  понять:  здесь
готовится боевая акция. Проще говоря, вы собираетесь воевать. Прекрасно!
С кем? С крысами! Вот этим! - Нельзя не признать, что Профессору  вполне
удалось эффектно открыть ящик с  винтовками.  -  И  где?  На  территории
противника! В плохо освещенных тоннелях, с массой боковых ходов, низкими
потолками, проводами на стенах... Простите, но вы - скверный полководец.
Мы не знаем, почему  люди  сходят  с  ума  в  метро,  а  вы  собираетесь
запустить сюда вооруженных неподготовленных людей! Вы не подумали о том,
что они могут просто-напросто сгоряча перестрелять друг друга?
   Шестаков так же медленно сел. Тысячи самых злых и  обидных  слов  еще
вертелись у него на языке. Но теперь все они предназначались ему самому.
Страшным усилием Миша проглотил свое самолюбие и глухо сказал:
   - Савелий Сергеевич, я - болван.
   И снова, как две недели назад,  СССР  сидел  за  столом  и  перебирал
бумаги в черной папке. Теперь  он  это  делал  уже  по-хозяйски,  кратко
комментируя полученные сведения. Он оценил мужественное признание  Миши,
поэтому старался говорить по возможности мягко и деликатно:
   - Я начал догадываться об этом уже после третьего визита... Смотрите.
Все галлюцинации имели, так сказать, бытовую окраску... Жуткие,  нелепые
видения,  но  совершенно  жизненные:  утопленники,  радиация,  серьезная
травма.  Я  не  нашел  ни  одного  человека,  который  бы  видел   нечто
сверхъестественное.
   - М-м-м... - Толик хотел было что-то сказать, но  лишь  вопросительно
глянул на Шестакова.
   - Простите? - После своего недавнего бурного монолога СССР вернулся в
привычный образ интеллигентного человека. - Вы что-то хотели сказать?
   -   Да...   -   Мухин   помялся.   -   Вот   вы   говорите:    ничего
сверхъестественного.  А  я  помню,  что  одна  женщина...  Давно  еще...
Помнишь, Мишка?
   - Калашникова Антонина Васильевна, - по памяти процитировал Шестаков,
- дежурная по станции "Площадь Мужества". Остановила  эскалаторы.  Жертв
нет. Только народу много попадало.
   - Вот-вот! - Толик смущенно глянул  на  Профессора.  -  Мне  кажется,
она-то как раз полную чертовщину видела... СССР кивнул.
   - Да, да, я понимаю, о чем  вы  говорите.  Яркое,  с  многочисленными
красочными  подробностями  видение.  Врата  ада.  Я  ездил  к   Антонине
Васильевне. Она живет за городом у матери. Сейчас отвечу. Поймите, когда
я говорю о сверхъестественном, я имею в виду образ или ситуацию, которым
неоткуда взяться в нашей реальной жизни. То есть вы можете прочитать  на
ночь бредовую статейку в газете, затем  лечь  спать  и  во  сне  увидеть
зеленого инопланетянина с тремя глазами. Но  все  это  -  плоды  чьей-то
глупой фантазии. Здесь же мы имеем дело с одной из  самых  устойчивых  и
тщательно - веками! - разрабатываемых идей.
   - Какой? - не понял Миша.
   - Религией. Мне удалось поговорить не только с Антониной Васильевной,
но и с ее матерью. Это очень пожилая и строгая женщина.  Самое  главное,
что они - староверы. Настоящие, ортодоксальные,  для  которых  загробная
жизнь - такая же реальность, как для вас,  Михаил,  простите,  Уголовный
кодекс.
   - Почему "простите"?
   - Я побоялся, что  вас  может  обидеть  такое  сравнение...  Шестаков
только махнул рукой.
   - Ничего. Я, кажется, понял, к чему вы клоните. Все эти, м-м-м, черт,
потерпевшие... короче, каждый увидел то, чего больше всего боялся?
