Ее
принудить им нельзя. - С древних времен существовало  представление  о  том,
что человек может изменить свою судьбу  вопреки  року,  при  помощи  свободы
воли. В драмах Кальдерона "либерум арбитриум",  "свобода  воли",  становится
универсальным понятием,  обозначающим  в  этике  -  свободу  выбора,  честь,
достоинство и т. д.; в гносеологии -  способность  человека  постигать  свою
зависимость от необходимости природы.
     13 Как нам Сенека рек испанский...- Сенека (ок. 4 г. до н. э. - 65  г.)
- латинский философ  и  писатель,  родился  в  испанской  провинции  Римской
Империи. Он был широко известен в испанской литературе XVXVII вв. и оказывал
большое влияние на нее. Кальдерон сравнивает Басилио с  Сенекой  в  значении
"мудреца, познавшего мирскую суету и занявшегося исследованием провидения  и
свободы  воли".  Возможно  также  соотнесение  с   Хуаном   II   Кастильским
(14061454),  которого  называли  "испанским   Сенекой"   за   то,   что   он
пропагандировал идеи Сенеки в Испании.

                                 Хорнада II

     1 Кларин разбудит, он поет,// И, как рожок, он весть дает. - Цитируется
романс Гонгоры "Contando esta'ban sus rayos".
     2 ...так в  женщине,  он,  значит,  //  Нам  небо  малое  явил.  -  Это
сравнение, дословно повторяемое в других пьесах Кальдерона:  "Великий  театр
мира", "В этой жизни все истина и все ложь". В пародийном плане основывается
на словах Пифагора (ок. 580-500 до н. э.) о том, что "человек  -  это  малый
мир". Буквально у Кальдерона: "Если мужчина это малый мир, то женщина  малое
небо".
     3 Астрея (греч.) - богиня справедливости,  дочь  Юпитера  и  Фемиды.  У
Кальдерона  -  "дворцовое"  имя  Росауры.  В   этом   псевдониме   заключено
соотнесение главной героини с идеей высшего блага и справедливости.
     4 Они, как Феникс, восстают...- Феникс - легендарная птица, священная в
Древнем Египте. Символ вечной жизни. Согласно легенде, птица Феникс  сгорала
и вновь рождалась из пепла.
     5 Или карманного Икара  //С  балкона  в  воду  сошвырнул?  -  Намек  на
греческий миф об Икаре, который упал  в  море,  когда  неосторожно  поднялся
слишком близко к солнцу и растопил воск, скреплявший его крылья.
     6 ...добро живет вовеки,// Хоть ты его во сне свершил. -  Те  же  стихи
есть в ауто Кальдерона "Великий театр мира".

                                Хорнада III

     1 Коль назовут святым Молчанье,  //  В  календаре  его  означив,  //  Я
Сан-Секрето выбираю...// В свои святые навсегда. -  Имеется  в  виду  "новый
стиль" - календарь, который ввел папа Григорий XIII в 1582  г.  Христианские
календари, по предписанию Второго Никейского собора (787 г.), кроме  отсчета
времени, содержали указание на церковные праздники и их даты, которые  стали
неясны после введения нового календаря. Вероятно, это  и  послужило  основой
для иронической реплики Кларина: если Молчание возвели в ранг святого, то  я
его буду почитать как СанС-екрето.
     2  Так  вступим  в  роль.  -  Этот  мотив  "принца-самозванца"  позднее
используется Кальдероном в пьесе  "Сам  у  себя  под  стражей",  где  Бенито
случайно был принят за принца Федерико.
     3 А между тем народ, узнавши, // Что у него есть Царь законный,  //  Не
хочет, чтоб над ним владыкой // Был чужеземец. - Вполне вероятно,  что  этот
мотив был навеян легендами об истории  Дмитрия.  Интересно,  что  в  Испании
многие верили в его подлинность. См. об этом в пьесе Лопе де  Веги  "Великий
князь Московский" и в статье Н. И. Балашова, наст. изд., с. 768.

