имых строк, из "Дунсиада" Попа:

   Ты царство страха возродил, о Хаос,
   И меркнет свет от слова твоего...

   - Леди и джентльмены...
   Он  поднял  глаза.  Что  еще?  Ага,  беседа   "у   вас   последний   шанс
передумать"...
   Беседу вел офицер с таким невыносимо скрежещущим голосом,  что  не  иначе
как его механически изменили.
   - Вы на нашем корабле не нужны. Вы не наши  люди,  -  сказал  офицер  для
затравки. - Зачем вы здесь? Каковы ваши мотивы?
   "Хорошие вопросы", - подумал про себя бен-Раби.
   - Причины две. Либо вы  увлечены  мифом  о  сейнерах,  который  полностью
сфабрикован головидением, либо вы шпионы.  Так  я  вам  сейчас  сообщу  один
секрет. Никакой романтики не будет. И никакой  информации  вы  не  получите.
Все, что мы вам дадим, - это уйма тяжелой работы внутри культуры, не похожей
ни на что вам известное. Мы не собираемся облегчать вам вхождение в наш мир.
Цацкаться с вами тоже не будем - некогда.
   Этот человек явно  старался  обескуражить  своих  слушателей.  "Интересно
зачем", - подумал Мойше.
   - Мы собрали вас по единственной причине. Только так мы сможем  выдержать
квоты сбора урожая следующего года.
   У бен-Раби вдруг возникло ощущение - предвестие, можно сказать, -  что  у
этого человека на уме не только урожай. Какое-то беспокойство или даже страх
вертелись у него в мозгу. Он был наполовину одержим мыслью о чем-то  большом
и страшном.
   За что адмирал Бэкхарт любил использовать бен-Раби - за его озарения.
   И еще в голосе оратора Мойше ощущал разочарование и одновременно  сильное
недовольство наземниками. Он говорил, будто чувствуя на  языке  кислый  вкус
предательства.
   Было неоспоримо, что эти сейнеры в отчаянном положении. Иначе никогда они
не стали бы нанимать техников со стороны.
   Бен-Раби ощутил прилив сочувствия.
   Дом говорившего был на траулере где-то в Великой Тьме. Для выживания  ему
нужен был массивный приток умелых техников. Человек явно был недоволен,  что
из миллиардов населения Конфедерации пришло всего двести человек. И  из  них
большинство следует рассматривать как подозрительных.
   Рыбак  покопался  в  карманах  своего  антикварного  твидового   пиджака.
Бен-Раби  подумал,  не  архаист  ли  он.  Образ  сейнеров,  составленный  до
знакомства с ними, не учитывал, что у них тоже могут быть свои пунктики.
   Человек вытащил какую-то непонятную маленькую штучку и вставил себе между
зубами. Потом  сжал  ее  большим  и  указательным  пальцами  правой  руки  и
запыхтел, одновременно поднеся к чашечке этого прибора небольшой  огонек.  И
лишь когда человек начал выдыхать ядовитые облака, бен-Раби понял, что это.
   - Трубка! - буркнул он про себя. -  Что  за  черт?  -  В  ноздри  ударила
табачная вонь. - Не могу поверить, что еще существует такой плохой вкус.
   Его передернуло.
   Так отреагировал не он один. Аудитория загудела, одна  женщина  встала  и
бросилась было к выходу, потом зажала рот рукой и  села  на  место.  Даже  у
Мауса был шокированный вид.
   А сколько еще таких ужасов затаилось впереди? Это был архаизм, доведенный
до степени хамства.
   Но насколько бен-Раби была отвратительна  эта  трубка,  настолько  же  он
восхитился лежащим в основе этой сцены психологическим ходом.  Все  же  этот
человек облегчил им вхождение в чужую культуру. Теперь дальнейший культурный
шок будет слегка ослаблен.
   - Как я уже сказал, - продолжал  сейнер,  выждав  паузу,  пока  слушатели
утихли, - здесь среди вас есть шпионы. Да, я знаю, это  нехорошее  слово.  И
шпионаж - нехорошее дело. Но реалист признает существование шпионажа,  а  мы
все здесь реалисты. Так ведь? В наши дни шпионаж повсюду. Мы тонем в нем  по
самую  задницу.  Потому  что  почти  всякий,  обладающий  хоть  какой-нибудь
властью, делает все, чтобы захватить контроль над стадом звездных рыб.