   - Именно! Вот это-то и странно. Я проглядел литературу, правда, очень
наспех, но не нашел описания галлюциногена с подобным действием. То есть
когда или из подсознания,  или  из  глубин  памяти  вытаскивается  самый
большой страх. Далее... Я много думал. - СССР покопался в папке,  достал
из нее листок и положил  сверху.  -  Чтобы  не  утруждать  вас  длинными
рассуждениями, я просто сообщу свои выводы. Удивительные, надо заметить,
выводы. - Тут он снова перебил сам себя, и Миша подумал,  что  Профессор
хоть и пообещал не утруждать, но говорит на самом  деле  ужасно  длинно,
если не сказать - занудно. - Это даже не назвать выводами. Это,  скорей,
констатация  странностей.  Итак.  Во-первых.   Неожиданность   появления
феномена.
   - Ох, Савелий  Сергеевич,  мы  же  не  научную  статью  обсуждаем!  -
взмолился Толик. - Давайте на русский разговорный перейдем.
   - Хорошо... Сейчас... сейчас... - СССР прокашлялся и  начал  довольно
бойко:
   - Ни с того ни с сего люди в метро начинают  видеть  кошмары.  -  Для
убедительности он даже начал загибать  пальцы.  -  Видят  они  то,  чего
больше всего боятся. Это необычно, и это во-вторых.  И  третье.  Вам  не
показалось странным, что пострадавших не так уж много?
   - Чего-о? - Шестаков ожидал от Профессора чего угодно, но  только  не
такого нелепого вопроса.
   - Я исхожу из логики. Если этот предполагаемый странный  галлюциноген
существует, то  воздействует  он  явно  через  дыхательные  пути.  Проще
говоря, это газ.
   -  Ну!  -  Толик,  похоже,  ухватил  мысль,  потому  что  глаза   его
загорелись.
   - Я специально спрашивал пострадавших: были ли рядом еще люди?
   - Конечно, были, метро все-таки...
   - Вот и они отвечали так  же!  -  СССР  вскочил.  -  Тогда  почему  с
остальными ничего не произошло? У  нас  всего  два  случая,  где  больше
одного пострадавшего!  Вот...  Братья  Спицыны...  И  еще...  минутку...
Юргачев и Половцев. Все.  Если  взглянуть  в  целом,  можно  утверждать:
действию галлюциногена подвергаются не все, а только  сильные,  цельные,
волевые люди.
   - Откуда же у них кошмары, если они такие сильные?
   Профессор посмотрел на Шестакова, как на ребенка:
   - Михаил, уж вы-то должны знать,  что  смелый  человек  не  тот,  кто
ничего не боится, а тот, кто умеет превозмогать свой страх. Это азбучная
истина.
   - Но... тогда получается полная чертовщина! - не  выдержал  Мухин.  -
Выходит, эти гады еще выбирают себе жертв?
   - Не думаю, что все так сложно. Я бы сказал, что мы просто имеем дело
с избирательным действием какого-то вещества.
   СССР  замолчал,  вглядываясь  в  лица  Толика  и  Миши.  Оба   сидели
задумавшись.  По  лицу  Мухина  можно  было  сказать,  что   он   просто
переваривает полученную информацию. Шестаков же мрачнел на глазах.
   Профессор решился нарушить молчание:
   - Теперь вы понимаете, Михаил, почему я так настойчиво пытался с вами
поговорить? Вы  ведь,  кажется,  создаете  некую  боевую  группу?  Я  бы
посоветовал крайне осторожно набирать  людей.  Пока  мы  не  знаем,  как
защищаться от этого галлюциногена...
   - А если просто - противогазы? - оживился Толик.
   - Шикарная мысль. - Миша оперся подбородком на  руки,  поэтому  голос
его звучал глухо и обреченно. - Противогазы, приборы ночного  видения  и
винтовки с оптическим прицелом. Уж лучше сразу заказывать скафандры.
   - Нет, нет, я имел в виду совсем другой способ...
   - Какой?
   - Постараться найти людей, не подверженных этому действию.
   - Час от часу не легче! - Шестаков опять начинал  злиться.  -  Что  ж
мне, детей в команду набирать? Если все,  как  вы  говорите,  волевые  и
цельные начинают биться в  истерике,  на  хрена  мне  толпа  хлипаков  и
сопляков?
   - Куда ни кинь, всюду клин... - грустно констатировал Мухин.
   - Да нет же! - СССР замахал руками. - Все можно сделать проще.  Нужно
сразу отсеивать кандидатов с затаенными страхами. Не может  быть,  чтобы
каждого смелого человека в детстве напугали лягушкой!