     4 Так рядом с Солнцем буду я Беллоной... - Беллона в римской  мифологии
богиня войны, ее функции отождествлялись с Марсом.
     5 С Палладой в состязание вступлю я. - Греческая богиня мудрости  Афина
Паллада, в римской мифологии - Минерва, часто интерпретировалась как  богиня
военного ума, стратегии. Под Палладой в этом случае  Эстрелья  подразумевает
свою соперницу Росауру.
     6 Чтобы в безумии поверить, // Что в  изменениях  различных  //  Данае,
Леде и Европе // Предстал он золотым дождем, // Быком и лебедем. - Имеется в
виду Зевс и три связанных с ним мифа (о Данае, к которой он явился под видом
золотого дождя, о Леде, принявшей Зевса как  лебедя,  о  Европе,  похищенной
Зевсом, представшим ей в облике быка).
     7 Ее тиран, был столь Энеем // Своей, покинутой им,  Трои,  //  Что  ей
оставил даже шпагу. - Сравнение основывается на легенде  (Вергилий,  Энеида,
кн. 2), по которой после того, как греки захватили Трою, Эней  с  уцелевшими
троянцами покинул город, бросив там свои доспехи. Кальдерон строит образ  на
сближении с деталями этой легенды.
     8 В своем душевном Вавилоне // Я изъяснялась немотой. -  Метафорическая
игра библейским образом  вавилонского  столпотворения  смятением  (смешением
языков) среди строителей башни и города Вавилона.
     9 Да, я узнал, людское счастье // Проходит  все,  как  быстрый  сон.  -
Перифраз речения "Sic transit gloria mundi" ("так проходит слава  мира")  из
популярного в  Европе  "De  Imitatio  Christi",  1441  (русское  издание  "О
подражании Христу" в  переводе  M.  M.  Сперанского,  1819),  приписываемого
немецкому мистику Фоме Кемпийскому (1379-1471). С XVI в. фраза произносилась
при возведении пап на престол.
                                                           Д. Г. Макогоненко



        Н.И.Балашов.
        На пути к не открытому до конца Кальдерону

----------------------------------------------------------------------------
     Pedro Calderon de la Barca. Dramas
     Педро Кальдерон де ла Барка. Драмы. В двух книгах. Книга первая
     Издание подготовили Н. И. Балашов, Д. Г. Макогоненко
     "Литературные памятники", М., "Наука", 1989
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------

