жас.  Савка  впервые  понял,  почему   иногда   говорят:   липкий.   Он
действительно лип к рукам и щекам.  Невыносимо  страшно  было  повернуть
голову и посмотреть в угол, туда, где сидел Лешка. Вмиг  занемевшая  шея
не позволяла голове двигаться. Чтобы хоть  немного  отвлечься,  пришлось
старательно, сантиметр за  сантиметром,  рассматривать  свою  замотанную
ногу, одновременно отгоняя панические мысли о том, что  на  высоте  5000
метров над уровнем моря дорог для таких ног, вообще говоря, нет.  Искать
нас, наверное, ищут... Об этом думать можно. И даже в розовых тонах.  Но
и не забывать некоторых подробностей. О том, что мы с Лешкой пошли южным
траверсом, не знал никто. У Милки четвертого - день рождения. Мы  хотели
посвятить ей подвиг. Эх, Милка, не плясать нам  с  тобой  столь  любимый
нами и гонимый родным комсомолом шейк... Брось, брось, у нас в стране  -
отличные хирурги, починят ногу как миленькие... Зачем  же  они  все-таки
пошли на южный склон? Это был  их  собственный  экспромт,  их  риск,  их
непруха... их могила?.. Лешка...  Не  смей  туда  смотреть,  не  надо...
Окостеневшие шейные позвонки крепко удерживали голову, но  вот  глаза...
Одно  мимолетное  движение,  один   только   взгляд...   Сердце   бешено
заколотилось, безрассудно требуя дефицитного на такой высоте  кислорода.
Савка закричал  отчаянно,  как  ребенок,  которому  внезапно  в  темноте
сказали: "Гав!" Минуту, не меньше, он орал на одной ноте, рискуя порвать
голосовые связки. Наверное, где-то в подсознании он уже  давно  поверил,
что Лешка мертв и все Савкино ночное бдение  было  простым  человеческим
самообманом: страшно, ей-богу, страшно просидеть целую  ночь  наедине  с
покойником... Но ужас-то был не в этом.
   Мертвый Лешка сидел у стены, засунув руку за пазуху. И улыбался.
   Савелию оставалось полшага до  безумия.  Там,  снаружи,  вовсю  синел
день. Хотелось доползти до  оскаленной  пасти  выхода  и,  оттолкнувшись
хорошенько, махнуть в равнодушную синеву, чтобы  не  видеть,  НЕ  ВИДЕТЬ
этих широко раскрытых серых глаз и этой мертвой,  такой  живой  Лешкиной
улыбки... О! Он даже пополз, пополз и выглянул наружу.  И  увидел  своих
убийц. Они  стояли  вокруг,  покрытые  снегом,  изрезанные  черно-синими
тенями, с редкими клочьями ленивых облаков. А еще, трезвея от  хрусткого
морозного воздуха, Савка увидел Путь. Не самый простой и для человека со
здоровыми ногами. Но вполне проходимый.
   Небольшая скальная полочка тянулась влево  метров  на  пятнадцать,  а
потом  обрывалась  как  раз  над  хорошим,  пологим  склоном.  Пушистый,
свеженький снежок смягчит падение. Там невысоко, метра два.  Зато  потом
можно ползти...
   Стараясь не оборачиваться,  он  подтянул  к  себе  рюкзак.  Достал  и
аккуратно, не торопясь, привязал к ботинкам "кошки". Нашел шоколад и, не
чувствуя вкуса, сжевал две дольки. Низкий  потолок  пещеры  не  позволял
выпрямиться, поэтому Савелий еще не знал, сумеет  ли  стоять  на  ногах.
Хорошо, что цел ледоруб. Хорошо, что у него  крепкие  руки.  Если  вдруг
откажут ноги, он будет цепляться руками... Последние сомнения еще грызли
его. Там, позади, остается Лешка. Не могло быть и речи, чтобы тащить его
за собой. Тогда что? Запомнить хорошенько  эту  ледяную  пещеру,  прийти
сюда со спасателями, забрать, обязательно забрать  его  отсюда.  Нельзя,
чтобы он навечно остался сидеть здесь и улыбаться...
