ое положение. Честно говоря, Мухину  рядом  с  Профессором  всегда
как-то легче дышалось. Савелий Сергеевич умел интересно рассказывать,  а
мог и долго внимательно слушать, он не пил водку из граненых стаканов  и
не закусывал коньяк кислой  капустой,  с  ним  можно  было  безбоязненно
цитировать Рабле и Бабеля, не натыкаясь на восхищенное: "Сам  придумал?"
Мухин рассердился на себя  за  такие  мысли.  Ведь,  с  другой  стороны,
совершенно не факт, что Толик смог бы... а даже  наоборот  -  совершенно
точно, что не смог вот так, как Мишка, с ходу прыгнуть  и  спасти  СССР.
Это уже гораздо глубже,  с  пеленок,  с  младенчества:  не  вытирай  нос
руками, не ругайся, читай больше, нельзя бить людей...
   Савелий Сергеевич продолжал задумчиво смотреть на улицу.
   - Это отсюда я собирался... прыгать?
   - Да.
   -  А  там,  где  я  был...  в  моей  галлюцинации  здесь  был  выход,
спасение...
   - Правда?
   Профессор кивнул.
   - Вот видите, Толя, оказывается, я тоже - волевой и цельный  человек,
и, оказывается, в моем  прошлом  тоже  есть  большой  страх.  -  Савелий
Сергеевич  потер  виски.  -  Теперь   я   понимаю,   что   спровоцировал
галлюцинацию сам, открыв холодильник. Галлюциноген  заработал,  ощущение
холода вызвало воспоминание...
   - Извините, если вам неприятно...
   - Нет, нет, Толя,  "неприятно"  -  совершенно  неподходящее  слово  в
данной ситуации. - СССР отошел от окна и сел на стул. - Когда  я  учился
на четвертом курсе, у меня погиб друг. Тоже альпинист. Алеша  Скальский.
Представляете, какая подходящая фамилия для  альпиниста?  Я  просидел  с
ним, мертвым, ночь в ледяной пещере. Потом нас нашли. У меня были сильно
обморожены ноги, сложный перелом. Врачам удалось спасти только одну.
   - Как это? - Мухин ошарашенно смотрел на Профессора.
   - Вместо левой ноги у меня протез. - Савелий Сергеевич сказал это так
просто, что Мухин поежился. - Ничего страшного, Толя, все уже позади.
   Через час пятеро будущих жертв  науки  пищали  в  вытяжном  шкафу,  а
ошалевшая Матильда носилась по  полу,  не  обращая  внимания  на  робкие
попытки Савелия Сергеевича ее утешить.
   - И как вы теперь? - спросил Шестаков у Профессора.
   - Буду резать, - мрачно ответил тот. - И искать. Миша  несколько  раз
пружинисто прошелся по комнате, а потом скомандовал Мухину:
   - Все, Муха, пошли. Савелий Сергеевич и  так  сегодня  напереживался.
Дадим человеку отдохнуть от нас. - И, выходя, быстро  и  весело  шепнул,
наклонившись к Тане:
   - Я очень рад, что мне не надо задавать вам одного пошлого вопроса.
   - Какого? - таким же заговорщическим шепотом спросила девушка.
   - Дадите телефончик?
 
Глава восьмая 
МИША 
 
   Крысы продвигались по тоннелю неспешно, но  уверенно.  Начиналось  их
время. Несколько часов под землей будет тихо. Огромные грохочущие поезда
до утра простоят в тупиках, люди отправятся спать. А  те  немногие,  что
остаются здесь на ночь, не будут надоедать своей суетой.
   Вот. Знакомый запах. Запах человечьей еды. Настоящей, без отравы.
   Несколько вожаков, выстроившись треугольником, неслышно  двинулись  к
ступенькам. Чуть поодаль остановились самки. Носы их  жадно  шевелились,
рот наполнялся слюной. Они нетерпеливо переступали лапами -  в  ожидании
добычи.