        ^T1^U
        ^TКАК СЛОЖИЛОСЬ ЭТО ИЗДАНИЕ^U

     Почти каждому великому, привлекающему к себе внимание  читателей  поэту
грозит, что он станет предметом не только серьезного изучения,  но  и  мифа.
Причем в науке XX столетия, насыщенной страстной борьбой идей, такой  миф  -
нередко  "черная  легенда".  Целая  научная  школа,  особенно   в   немецкой
испанистике  первой  половины  XX  в.,  пыталась  связать  не   только   что
Кальдерона, но и Сервантеса, и Лопе де  Вегу  с  самыми  мрачными  течениями
испанской мысли XVI-XVII вв. Когда же пишут о Кальдероне, то, бывает,  можно
подумать, что ученый будто не знаком с испанской  историей  и  вычеркнул  из
своей памяти острейшую за все века прежнего литературного  развития  идейную
борьбу вокруг театра в Испании XVI - XVII вв.  ("Этот  спор  о  комедиях,  -
писал в 1676 г. один из участников борьбы с "черной" стороны, отец Томас  де
Ресуррексьон, - есть одна из самых кровавых  и  длительных  битв  в  истории
испанской нации"; а архиепископ Севильский Педро де  Тапия  твердил,  "будто
Лопе де Вега  принес  больше  вреда  Испании  своими  комедиями,  чем  Лютер
Германии своей ересью"). Оглушенный пристрастием ученый имярек будто  ничего
не знает об обширнейшем  географическом,  техническом,  научном,  культурном
опыте, обновившем с конца XV по середину  XVII  столетия  все  представления
испанцев; наконец, будто он  и  самого  Кальдерона  просматривал  по  методу
"быстрого чтения", а  уж  о  "Братьях  Карамазовых"  и  рассказанной  в  них
"Легенде о Великом инквизиторе" и не слыхивал. Ибо "черный миф" о Кальдероне
в  том  и  состоит,  что  поэта  выводят  чуть  ли  не  собратом   "великому
инквизитору", врагом всякого гуманизма.
     Не умалчивая ни о каких  противоречиях  Кальдерона,  настоящее  издание
может тем более чувствительно поколебать "черное мифотворчество", что состав
издания  определен   не   подготовителями,   а   Константином   Дмитриевичем
Бальмонтом. В книге печатаются все десять пьес, переведенных им в  1900-1919
гг.
     В  числе  задач  серии  "Литературные  памятники"  немаловажным   также
является издание  двойных  памятников,  т.  е.  таких  произведений  мировой
литературы, перевод которых осуществлен выдающимся писателем и  представляет
сам по себе значительное явление _русской_ поэтической культуры  -  "Илиада"
Гнедича, "Одиссея" Жуковского, трагедии Эсхила Вячеслава Иванова.
     Это  определило  и  характер  предлагаемой  книги.   К.   Д.   Бальмонт
(1867-1942) среди крупных русских поэтов конца XIX -  начала  XX  в.  больше
всех занимался переводами: он первым дал русскому читателю полных  Руставели
и Шелли, переводил Калидасу,  Словацкого,  По,  Уитмена  и  др.  Но  перевод
Кальдерона был заветнейшей мечтой Бальмонта. Он напечатал в одном из  лучших
по  тем  временам  издательств,  соглашавшемся  на  научное  комментирование
текстов, у братьев  Сабашниковых,  три  выпуска:  1900,  1902,  1912  гг.  и
подготовил IV выпуск драм Кальдерона.
     До торжественной сессии  1981  г.  в  Москве  и  Ленинграде  по  случаю
400-летия со дня кончины Кальдерона всерьез судьбой рукописи  этого  выпуска
не занимались. Тем более, что главное здание  издательства  Сабашниковых  на
Никитском бульваре в Москве сгорело в  1917  г.  и,  казалось,  сборник  мог
сохраниться лишь по булгаковскому принципу, что рукописи не горят, или в том
доме Сабашниковых, на Плющихе 55, где  вышли  их  первые  послереволюционные
издания ("Великая хартия вольностей",  1918,  и  др.)-  Однако  к  400-летию
кончины Кальдерона В. Е. Багно  обнаружил  машинопись  перевода  "Волшебного
мага", а вскоре  Д.  Г.  Макогоненко  нашла  в  Отделе  рукописей  Ленинской
библиотеки  машинописи  всех  четырех  переведенных  драм  и   документацию,
показавшую, что завершение работы над IV выпуском относится не к 1917 г.,  а
к 1919 г.
     Таким образом корпус известных переводов Бальмонта увеличился  сразу  с
шести  до  десяти  драм  Кальдерона.  Поздние  переводы  Бальмонта,  впервые
публикуемые в настоящей книге, шедевры самого  Кальдерона  -  комедия  "Дама
Привидение",  историческая  драма  "Луис  Перес  Галисиец",  философская   -
"Волшебный  маг"  и  знаменитая  народно-революционная  драма   "Саламейский
алькальд", та самая, которая навела Герцена на мысли  о  величии  испанского
плебея.
     Переводы  Бальмонта  при  их  замечательных  достоинствах  подвергались
критике  за  чрезмерную  лиризацию  текста,  приводящую  порой  к  некоторой
вычурности. Но в случае с Кальдероном  "коса  находит  на  камень",  ибо  из
мировых  гениев   европейской   драматургии   Кальдерон   несомненно   самый
лирический, а порой, когда его увлекает волна поэтического  монолога,  может
быть, местами и самый  "вычурный".  Об  этом  мы  будем  говорить  ниже,  но
"чрезмерности"  Кальдерона  специфичны   для   испанской   культуры   с   ее
многообразными столкновениями  и  сочетаниями  "Запада"  и  "Востока".  Этот
андалузско-андалусийский,  арабско-испанский  колорит  впоследствии   пленил
романтиков, очаровал Гете, ставшего горячим  поклонником,  пропагандистом  и
постановщиком Кальдерона, и весьма  способствовал  укреплению  у  Гете  идеи
"всемирной  литературы"  (Weltliteratur),  идеи   принципиального   единства
мировой культуры.
     Поэтические  качества  Бальмонта  находятся  в   некотором   внутреннем
согласии со стилем Кальдерона, что, вероятно, и  порождало  такой  страстный
переводческий интерес. Что же касается точности в передаче мысли, философски
весьма отточенной у Кальдерона, то Бальмонт, как правило, замечал и сохранял
ее, и  на  его  переводы  в  большинстве  случаев  можно  опираться  даже  в
исследовательских целях.
     Если проследить содержание выпусков сочинений Кальдерона, то видно, что
Бальмонт в своих переводах переходил от  драм  более  спиритуалистических  к
произведениям  более  земным,  проникая  все  дальше  в   конкретную   связь
Кальдерона с общественными проблемами его эпохи, час от  часа  увеличивавшей
бедствия всего  испанского  народа,  кроме  ослепленной  эгоизмом  и  наглым
высокомерием малочисленной светской и духовной верхушки.