   - Прощай, Лешка, - прохрипел он и устыдился собственного голоса.
   Все. Пора.
   Савка аккуратно оббил все тонкие ледяные корки у выхода, сел на край,
свесив ноги в пропасть. Оставалось придумать, как  попасть  на  заветную
полочку. Для крепкого парня с целыми тренированными ногами, каким он был
сутки назад, это было бы запросто. Но не сейчас.
   Сзади послышался шорох.
   Цепенея от ужаса, он собрал все силы и прыгнул влево...
   Шестаков  появился  в  конторе  буквально  через  пять  минут   после
сердитого звонка СССР. Смущенный и испуганный  Мухин  все  еще  топтался
около телефона.
   - Хорошо, что ты пришел, а то я тебе уже домой звоню.
   - Зачем? Я же сказал: буду в девять тридцать. - Не  обращая  внимания
на взволнованного Толика, Миша снял куртку,  что-то  напевая,  прошел  в
комнату, мельком глянув на себя в зеркало. После  недоразумения  с  Юрой
стало традицией - каждое утро проверять, как заживают синяки, полученные
в процессе общения с петуховскими инициативными сотрудниками.
   Заняв центральную выемку на диване, Шестаков с удовольствием  закурил
и лишь после этого соизволил заметить:
   - Проблемы, Муха?
   - СССР только что звонил. Ужасно сердился на нас из-за газеты.
   - Какой газеты?
   - Ну, этой, которую Носатая нам сосватала...
   - "Носатая - сосватала". Муха, да  ты  просто  -  поэт-новатор!  -  У
Шестакова было хорошее настроение.
   - Мишка, он очень просил тебя позвонить, как только придешь.
   - Просил - позвоню, - покладисто согласился Миша и, приговаривая  про
себя: "... утром деньги - днем стулья...",  вышел  в  коридор.  -  Алло!
Здрасьте, девушка! Академика Струмова-Рылеева, будьте добры, к аппарату!
- Прикрыв рукой трубку, подмигнул Мухину:
   - Танечка твоя подошла.
   - Почему это моя? - покраснел Толик.
   - Да! - Лицо Мишки вдруг закаменело. -  Нет,  Шестаков.  Что?  Сейчас
будем! - Он резко бросил трубку, задумался на долю  секунды,  скривился,
как от зубной боли, и кинулся к входной двери, на ходу приказав Мухину:
   - Живо за мной. Там с Профессором какая-то фигня.
   - Какая? - В первый момент Толик испугался не за СССР,  а  тому,  как
быстро и страшно изменилось Мишине лицо.
   - Я сказал: живо давай.
   Наверное, так бывает только в кино.
   Выскочив из конторы и забежав за  угол  точно  такой  же  обшарпанной
пятиэтажки, Толик автоматически поднял голову. Окна  СССР  на  четвертом
этаже Института выходили как раз сюда, на проспект.
   - Мишка, смотри! - неестественным шепотом заорал Мухин.
   Но Шестаков все уже увидел сам.
   Савелий Сергеевич сидел на своем окне, свесив ноги на улицу.
   Женщина на вахте привстала и попыталась было вякнуть  "Пропуск!",  но
грозное Мишкино "Милиция!" живо усадило ее на место.
   Перепрыгивая через две ступеньки, Толик несся по  лестнице  вслед  за
Шестаковым и больше всего боялся, что сейчас в  лаборатории  они  увидят
пустое окно.
   У  комнаты  Профессора,  почти  в  дверях,  стоял  мэнээс  Малинин  с
пробиркой в руках и открытым ртом.  Рядом  привалилась  к  косяку  Таня.
Глаза у нее были такие же, как у мэнээса Малинина, но рот она  закрывала
ладошкой.
   Шестакову  пришлось  довольно  сильно   пихнуть   Малинина,   который
загораживал вход. СССР сидел на окне. Таня убрала руки от  лица  и  явно
собиралась закричать.