   - И как это проверить?
   -  Ну,  уж  такие  методики   нашей   медициной   давно   отработаны!
Обыкновенный гипноз! Погружаем человека в  транс  и  спокойно  выясняем,
чего он боится.
   При слове "гипноз" Шестакова аж перекосило. В голову полезли какие-то
смутные и неприятные ассоциации с Поплавским...
   - Ну уж, хрен! Еще и этих шарлатанов сюда ввязывать!
   - Почему же шарлатанов? Вы случайно не путаете с экстрасенсами?
   - Не делайте из меня идиота! Я знаю, что  говорю!  Терпеть  не  могу,
когда серьезное дело превращают в балаган!
   СССР озадаченно переводил взгляд с Толика на  Мишу,  стараясь  понять
причину столь негативного отношения к гипнозу. Мухин пожал  плечами:  он
тоже не понимал Шестакова.
   - Миш, чего ты так взъелся? Мне кажется, Савелий Сергеевич прав...
   - Прав, прав... - передразнил Миша. - Все  вокруг  правы,  один  я  -
кретин!
   - Пожалуй, пора по домам, - примиряюще предложил СССР, поднимаясь.
   - Ага. Поздно уже. - Толик старательно  потянулся  и  широко  зевнул.
Может, чуть-чуть шире, чем следовало бы.  Раздался  противный  хруст,  и
Мухин остался с открытым ртом. Он  выпучивал  глаза,  махал  руками,  но
ничего не мог поделать. - Ты чего?
   - А-э-о-у-а-ы-о! - нечленораздельно ревел Толик.
   - У него челюсть защелкнуло! - сообразил СССР.
   Шестакова прорвало. Он хохотал как  безумный  и  пока  Толик  очумело
носился по комнате с незакрывающимся ртом, и когда за ним  начал  бегать
Профессор, и продолжал подкряхтывать от смеха даже после того,  как  все
благополучно закончилось. Савелий Сергеевич поймал несчастного Мухина  и
что-то нажал у того около уха. Рот захлопнулся с плотоядным компостерным
звуком.
   - Спасибо, Муха, - от души поблагодарил Миша, отсмеявшись. - Век  так
не веселился. Ты это специально?
   - Дурак, да? - сквозь зубы сказал  Толик.  Теперь  он  боялся  широко
открывать рот.
   - Все равно - смешно, ты уж извини. Ладно, пошли по домам.
   По дороге Толик, чувствуя, что несколько разрядил  общее  напряженное
настроение своим конфузом с челюстью, решился немного поболтать.
   - Как поживает Матильда? - бодро осведомился он у Профессора.
   Миша тут же метнул  в  Мухина  один  из  своих  молниеносных  колючих
взглядов, смысл которых каждый раз ускользал от СССР.
   - А я разве вам не говорил? - О своей любимице Савелий Сергеевич  мог
говорить когда угодно. - Матильда ждет... У нее будут... Хм...  Хм...  -
СССР запутался в деликатных словах. Не говорить же, в  самом  деле,  что
"мы ждем прибавления семейства"!
   - Залетела хвостатая? - с ходу сообразил опытный Шестаков.  -  И  кто
папаша?  Какой-нибудь  крыс  Лоренца  экзотический,   или   на   стороне
нагуляла?
   Душевное единение моментально испарилось, а Профессор с  Мишей  вновь
оказались по разные стороны бытовой баррикады, испокон веков разделявшей
интеллигенцию и народ. СССР ошарашенно смотрел на  Мишу,  не  зная,  чем
ответить на грубость, и привычно недоумевая, что вообще его связывает  с
этим кондовым хамом.
   - Вы... Вы... - бессильно повторял Профессор.
   - Жлоб ты, Мишка, -  с  горечью  констатировал  Мухин,  -  вечно  все
опошлишь...
   - Да ладно вам нюни распускать!  -  Агрессивный  Шестаков  имел  свои
представления о пошлости. - Я кого-то обидел? Оскорбил? При даме матерно
выругался? - Мише приходилось перекрикивать шум поезда, поэтому он почти
орал на Толика с Профессором. - Гуманисты хреновы!