        ^T2^U
        ^TВЗАИМНЫЙ АНТАГОНИЗМ КАЛЬДЕРОНА И КОНТРРЕФОРМАЦИИ.^U
        ^T"ЖИЗНЬ ЕСТЬ СОН" И САМЫЕ "ТРУДНЫЕ" ДРАМЫ И АУТОС КАЛЬДЕРОНА^U

     Наших  современников  никак   не   должно   вводить   в   смущение   то
обстоятельство, что Кальдерон писал духовные драмы  и  что  среди  переводов
Бальмонта встретится, например, пьеса под заглавием "Поклонение кресту".
     Кальдерон, написавший немало пьес религиозного содержания, однако нанес
духовной диктатуре контрреформационной церкви своей эпохи еще  более  тяжкий
удар, чем неукротимый Лопе де Вега и несокрушимо рассудительный Сервантес.
     Не случайно именно после смерти Кальдерона в 1682 г. грянул  еще  более
босхо-гойевский шабаш,  чем  после  кончины  Лопе,  на  этот  раз  затеянный
иезуитскими деятелями  о.  Педро  Фомперосой,  о.  Агустином  де  Эррерой  и
другими, которые в серии злых памфлетов стремились смешать с  грязью,  сжить
со сцены и вообще из памяти испанцев  Кальдерона,  а  заодно  и  весь  театр
испанского Золотого века - гордость нации.
     Если когда-то, на своей  заре,  христианство  было  движением  рабов  и
угнетенных, если долгие  столетия  полного  господства  веры,  когда  других
идеологических форм практически не существовало, угнетенные в нем и в ересях
искали правды и  защиты,  то  противостоявшая  этому  церковь  не  выступала
никогда в столь бесчеловечном и в столь бездуховном обличий,  как  во  время
Контрреформации XVI-XVII вв. В  Контрреформации  доминировали,  конечно,  не
вера,  даже  не  стремление  упорядочить  католицизм  перед  лицом   успехов
лютеранства и кальвинизма, а  репрессивные  тенденции,  порожденные  ужасом,
который был вызван обрушением духовной диктатуры церкви в эпоху Возрождения.
     У Достоевского в "Легенде о Великом инквизиторе" символически  раскрыта
создавшаяся в те века ситуация,  когда  иерархи  церкви  готовы  были  вновь
казнить Христа, буде он вновь явился на земле, а  великий  инквизитор  прямо
объявил ему, что мы не с Тобой, а с _ним_, т. е. с дьяволом.
     Между контрреформационной церковью и Кальдероном не  могло  быть  точно
таких отношений, как в притче Ивана Карамазова между Великим инквизитором  и
Христом, но антагонистическое соотношение казенной церкви с Кальдероном было
весьма схожим с тем, которое гениально уловил и воспроизвел Достоевский.
     Сторонники "черного мифа" не задумывались, есть ли что-либо  похвальное
для Кальдерона в том, чтобы быть с великим инквизитором и  с  ним,  которому
инквизитор служил.
     Они совсем не задумывались  и  над  художественным  богатством  барокко
Кальдерона,   которое   вслед   Возрождению   было   открыто    не    только
гуманистическому антидогматизму и народному антицерковному  представлению  о
вере, но и неумиравшему в народе в  Средние  века  индифферентизму  к  вере,
особенно чувствительному в низах, а отчасти  -  и  среди  клириков,  дворян,
богатеев. Этот индифферентизм проявлялся в быту и в самых  различных  сферах
жизни - в бесчисленных пережитках язычества, в суевериях, 'В  неистребимости
шуток, поговорок, светской песни и  сказки,  в  искусстве  бродячих  певцов,
плясунов, в вывернутых пародийных священнодействиях и т. д.,  во  всем  том,
что М. М. Бахтин в увеличительной  оптике  своей  концепции  представил  как
"смеховую культуру". Проявления индифферентизма в культуре были  куда  шире,
чем собственно "смеховая культура": они касались всей светской литературы  -
героических песен,  саг,  куртуазной  поэзии,  фаблио,  затем  новеллистики,
поэзии Возрождения не только в ее флорентийском  "низе",  в  поэме  "Большой
Моргант" Пульчи, но и в  ее  феррарском  "верхе",  во  "Влюбленном  Роланде"
Боярдо.
     Такое явственное отражение так называемой "смеховой  культуры",  как  у
Пульчи или у Рабле в образах брата Жана, Панурга да и повсюду в "Гаргантюа и
Пантагрюэле", у испанских  писателей  встречалось  редко,  но  среди  разных
причин, почему драматический  жанр  именовался  "комедиа"  и  почему  именно
комедия преобладала  среди  всех  видов  "комедиас",  был  тот  же  народный
индифферентизм, тяга к воле. Этого  индифферентизма,  этой  тяги  к  воле  у
Кальдерона тоже более чем достаточно, чтобы порвалась и расскочилась  ржавая
цепь  "черного  мифа".  Вскоре  мы   встретимся   с   отражением   народного
индифферентизма как  с  существенной  третьей  линией  в  драме  "Поклонение
кресту",  где  в  основе  философского  конфликта  лежит  тема   преодоления
фарисейства официальной церкви личным  благочестием  отлученного  от  церкви
разбойника Эусебио. Не "смеховой" ли это монолог в  сцене,  открывающей  III
действие драмы, когда крестьянин, посланный женой  за  дровами  в  лес,  где
действует благочестивый разбойник, появляется с множеством крестов и с одним
очень большим на груди?