   Человек изобразил улыбочку - издевку над ними  над  всеми.  Он  устраивал
спектакль,  изображая  надутого  дурака,   провоцируя   реакцию.   За   этим
представлением бен-Раби ощущал спокойствие и уверенность  профессионала.  На
самом  деле  в  этом  человеке  было  что-то,  громко  объявлявшее:  "Офицер
безопасности".
   - Вы, шпионы, не узнаете ничего. До конца вашего контракта вы не  увидите
ничего, кроме внутренностей корабля. И даже там вы будете  видеть  лишь  то,
что мы сочтем нужным, чтобы вы увидели, и тогда, когда мы сочтем это нужным.
Каждый из вас. Запомните: правила безопасности будут соблюдаться постоянно и
неукоснительно. Это одиннадцатая заповедь. Вырежьте ее у себя  в  душе  -  у
кого  она  есть.  Даже  мелкое  нарушение  может  вызвать  с  нашей  стороны
немедленную реакцию. Поскольку мы не знаем, какую информацию считают  ценной
ваши хозяева, мы сделаем все, чтобы не дать никакой.
   Бен-Раби  состроил  гримасу.  Этот  дурак  пытается  произвести  на   них
впечатление, расписывая паранойю и ксенофобию сейнеров? Он может вопить  еще
неделю, но профессионалов ему не запугать.
   - Повторяю еще раз: агентам  просто  не  будет  предоставлено  ни  одного
случая вступить в контакт с кем бы  то  ни  было,  кто  может  знать  важную
информацию. За попытку контакта с такими людьми предусмотрено  наказание.  Я
достаточно ясно говорю?
   Кто-то сделал какое-то ехидное замечание. Оратор тут же ответил:
   - Вам придется понять, что  мы  считаем  себя  нацией.  Мы  не  входим  в
Конфедерацию. И не имеем желания  входить.  Нам  на  нее  в  высшей  степени
наплевать. Все, что нам от нее нужно, - чтобы нас оставили в  покое.  То  же
самое, чего мы хотим от любой бандитской шайки. Для нас архаизм - это  образ
жизни, а не придурь чудака. Так, например, у нас время от времени приводятся
в исполнение смертные приговоры.
   Эта информация упала в океан молчания. "Интересно, - подумал бен-Раби,  -
сколько  раз  пыталась  Конфедерация  затащить  этот  странный  и   отчаянно
независимый  народ  под  крыло  правительства.   Уж   не   меньше   десятка.
Луна-Командная - организация настойчивая. Это  собака,  которая  никогда  не
выпускает из зубов кость".
   А звездоловы уже  полтора  столетия  умудрялись  уклоняться  от  "защиты"
Луны-Командной - главным образом тем, что их чертовски трудно было найти, но
также и тем, что ясно давали понять, что будут драться до последнего.
   "Луна-Командная  никогда  от  своих  намерений  не  отказывалась.  И   не
откажется. И даже этим людям придется это признать, - подумал бен-Раби. - Им
придется ощутить бульдожью хватку правительства".
   Зал ожидания заполнила нервозность,  клубясь,  как  неожиданно  вызванный
демон.  Проводивший  беседу  офицер  поочередно  смотрел  в  глаза  каждому.
Романтики ежились под его взглядом. Оказалось, что у их легенды есть клыки и
когти. Смертной казни больше  нигде  не  было.  Даже  варвары  за  пределами
Конфедерации  утилизировали  человеческий   мусор,   пусть   даже   в   виде
вычислительных киборгов.
   Сейчас  гражданские  узнавали  то,  что  коллеги  бен-Раби  знали  давно.
Приключения куда интереснее, когда начинку вытряхивают не из твоего брюха, а
из чужого.
   - В свете того, что я только что сказал,  и  понимая,  что  вас  ждет  не
совсем такое будущее, какое вы себе рисовали, подавая  заявления,  -  сказал
офицер, - каждый, кто хочет, может отказаться прямо  сейчас.  Расходы  будут
компенсированы, как было сказано в объявлении.