   Поезд остановился на "Площади Мужества". В наступившей  тишине  четко
прозвучал чуть подрагивающий голос СССР:
   - С каких это пор "гуманист" в нашей стране стало ругательством?
   - Да ни с каких! Просто мутота эта  ваша  надоела!  "Ах,  Каштанка!",
"ах, Му-му!", плачем-надрываемся, а собаку бездомную на улице  увидел  -
отстреливать, отстреливать, она заразу всякую разносит!
   - Что-то не пойму я вас, Михаил, к чему это?
   - Ну, что тут непонятного? Сами-то  крысочку  себе  завели,  еще  имя
какое-то  похабное  подыскали,  в  рукаве  ползать   разрешаете,   тьфу,
гадость... А на работе небось таких же беленьких, безымянных  режете  не
задумываясь!
   СССР бессильно развел руками.
   - Я не знаю, что вам возразить...
   - И не надо мне возражать! Трендеть  надо  меньше!  -  Справедливости
ради заметим, что Миша употребил слово посильнее, чем просто "трендеть",
но тут же спохватился и извинился перед Профессором. - Да я, собственно,
не на вас наскакиваю. Мне просто с детства тошно  было  читать  все  эти
сопливые книжки. Зачем-то напяливают зверью  человеческие  чувства...  И
вот рассусоливают про  то,  как  какой-то  блохастый  барбос  лежит  под
хозяйским креслом и что он там себе думает. Да ни хрена  он  не  думает!
Животные хотят есть, пить и... блин, размножаться! И я хочу того же! Все
хотят жить. Поэтому комар кусает меня, а я ем бифштекс. По-честному.
   - Да кто же вас упрекает в нечестности?  -  опять  попытался  встрять
Савелий  Сергеевич,  но  Толик  сделал  умоляющие  глаза,  и   Профессор
замолчал. Он еще не привык к шестаковским монологам "за жизнь".
   - Э... - Миша порылся в карманах,  достал  пачку  сигарет,  несколько
секунд  задумчиво  смотрел  на  нее,  потом  снова  убрал.   Продолжение
следовало:
   - Включаю тут недавно телек. Ежкин кот! Жуткая бабища хвастается, как
она мило животных защищает! И шубы  натуральные  не  носит,  и  мяса  не
ест... Потом сказали: оказывается, это Бриджит Бардо! Делать старой дуре
нечего! Хоть так, а на экран вылезла.  И  что?  Ладно,  фиг  с  ними,  с
шубами, хотя... насчет кроличьей ушанки я бы с  ней  поспорил...  А  вот
насчет мяса - извини-подвинься! Во-первых, я без мяса  ноги  протяну.  А
во-вторых - какого черта? Почему мне  корову  должно  быть  жальче,  чем
картошку? Растения - они ведь тоже живые? А, Профессор? Если морковка на
меня не глядит печальными глазами, значит, ничего, можно хавать?
   - Слушай, - не выдержал Толик,  -  ты  нас  совсем  запутал.  Бриджит
Бардо-то тут при чем?
   - Не знаю, - выдохся Миша, - просто не верю я им. От обжорства это  у
них, не от души...
   Все немного помолчали, а потом Мухин, похлопав глазами,  непонятно  к
чему задумчиво произнес:
   - А я читал, что в Китае самый большой деликатес  -  это  мозг  живой
обезьяны.
   И снова все промолчали, а Профессор заметно содрогнулся.
   Увлекшись разговором, все так и ехали вместе. Автоматически  пересели
на автобус, снова зашли в метро на "Лесной".
   - Муха, - съехидничал Шестаков уже на подъезде к "Чернышевской", - ты
это  по  рассеянности  так  далеко  заехал  или  кого-то  из  нас  домой
провожаешь?
   Толик покраснел как рак. Обычно он, ничуть не стесняясь, мог зарулить
к Мишке - и посидеть-поболтать, и поесть, да и переночевать. Но  сейчас,
видимо в присутствии СССР, Мухин ужасно засмущался  и  залепетал  что-то
невразумительное про забытые ключи, вредную соседку  и  чье-то  мусорное
ведро.  Следом  и  Профессор,  моментально  почувствовавший  неловкость,
зарделся и тоже забубнил какую-то светскую чепуху:
   - Толя, если вам... я подумал... негде ночевать...  У  меня,  правда,