                       Велела Менга дров достать мне,
                       Я на гору сюда пришел,
                       А чтоб опасности избегнуть,
                       Такую штуку изобрел:
                       Наш Эусебио, я слышал,
                       Благоговеет пред Крестом
                       Что ж, с ног до головы прикроюсь
                       И значит по дрова пойдем...

     Это  пример,  когда,  пусть  это  и  кажется   странным,   Кальдероново
"Поклонение кресту" могло вызвать у публики лишь одну адекватную  реакцию  -
смех.
     А если вспомнить веселую комедию Тирсо де Молины "Хиль Зеленые  штаны",
где  слуга,  чтобы  уберечься  от  нечистой  силы,  которая  множила  в  его
воображении Хилей в зеленых  штанах,  тоже  весь  обвешивается  ладанками  и
вооружается кропилом? То есть и в веселой комедии и в  философской  драме  о
благочестии  испанские  поэты  одинаково  забавно  изображали  борьбу  и   с
нечистью, и с пылким благочестием?
     Трудно черным мифотворцам претендовать на познание до конца Кальдерона,
на познание богатства его барокко.
     Нечто  выходящее  за  рамки  можно  встретить  в   любом   произведении
Кальдерона, и чем оно религиозно-философичнее, тем это вероятнее. "Волшебный
маг" весь построен на соединении линий серьезных  с  линией  смеховой  и  не
слишком пристойной. В самой  с  виду  "средневековой"  драме  Кальдерона,  в
"Чистилище святого Патрика", тоже есть народное объяснение, чего ради Патрик
показал ирландцам вход в пещеру-чистилище:

                      И чтоб они уверовали в вечность
                      Души, открыл им некую пещеру,
                      И что за ужас в ней - послушать страшно!

     Когда кающийся Людовико решается спуститься в  пещеру,  чтобы  искупить
свои бесконечные злодеяния, он приглашает с собой  крестьянина,  обращенного
им в слугу: "Поди и ты со мною, Паулин..."

                     Ну нет, уж если так, ступай один,
                     Для храбрецов не нужен провожатый,
                     И никогда не слышал я, чтоб в ад
                     С лакеем уходили. Лучше снова
                     Отправлюсь я в родимую деревню
                     И буду жить в ней мирно, а насчет
                     Видений там и всяких привидений,
                     Так мне супруги хватит за глаза.

     А ведь пока ни  слова  не  было  сказано  о  порожистой,  завихряющейся
озорством реке смеха, перелившейся к Кальдерону от Лопе де Веги...
     До XVIII в., до эпохи Просвещения, как известно,  цельно  атеистические
системы взглядов были относительно редки. Для Контрреформации, а  отчасти  и
для  Реформации,  которая  реже,  но  тоже  прибегала  к  кострам,   казням,
запугиванию и к модусу двух доктрин  -  одной  для  пастырской  верхушки,  а
другой для прочих верующих, в XVI-XVII вв. более страшным, чем редкий и  еще
непонятный народу атеизм, были индифферентизм и сознательное  или  стихийное
противопоставление догме правящих церквей  евангельской  этики,  сохранявшей
элементы   социального   протеста,   имевшиеся   в   раннем    христианстве.
Противопоставление це