   Бен-Раби улыбнулся, наклонив голову.
   - Так я и думал, что ты к этому ведешь, - шепнул он про себя. - Пытаешься
отпугнуть слабаков?
   По залу прошло движение, но  желающих  отправиться  домой  не  оказалось.
Очевидно, слабаки не хотели выглядеть  дураками.  Звездолов  пожал  плечами,
собрал свои записки и объявил:
   - Ладно. Увидимся наверху.
   И вышел.
   Оставалось  сидеть  и  ждать  шаттла.  Бен-Раби  вернулся  к  блокноту  и
"Иерусалиму".
   Работа шла не гладко. У него был слишком упорядоченный и приземленный ум,
чтобы создавать хаотически-символистский поток сознания в стиле Мак-Гугана и
Потти  Уэлкина.  Нарочито  нагоняемая  неясность   отказывалась   оставаться
неясной. Может быть, потому, что он слишком точно знал, что хочет сказать.
   "Может быть, и надо было делать в  простом  повествовательном  стиле",  -
подумал  Мойше.  Он  еще  мог  побороться  за  то,  что  архаисты   называли
"освежающий  привкус  анахронизма".  И  на  рынке  архаистов,  где  ценилось
неизощренное искусство прошлого, это вполне могло пройти.
   "Станция Икадабар шесть месяцев в длину и два года в  ширину,  пятнадцать
минут в высоту и четверть девятого навсегда; песни в ее небесах и фанфары  в
стенах ее. Никогда не бывает конца у Дорог..."
   Или он ошибся? Или только у него есть чувство, что люди -  изгнанники  во
времени? Но это не важно. Что он может  с  этим  сделать?  Ни  черта.  Сюжет
должна двигать страсть. Гневное бессилие.
   Люди возбужденно зашевелились, разговоры стали громче. Бен-Раби  заставил
себя вернуться к реальности.
   - Небось шаттл готов, - пробормотал он себе под нос.
   Именно так. Его спутники уже цепочкой потянулись на поле.  Эти  скупердяи
сейнеры не стали арендовать присоединенный ангар.
   Наружный воздух был прохладен, дул ветерок. На щеку бен-Раби упала  капля
дождя и растеклась слезой. По  небу  летел  потрепанный  партизанский  отряд
облаков, отстреливаясь шальными водяными пулями, взметавшими грязевые шарики
из покрывавшей гудрон пыли.  Знамение?  В  Блейк-сити  дождливой  погоды  не
бывает практически никогда. В этой части Карсона воды катастрофически мало.
   Он засмеялся нервным смехом. Знамения! Да что это с ним стряслось?
   - В шаттл, пещерный человек! - буркнул он сам себе.
   Корабль был антикварной вещью уже тогда,  когда  дедушка  бен-Раби  мочил
пеленки. Коммерческим лихтером он не был никогда  и  сейчас  тоже  не  стал.
Скорее летающее помело, первое столетие. Гроб с мотором и полным отсутствием
комфорта. Голый функционализм металла, окрашенного в серое и черное.  Похоже
на списанный корабль военного флота, еще с Улантской войны.
   Взглядом флотского офицера (выучка не  забывается!)  Мойше  отметил,  что
корабль поддерживается в отличном состоянии. Нигде  ни  пятнышка  грязи  или
ржавчины.  У  корабля  был  вид  побывавшего  в  употреблении,   но   хорошо
сохранившегося предмета, который у антикварных кораблей  бывает  редко.  Эти
сейнеры о своей технике заботятся.
   Пассажирский отсек был антонимом слова "роскошь". Свои  сомнения  на  тот
счет, пригоден ли он для перевозки людей,  бен-Раби  пришлось  оставить  про
себя.  Все  же  в  этом  переоборудованном  грузовом   трюме   стояли   ряды
противоперегрузочных коек, и из скрытых  динамиков  слышалась  успокаивающая
музыка. Что-то  очень  старое  и  безмятежное,  Брамс,  быть  может.  Музыка
сглаживала неровный шум работающих на холостом ходу двигателей.