   - Тихо! - таким же страшным шепотом, как недавно Мухин, крикнул Миша,
схватил девушку за плечи, мягко, но сильно  толкнул  в  сторону  Толика.
Таня  покорно  уткнулась  Мухину  в  грудь,   отчего   тот   моментально
растерялся.
   Раздумывать  было  некогда.  В  несколько  бесшумных   прыжков   Миша
преодолел  комнату,  моля  только  о  том,  чтобы  не  задеть  ненароком
какую-нибудь  стекляшку.  Профессор  на  окне  опасно  качнулся,   когда
Шестаков  был  буквально  в  двух  метрах   от   него.   Ни   на   какие
профессиональные захваты времени не оставалось.
   Миша прыгнул, тривиальнейшим образом  рванув  Савелия  Сергеевича  за
шкирку.
   Послышался треск. Профессор что-то сдавленно крикнул, взмахнул руками
и  рухнул  навзничь  на  Шестакова.  Несколько  секунд  никто   не   мог
пошевелиться. В наступившей тишине было слышно, как долго-долго  катится
куда-то оторванная пуговица.
   Объективно говоря, все  могло  кончиться  не  так  уж  и  мило.  Удар
затылком при падении даже с высоты подоконнику грозит серьезной  травмой
позвоночника.  Слава  Богу,  Шестаков  прекрасно  самортизировал   полет
Профессора, сильно при этом ударившись копчиком об пол.
   - У, черт! - с непередаваемым выражением произнес  Миша,  спихивая  с
себя тяжелого и костлявого Профессора. -  Можно  выдохнуть,  -  небрежно
бросил он застывшим в дверях Тане, Толику и мэнээсу Малинину. - Мухин! -
чуть громче позвал он. - Девушку МОЖНО отпустить.
   Все сразу засуетились, затолкались, подбежали к Профессору. Он  лежал
на боку, порванный  халат  закрывал  голову.  Савелий  Сергеевич  был  в
глубоком обмороке.
   - Нашатырь? - полуспросил-полуприказал Шестаков Тане. -  "Скорую",  -
приказал мэнээсу Малинину. - Голову ему держи! - рявкнул Мухину.
   В  коридоре  уже  хлопали  дверями  и  гомонили.  "Кто  кричал?   Что
случилось? "Скорую"? Кому плохо? Пустите, я посмотрю!"
   - Смотреть здесь, товарищи, нечего,  -  хорошо  поставленным  голосом
Глеба Жеглова произнес Шестаков, выходя из комнаты. - Савелию Сергеевичу
ПЛОХО С СЕРДЦЕМ. - Последние слова он произнес с нажимом, глядя в  глаза
мэнээсу Малинину.
   - У меня есть нитроглицерин! - сказал кто-то.
   - Спасибо, пока не надо. "Скорая" сама во всем разберется. - Шестаков
вернулся в комнату.
   - А вы кто такой? - спросили сзади. Но дверь уже была закрыта.
   Савелий Сергеевич лежал на  полу,  вяло  отмахиваясь  от  пузырька  с
нашатырем, который ему совала под нос Таня.
   - Вот что, и Таня и Муха, -  твердо  начал  Миша,  -  сейчас  приедет
"скорая". Ни слова про окно, ясно? Скажите просто: стоял, упал.
   - Очнулся - гипс, - тупо выговорил Толик.
   - Не смешно, - строго одернул его Шестаков и присел около СССР. -  Вы
меня слышите, Савелий Сергеевич?
   Профессор водил по сторонам мутным взглядом, судя по  всему,  еще  не
фиксируя окружающие предметы.  Таня  сидела  рядом  с  ним  на  коленях.
Вначале Миша заметил трогательную дырку у нее на коленке и только  потом
обратил внимание, что девушку колотит крупная дрожь. Не долго  думая  он
крепко обнял Таню за плечи. "Господи, как птенец", - подумал Миша, такая
она была маленькая и теплая, с легкими пушистыми волосами,  которые  тут
же защекотали ему щеку.