   - Здорово, Гмыза! - громко поздоровался Шестаков, входя  в  подсобку.
Там никого не было, только где-то далеко в коридоре звякали железками. -
Гмыза! - повторил он громче. - Встречай гостей!
   - А... - неопределенно протянул Витек, входя. - Здорово.
   За последний месяц его отношение к Шестакову претерпело такие сильные
изменения, что Витек начал всерьез  задумываться  -  можно  ли  называть
строгого начальника "Выборгских крысоловов" просто "Мишкой".
   Следом  за  Шестаковым  вошел  Толик.  Если  бы  Витек   Гмыза   имел
обыкновение  читать  на  досуге  шедевры  мировой  литературы  и  иногда
позволял себе литературные  сравнения,  он  бы  ни  за  что  не  сравнил
Шестакова с Дон-Кихотом, но, несомненно, отметил бы  громадное  сходство
Мухина с Санчо Пансой.
   Поглядев зачем-то Толику за спину,  Гмыза  выждал  несколько  секунд,
нерешительно прокашлялся и спросил Шестакова:
   - А эти, ваши молодцы, сегодня не придут?
   - Не-е, - Миша сел на стул по-домашнему, вытянув ноги, -  выходной  у
них сегодня.
   Гмыза поморгал белесыми ресницами. Он  думал.  Казалось:  прислушайся
хорошенько - и услышишь, как поскрипывают его мозги.
   - Выходной? Так ведь вроде  не  воскресенье...  Че,  может,  праздник
какой, а я не знаю?
   - Праздник, праздник, да только не про тебя.  -  Шестаков  достал  из
кармана пачку сигарет и положил на стол. Сейчас он страшно нравился  сам
себе. - Иди ко мне в "Крысоловы", будут и у тебя выходные...
   - А премии даешь? - жадно спросил Гмыза.
   - Зависит от улова. - Миша старался не улыбаться. - Вот, например, во
вторник прошлый ребята на "Академической" от-тлично поработали, план  на
сто пять с половиной процентов выполнили, - Витек слушал, вытянув шею, -
так я им сразу - два ящика пива выкатил.
   Гмыза выдохнул разочарованно:
   - Пи-иво... А наличными не даешь?
   - Даю, - весело согласился Шестаков. - Да ты не  раздумывай,  Грымза,
дело верное! Да и поздно тебе раздумывать... В историю ты уже попал.
   - В какую такую историю?
   - Муха, покажи ему, - попросил Шестаков. Сам же он закурил,  встал  и
начал прохаживаться по комнате, напевая что-то себе под  нос  и  пытаясь
изобразить чечетку.
   - Вот. Прямо на первой полосе, - сказал Толик, подавая Витьке  свежий
номер "Часа пик". Миша, щурясь от дыма, наблюдал за Гмызой.
   Под крупным заголовком "А мы  не  брезгливые!"  помещался  темноватый
снимок второй бригады "Выборгских крысоловов". Шестаков настаивал, чтобы
группу сфотографировали прямо перед выходом в тоннели. По этому поводу у
него даже вышел небольшой спор с фотографом и корреспондентом. Газетчики
требовали антуража,  подвигов,  "крутых  ребят"  на  фоне  убитых  крыс.
Шестаков стоял твердо: или "до работы",  или  никак.  Ребята  на  снимке
стояли веселой толпой, неловко засунув руки в  карманы,  и  улыбались  в
объектив. Откуда-то сбоку таращил глаза застигнутый врасплох Гмыза.
   - Это я, что ли?
   - Ты. Нравится?
   - Ух ты... - Витьку раздирали самые противоречивые чувства. И щенячий
восторг при собственной физиономии в настоящей газете. И тихая паника: а
вдруг маманя увидит? И действительно  решит,  что  ее  родной,  скромный
сынок Витя - один из этих, небрезгливых. Да в общем нет, сомнительно, до
ихнего захолустья такие газеты не  доходят.  Туда  и  "СПИД-ИНФО"  через
полгода в лучшем случае добирается...
   - Чего?
   Мишка, оказывается, два раза что-то спрашивал.
   - Ключ, говорю, от четвертой комнаты дай! А потом мечтай дальше.
   - О чем это я мечтаю? - рассеянно спросил Витек, подавая ключ.
   - Ну, не знаю, о письмах поклонниц, наверное.
   - А что, вот если вот так, фотография в газете - могут написать?
   - Конечно!
   - Хм, а адрес откуда берут?
   - Темный ты, Гмыза. Они же в адрес редакции пишут. - Шестаков стал  в
позу и с надрывом продекламировал:
   - "Здравствуй, дорогая редакция! Пишу тебе в первый раз,  потому  что
влюбилась без памяти в парня, который у вас в углу  фотографии,  которая
напечатана в номере... - Миша заглянул Гмызе через плечо, - от  двадцать
третьего мая. Прошу тебя, дорогая редакция, передайте ему,  что  я  жить
без него не могу и не  сплю  уже  третьи  сутки..."  -  Голос  Шестакова
дрогнул, Мухин затрясся от смеха, привалившись к стене, и Витька наконец
очнулся:
   - Ох, ну и трепло же ты, Шестаков!
   - Почему трепло? Ты "Семь невест ефрейтора Збруева" смотрел?
   Витек предпочел  не  продолжать  разговор  о  поклонницах.  Результат
подобных  шестаковских  "подколок",  особенно  под  хорошее  настроение,
известен заранее: нахохмит, набузит, натолкает полные уши лапши и уйдет.
А ты сиди - дурак дураком, как помоями облитый.
   Шестаков мельком взглянул на часы:
   - Муха, сходи глянь, может, пришли уже, их встретить надо.
   Гмыза моментально навострил уши.
   - Кого это встречать? - глянул вправо, на полку. Чрезвычайно грязный,
захватанный руками будильник показывал без  четверти  час.  Ночи,  прошу
заметить. - Вы чего это приперлись в такую познь?
   - Фу, Грымза, - Шестаков  поморщился,  -  как  можно  говорить  своим
коллегам "приперлись"?
   - Какой ты мне, на фиг, коллега? - почему-то разозлившись, огрызнулся
Витек. - И зачем тебе ключ от четвертой?
   Вот оно, самое сильное  качество  Шестакова.  Другой  бы  прицепился,
завелся, слово за слово, поговорили бы, как мужик с мужиком, в смысле  -
как равный с равным. А этот - нет. Глянул весело и небрежно, ни словечка
не сказал, крутанул на пальце ключ и вышел. И вот, вроде бы не унизил...
Слава Богу, нет в Мишке ничего от чистоплюя-интеллигента, который,  даже
если  и  сядет  с  тобой  в  рваных  штанах  -  водку  трескать,   матом
разговаривать, - все равно глядит не по-нашенски, будто  тайну  какую-то
знает, а тебе ни в жисть не скажет... Нет, не унизил.  Просто  на  место
поставил. Ну и силища...
   Вот и объявилась причина Мишкиного хорошего настроения. Двое  крепких
ребятишек в одинаковых черных джинсах и скромных серых курточках  ("Эге,
курточки-то на пол-лимона тянут!"  -  смекнул  опытный  Гмыза,  любивший
потолкаться по магазинам)  втащили  в  коридор  длинный  ящик  с  яркими
надписями не по-русски.
   - Сюда, мужики, - распорядился Шестаков, открывая четвертую  комнату.
В общем, и комнатой ее назвать - сильно польстить. Так,  чулан  пыльный,
два на три. Раньше спецуху здесь держали, инструмент кое-какой. А сейчас
никому и дела нет, что там валяется, даром что дверь  крепкая  да  замок
целый.
   Гмыза,  вытянув  шею,  следил  за  диковинным  ящиком  и  умирал   от
любопытства. Его небогатая  фантазия,  изрядно  попорченная  общением  с
цивилизацией, выдавала версии - одна другой страшнее.