   Таня Звонцова, девушка, известная всей лаборатории строгими  нравами,
совершенно спокойно отнеслась к тому, что за  последние  пять  минут  ее
обнимает   уже   второй   посторонний   мужчина.   Она   лишь    коротко
вздохнула-всхлипнула и почти сразу перестала дрожать.
   В комнату вошли двое в белых халатах. Шестаков уже собирался гаркнуть
на них, чтобы выметались, но вовремя увидел  у  одного  из  них  большой
докторский чемодан. "Живо домчали!" - удивился он.
   Один  из  врачей  наклонился  над   лежащим   Савелием   Сергеевичем,
профессионально цапнул пульс, выпрямился и спросил:
   - Его можно куда-нибудь переложить? Почему он у вас на полу?
   Миша потер ушибленный копчик:
   - Упал немного. Врач потянул носом:
   - Нашатырь? Он сознание терял?
   - Да.
   - Вы знаете, можно к завлабу в кабинет отнести,  там  диван  есть!  -
радостно сообщила Таня.
   - Ну так несите... - сказал тот, что с  чемоданом.  Шестаков  тут  же
узнал  свой  собственный,   казенно-равнодушный   стиль:   "Потерпевший,
отойдите в  сторону...  Не  трогайте  нож  руками...  Покажите,  где  вы
стояли..." Не хватает нам пока душевной теплоты.
   Савелия Сергеевича довольно неуклюже перенесли в  кабинет  завлаба  и
положили  на  короткий  диван.  После  чего  задали  несколько   деловых
вопросов, типа: "Алкоголем  злоупотребляем?"  или  "Сердце  беспокоит?",
заполнили  какие-то  бумаги,   предложили   госпитализацию,   равнодушно
выслушали отказ, сделали укол и уехали.
   В  лаборатории  устанавливался  порядок.  Некоторые  сотрудники   еще
прибегали,  испуганно  заглядывали  в  кабинет,  но,  увидев  живого   и
невредимого  СССР,  приветливо  машущего  рукой   с   дивана,   спокойно
расходились по местам.
   - Ну, а теперь, Савелий Сергеевич, - подытожил Шестаков, разливая  по
химстаканам остатки завлабовского коньяка, - расскажите нам по  порядку:
как вы оказались на окне. Надеюсь, не из-за дурацкой  статьи  в  газете?
Мухин сказал, вы рассердились очень?
   Савелий Сергеевич не отвечал. От укола "скорой" или от  коньяка  лицо
его порозовело, но соображал он, видимо, еще с трудом.
   - Извините, пожалуйста, Ми... ха... ил, - с трудом выговорила Таня  и
покраснела, - а почему нельзя было говорить "скорой" про окно?
   - Видите ли, Та...  ня,  -  так  же  запнувшись,  мягко  объяснил  ей
Шестаков, - если бы мы сказали, что человек сидит  на  четвертом  этаже,
ногами на улицу, и вот-вот ахнется вниз, приехала бы  со-о-овсем  другая
бригада...
   Замечено, что первым делом влюбленным начинают мешать их  собственные
имена. Миша и Таня еще не понимали, что  с  ними  случилось,  а  Мухина,
человека тонкой душевной организации, уже раздирала ревность.
   - Постойте, наконец, - подал голос СССР, - почему вы все говорите про
какое-то окно?
   - Как - почему?  Мишка  же  вас  в  последний  момент  успел  с  окна
сдернуть! - удивился Толик.
   - Меня? - Профессор обвел взглядом сидящих  вокруг.  Ему  показалось,
что его разыгрывают.
   - Вас, вас, -  раздраженно  подтвердил  Шестаков.  -  Постарайтесь-ка
вспомнить, как вас туда занесло? Вспоминайте, вспоминайте. Вы говорили с
Мухиным по телефону примерно в... девять  двадцать,  так,  Муха?  Сильно
сердились, но были еще в сознании.
   - Да, да, я рядом стояла, - подтвердила Таня, не сводя с Миши сияющих
глаз.