   Шестаков  о  чем-то  коротко  поговорил   с   одинаковыми   ребятами,
попрощался, кивнул Мухину: проводи. Потом обернулся,  увидел  любопытную
рожу Витьки, предложил, подмигув:
   - Ну что, Грымза, сам угадаешь, что здесь, или мне сказать,  до  чего
ты додумался?
   Гмыза неопределенно пожал плечами.  Не  мог  же  он,  в  самом  деле,
признаться Шестакову, что именно такой ящик видел в цирке, в 1976  году,
когда  приезжал  с  отцом  в  Ленинград  на  экскурсию.  Очень  красивую
тетеньку, всю в ажурных колготках и блестках, положили в  этот  ящик,  а
потом распилили двуручной пилой. Маленький  Витя  Гмыза  не  спал  после
этого две ночи, несмотря даже на то, что тетеньку почти сразу  вынули  и
она оказалась живой и невредимой.
   - Небось думаешь, баба здесь? - заржал наглый  Шестаков.  Но,  увидев
обиженное Витькино лицо, сразу перестал:
   - Ладно, ладно, не буду больше. - Мишино великодушие сегодня не знало
границ. - Иди, покажу, чего притащили. -  Он  небрежно  сорвал  мудреные
защелки и откинул крышку.
   Шестаков, конечно, предполагал, что Витька удивится. Но такой реакции
предвидеть не мог.
   Гмыза осел на пол и схватился руками за горло, как будто его  душили.
В глазах его стоял ужас.
   - Эй, Гмыза, ты что? Муха, помоги! - крикнул Миша вошедшему Толику. -
Вот чудила...
   Вдвоем они растолкали обалдевшего Витьку, отвели в подсобку и усадили
на стул.
   - Чего это с ним? - спросил Толик.
   - Понятия не имею.  Увидел  ружья  и  свалился.  Вить,  ты  чего  так
испугался? Оружия никогда не видел?
   Повороты и извивы логики, конечно, непредсказуемы, особенно если дело
касается такого неординарного идиота, как Гмыза. Через пятнадцать минут,
когда Витек уже мог впопад  отвечать  на  элементарные  вопросы,  Толику
удалось, воспользовавшись отлучкой Шестакова, вытянуть из Гмызы, что  же
его так напугало.
   Оказывается, наш впечатлительный  друг,  наслушавшись  и  начитавшись
всяких  страхов,  решил,  что  под  вывеской  (он  так  и  сказал:  "под
вывеской"!)    "Выборгских    крысоловов"    скрывается    международная
террористическая банда. Почему именно международная - объяснить не смог.
А ящик с ружьями стал, что называется, финальным  аккордом  в  Витькиных
подозрениях.
   Ситуация получалась предурацкая. Глупо до невозможности. Но и  смешно
до икоты. Кое-что из серии про тупого ежика, который полез спину чесать,
да лапу наколол.
   Уже в следующий момент Толик похолодел, представив, что  будет,  если
такого  напуганного  ежика  выпустить  в  люди.  Как  законопослушный  и
бдительный гражданин, он, очевидно, направит свои шаги в соответствующую
организацию, где и забьет тревогу. И тут  уж  -  хрен  знает,  как  дело
обернется. Мухин, если честно, даже приблизительно не знал, сколько и  в
чьи лапы дадено, чтобы "Крысоловы" спокойно занимались  своим  делом.  И
если теперь вокруг них поднимется вот такой вот неприятный шум  -  денег
может и не хватить... Хотя... Если у нас "КамАЗы" с оружием запросто  по
дорогам  разъезжают,  то  почему  бы  и  международной  террористической
организации на досуге в крыс не пострелять?
   Но рисковать все-таки не стоило. А значит, предстояло убедить  нашего
ежика в том, что мы - простые, свои в доску ребята, бомбы в детские сады
не подкладываем, в президента мелкой дробью стрелять не собираемся.
   Все решилось проще.
   Вернувшийся Шестаков выслушал смущенного Мухина, глянул  на  все  еще
ошалевшего Гмызу,  несколько  секунд  переваривал  услышанное,  а  потом
привалился к стене и стал хохотать. Он ржал, как дикий мустанг при  виде
пони.  Через  пять  минут,  чуть  отдышавшись  и   вытерев   слезы,   он
сочувственно посмотрел на Витьку и проникновенно сказал:
   - Знаешь, Грымза, даже если бы вдруг я действительно  решил  заняться
таким специальным промыслом, как международный терроризм, - тут он снова
всхлипнул от смеха, - я бы  никогда  не  посвятил  в  свои  дела  такого
кондового кретина, как ты.
   - А чего-о-о? - гнусным голосом завопил Витька, моментально  переходя
в наступление. - Чего обзываться-то?! Шибко умные вы  все  тут!  Вам  бы
лишь бы простого человека мордой в грязь ткнуть! Подумаешь, городские!
   - Дурак ты, Гмыза,  -  с  усталой  интонацией  ночной  няни  произнес
Шестаков. - Никто тебя никуда не  тыкает.  И  ты  тут  свои  саратовские
страдания не разводи. Здесь конфликт города и деревни ни при чем.  Здесь
другое...  -  Шестаков  выдержал  красивую   паузу.   Притихший   Витька
внимательно слушал. Любая складная речь действовала на него, как дудочка
на кобру. - Михаил Васильевич вообще пешком в Питер из деревни пришел, а
до академиков дослужился...
   - Какой Михаил Васильевич? - удивился Витька.
   - Ломоносов, - басом вставил Мухин,  жадно  ловивший  каждое  Мишкино
слово. Он, словно первоклассник, внимал очередному  уроку  жизни  -  как
корректно и аргументирование объяснить человеку, что он - кретин.
   - Ну и что, что Ломоносов?
   - А ничего. - Голос Шестакова  потерял  задушевность.  -  Никому  нет
дела, из какого Крыжополя ты приехал, на лбу у тебя это не  написано.  А
вот если ты, падла, уже восемь лет в столице  живешь,  а  по-прежнему  в
рукав сморкаешься и навозом от тебя все еще попахивает...
   - А... - начал было Витек, но Миша продолжал, не повышая голоса:
   - Значит, дело в тебе самом. И деревня родная здесь ни при чем.
   Наступила хорошая  театральная  пауза.  Действующие  лица  обдумывали
предыдущий монолог и готовили следующие реплики. Шестаков выдержал паузу
до последней секунд очки и начал рассказывать добрым голосом:
   - Я когда еще маленьким был, мы тогда  в  коммуналке  жили...  У  нас
соседка была, из деревни. Неграмотная, как тумбочка. И  не  старая  еще,
симпатичная, румяная такая. Замуж за городского вышла.  Примерно  раз  в
полгода  моя  мама  ей  под   диктовку   письмо   писала,   в   деревню,
родственникам. Сама-то эта тетка так  грамоту  и  не  осилила.  Ну,  как
водится, пять страниц приветов, "живу я хорошо", и так далее... А  потом
эта тетка сама письмо в ящик носила опускать. Так - поверишь?  -  каждый
раз в ящик "Спортлото" опускала!
   - Ты это к чему? - подозрительно спросил успокоившийся было Гмыза.
   - Просто вспомнил. А вообще  ну  тебя,  Грымза.  Пошли,  Муха,  ружья
посмотрим, я их и сам еще толком не разглядел.