   - Та-ак. А  уже  в  девять  тридцать  две,  когда  я  перезванивал  в
лабораторию, Таня  сказала,  что  с  вами  что-то  неладно.  Мы  тут  же
выскочили с Мухой и увидели  вас  сидящим  на  окне.  Спрашивается:  что
произошло за десять минут - с девяти двадцати до девяти тридцати?
   - Что? - СССР нахмурился. - Да ничего вроде особенного...  Я  положил
трубку, пошел к себе... - Он задумался.
   - Может, на месте будет легче вспомнить? Вы как, встать уже можете? -
предложил Шестаков.
   - Следственный эксперимент? - понимающе выдохнула Таня.
   Шестаков ответил  ей  такой  умопомрачительной  улыбкой,  что  Мухину
захотелось немедленно выйти из  комнаты,  уйти  далеко-далеко,  а  может
быть, даже броситься под трамвай.
   Толкаясь и наступая друг другу на ноги, все вывалились в коридор.
   - Да говорю вам, все было, как обычно...
   - Вы себя хорошо чувствовали? - на всякий случай спросил Миша.
   - Да, совершенно. То есть я был рассержен, но и только... - Такой  же
нескладной гурьбой все вошли в комнату Профессора. - Вот здесь я  сел...
нет, вначале я разорвал газету, вот она в мусорном ведре  валяется...  -
СССР  немного  смущенно  указал  на   ведро.   -   Потом   с   Матильдой
поздоровался... Нет, вначале надел халат... - Профессор, как сомнамбула,
двигался по комнате. Внезапно он остановился, надолго задумался и  вдруг
с диким криком рванулся к двери  "бокса".  "Все.  Съехал  с  катушек,  -
подумал Шестаков. - Сейчас в другое окно сиганет".
   Но Савелий Сергеевич никуда бросаться  не  собирался.  Он  с  треском
захлопнул дверь "бокса" и повернулся,  став  к  ней  спиной.  Глаза  его
горели.
   - Я все понял, - сказал он страшным голосом Отелло из последнего акта
одноименной трагедии. - Теперь у  нас  в  руках  все  доказательства.  -
Окружающие терпеливо ждали продолжения. - Миша! Толик! По крайней  мере,
один из Мотиных крысят обладает способностью вызывать галлюцинации!!!
   - Оп-па! - Шестаков сильно ударил рукой по столу - Выходит, нашу Мотю
тогда в метро не случайный  самец...  -  От  продолжения  Мишу  удержало
присутствие Тани.
   - Вот именно! Крысята получили эту способность по  наследству!  Какая
удача! - Истинный ученый, Профессор уже напрочь  забыл,  что  эта  самая
удача чуть не стала причиной его прыжка с четвертого этажа. - Ну что  ж,
остальное, как говорится, дело техники! - СССР все еще  стоял  спиной  к
двери "бокса". Вот он нахмурился. - Гм, гм, гм, но две проблемы  тем  не
менее остаются.
   - Какие проблемы? - спросил Толик.
   - Две, - рассеянно повторил Профессор. - Техническая и этическая.
   Шестаков  с  Мухиным  недоуменно  смотрели  на  него.  Наконец   Миша
произнес, пожав плечами:
   - Ну, положим, с технической - это я понимаю. Этих  гаденышей  нельзя
просто так в руки взять. А вот чего тут этического - не пойму.
   Савелий Сергеевич повернулся и задумчиво посмотрел сквозь  стеклянную
дверь на счастливую Матильду. Она безмятежно хлопотала в гнезде,  что-то
поправляя, подтыкая и прихорашивая.
   - Ну-у, так, начина-ается! - Шестаков  широкими  шагами  прошелся  по
комнате, засунув руки в карманы. - Сейчас начнутся  сопли,  и  слезы,  и
нюни, и всякие сомнения!
   Таня тихо села в уголок, переводя вопросительный  взгляд  с  Миши  на
Савелия Сергеевича и обратно, не произнося ни слова. Мухин  почувствовал
себя  совершенно  задвинутым  в  угол  и  предпринял  последнюю  попытку
отвоевать девушку.