   Название немецкой  фирмы,  производящей  охотничью  амуницию,  ужасно
смахивало на скороговорку "на дворе - трава, на  траве  -  дрова",  если
повыбросить из нее половину гласных. Шестакову так ни  разу  не  удалось
воспроизвести его с ходу. Да и вся  эта  затея  с  походом  на  выставку
"Отдых и развлечения" в "ЛенЭкспо" две недели назад казалась ему  полной
чепухой и напрасной  тратой  времени.  Но  Петухова  была  настойчива  и
держалась  очень  уверенно.  Она  остановилась  у  входа  на   выставку,
полистала  купленный  каталог,  удовлетворенно  сказала:  "Ага!"   -   и
решительно направилась в третий павильон - "Охота".
   У  Шестакова  было  плохое  настроение.  Накануне  вечером   Петухова
строго-настрого предупредила его о  том,  что  явиться  на  выставку  он
обязан в костюме и в галстуке. С таким же успехом она могла  потребовать
явки в акваланге  или  на  коньках.  После  продолжительных  поисков  на
антресолях  обнаружилось,  на  удивление,  не  съеденное  молью,   серое
двубортное сооружение, похожее на несгораемый шкаф. Шитое, помнится, еще
к той треклятой свадьбе.
   И   вот   теперь   Шестаков   плелся   за    Татьяной,    поскрипывая
галстуком-удавкой и посверкивая выбритыми щеками. Он шел, глядя себе под
ноги и недоумевал: неужели за пять лет  человеческая  фигура  может  так
сильно измениться? Пиджак невыносимо жал под мышками, а брюки,  несмотря
на последнюю задействованную дырочку в ремне, казалось, вот-вот свалятся
на землю.
   На фирмачей Петухова произвела неизгладимое впечатление. Она  шпарила
по-немецки,  как   штандартеннфюрер   Штирлиц,   безостановочно   курила
"Marlboro" и два раза звонила СССР по  "радио"  -  консультировалась,  к
какому классу дичи можно отнести крыс.
   Особенно понравилась немцам новая  сумочка  Носатой  из  крокодиловой
кожи. Изготовители - то ли по рассеянности, то ли специально -  оставили
в неприкосновенности голову крокодила. И вот на протяжении  всей  беседы
эта милая мордашка лежала у Татьяны на коленях, смущая сидящего напротив
господина в очках. Каждый раз, натыкаясь взглядом на  оскаленную  пасть,
он  сбивался  с  темы  и  предлагал  Петуховой  карабины  для  охоты  на
бегемотов.
   Когда,   после   часа   сумбурных   переговоров,   Носатая    наконец
удовлетворенно кивнула головой и назвала сумму заказа, один из  чопорных
немцев (кажется, директор по сбыту) от нежиданности перешел на  русский.
Он разлил по бокалам появившееся  откуда-то  шампанское  и,  обнаруживая
свое гэдээровское происхождение, произнес, обращаясь к Татьяне:
   - Спасибо, товарищ!
   После чего фирмачи, видно посчитав свою задачу на  территории  России
выполненной, свалили с выставки в полном  составе,  вместе  с  Татьяной,
оставив на стенде молодого человека хрупкой наружности.
   Шестаков предпочел потеряться по дороге на стоянку, в  то  время  как
шумная компания обсуждала  с  Петуховой,  в  какой  ресторан  ехать.  Уж
неизвестно, как прошло вечернее мероприятие (а Носатая почти никогда  не
рассказывала о своих делах), но в завершение истории с ружьями  Шестаков
лично видел, как полезли на лоб глаза чиновника,  к  которому  подвалила
дюжина веселых мускулистых ребят. Каждый из них держал в руках  членский
билет  Общества  рыболовов  и  охотников  города  Кандалакша   и   хотел
зарегистрировать охотничье ружье фирмы "Надворетраванатраведрова, ГмбХ",
калибр 5, 45.
   - Отличная штука! - Толик вертел в руках винтовку -  Но  для  меня  -
бесполезняк.
   - Почему? - Миша шумно прихлебывал чай, наблюдая за Мухиным и Гмызой,
которые, радуясь, словно дети, разглядывали оружие.
   - Да я же - зоркий сокол! Какие крысы,  когда  я  в  слона  с  десяти
ме