   - Не будь таким извергом, Мишка,  -  укоризненно  заметил  он,  -  ты
прекрасно понимаешь, что имеет в виду Савелий Сергеевич...
   - "И какая же мать согласится отдать своего дорогого  крысенка..."  -
саркастически  процитировал  Шестаков.  -  Слушай,  Муха,  а  ты   когда
антигриппин пьешь - плачешь?
   - При чем тут антигриппин? - спросил Мухин, чувствуя подвох.
   - Так ты же вирусов внутри себя убиваешь! Садист!
   В углу неожиданно захохотала Таня.  Красный  как  рак,  Толик  сделал
последнюю попытку:
   - Элементарный гуманизм...
   - Брось, не дави терминами, я это на первом курсе  -  сдал  и  забыл.
Гуманизм здесь со-вер-шен-но ни при чем,  -  раздельно  сказал  Миша.  И
назидательно добавил:
   - А вот крысизма еще никто не придумал.
   СССР  задумчиво  кивал  головой.  За  стеклом  в  "боксе"  ничего  не
подозревающая Матильда безмятежно занималась детенышами. Таня  улыбалась
Мише.
   - Ну, хорошо, хорошо, - сдался Мухин. - Не будем больше обсуждать эту
проблему.  Перейдем  к  технической.  Как  вы  собираетесь  работать   с
крысятами?
   - Для  этого  существует  вытяжной  шкаф,  -  ласково,  как  ребенку,
объяснил ему Профессор. - А вот для переноски я бы, например, попробовал
использовать противогаз. Миша, вы не могли бы найти для меня противогаз?
   - Нет проблем, Савелий  Сергеевич.  Хоть  сейчас.  У  нас  в  "дыре",
простите, в штабе стоит целый ящик. Вы свой размер помните?
   - Размер? Господи, - сокрушенно всплеснул руками СССР, - не помню.  А
ведь знал, знал когда-то. На гражданской обороне...
   - Ничего страшного, что-нибудь придумаем. - Шестаков подошел  к  Тане
и, глядя на ее светлую макушку, предложил:
   - Мы сейчас сделаем вот как: вы с Толиком посидите здесь, посторожите
крысят. Чтобы никто больше по карнизам не ходил. А мы с Таней сходим  за
противогазом. Лады?
   - Противогаз, он,  конечно,  тяжелее  коровы,  его  одному  никак  не
донести, - язвительно прошипел  Толик,  но  никто  не  обратил  на  него
внимания.
   "И какой он, к черту, Рэмбо? - в отчаянии думал Мухин, стоя у окна  и
наблюдая, как Миша с Таней переходят улицу. - Ниже меня ростом. И тощее.
И нос у него перебит". Толик чуть ногти  не  грыз  от  досады.  Опять  в
очередной раз очередная девушка  предпочла  грубого,  не  всегда  гладко
выбритого Шестакова  воспитанному  русоволосому  красавцу  Мухину.  Нет,
первым делом они все Толика, конечно, замечают. Это объективно. Но стоит
только этому разгильдяю Шестакову открыть рот, или закурить,  по-своему,
по-пижонски, чуть щуря правый глаз, или просто -  улыбнуться...  И  все.
Прет из него этот проклятый мужицкий шарм, благодаря которому,  наверное
еще в доисторические времена, первобытные предки Миши Шестакова  уводили
из-под носа у предков же Толи Мухина прекрасных мохнатых подруг...  "Ну,
ничего, - подумал Толик, - чай, наши тоже не вымерли. Пробьемся".
   - Какая славная пара, - раздался у него над ухом голос  СССР.  Добрый
Савелий Сергеевич не понимал страданий Толика.
   - Угу, - невнятно отозвался Мухин и решил переменить тему  -  Савелий
Сергеевич, а все-таки что же вы такое увидели? Если не секрет,  конечно,
- быстро добавил он, стараясь не поставить  интеллигентного  человека  в
неловк