   Подъем, как заметил  Мойше,  будет  вслепую.  Пучками  водорослей  висели
кабели, выдернутые из снятых экранов. Сейнеры не хотели рисковать.
   Кажется, уровень безопасности у них даже несколько излишний. Что могли бы
показать экраны, если их попросту отключить? Кстати,  если  бы  и  показали,
какую информацию можно было бы из этого извлечь? Он и без того знал, где он.
И знал, куда направляется - по крайней  мере  ближайшую  станцию.  .Или  это
тонкий психологический ход? Чтобы они привыкли летать вслепую?
   Он стал выбирать  себе  койку.  Узел  за  ухом,  где  содержались  детали
инстелного трассера, которые нельзя  было  разнести,  вдруг  впился  в  него
железными колючими пальцами. Бюро включило его.
   Почему сейчас? Мойше пошатнулся от боли. Они должны были подождать,  пока
лихтер выйдет на орбиту.
   К нему подошла бледная стройная девушка, которая  в  терминале  принимала
заполненные анкеты.
   - Вам нехорошо?
   На ее лице выражалась искренняя заботливость.  И  это  потрясло  бен-Раби
больше, чем вероломство Бюро. Под дулом пистолета он жил уже  много  лет.  А
вот к заботе со стороны чужих он не привык.
   И  забота  эта  не  была  профессиональным   вниманием   профессиональной
стюардессы. Она в самом деле хотела помочь.
   И снова в мозгу у него вспыхнуло: "Я хочу".
   - Да, приступ мигрени. А все мои лекарства в багаже.
   Она подвела его к противоперегрузочной койке.
   - Садитесь пока. Я вам что-нибудь раздобуду. Он  плюхнулся  на  койку.  В
затылке сидел дьявол и лягался стальными подковами. Мерзкая и злобная тварь.
Все молотил и молотил. Мойше не смог сдержать стона.
   Боль в голове стучала медным барабаном, заглушая любую  другую  боль.  Он
заглянул в светло-голубые глаза девушки. Они очень подходили к бледному лицу
и бесцветным волосам. Он попытался благодарно улыбнуться.
   - Сейчас вернусь, - сказала она ему. - Потерпите.
   И пошла прочь, и бедра ее двигались плавно, хоть  она  и  шла  торопливым
шагом. Но головная боль  бен-Раби  не  оставляла  ему  времени  оценить  эту
красоту.
   А напряженные нервы его расходились. У них  тут  под  рукой  таблетки  от
мигрени? Странно. И ее любопытство - тоже странно. Что ей  за  дело  до  его
здоровья? Как только он сказал слово "мигрень", тут она и заинтересовалась.
   На этот раз он чуть уклонился от правды, но мигрени преследовали его  всю
жизнь. В свое время он  глотал  болеутоляющие  килограммами.  И  все  равно,
последнее время головные боли его не беспокоили. А  подверженность  мигреням
была включена в его медицинскую карточку как  прикрытие  для  боли,  которую
может вызвать это следящее устройство...
   Какого черта они включили его сейчас?
   Психологи говорили, что эти боли имеют психогенную природу.  Они  вызваны
неразрешенным  конфликтом  между  его  происхождением  со  Старой  Земли   и
требованиями его новой культурной среды, куда он поднялся.
   Он этому не верил. Вообще он ни  разу  не  встречал  психолога,  которому
можно было бы доверять. Как бы там ни было, а головные боли  у  него  бывали
еще до того, как он собрался идти добровольцем.
   Уже в сотый раз он спрашивал себя, зачем Бюро вставило ему недоработанное
устройство. И сам себе в сотый  раз  отвечал,  что  трассер  -  единственное
доступное средство отследить путь сейнерского корабля к стаду звездных рыб.
   Трассер,  полностью  лишенный  металла,  был  единственным   устройством,
которое можно протащить на борт  звездолета  мимо  контроля.  Но  от  знания
ответов легче не становилось. Потому  что  очень  уж  они  были  неприятные.
Больше всего на свете Мойше мечтал  об  отпуске.  Настоящем  отпуске,  когда
можно было бы забыть, кто он и что он. Ему нужно было время, чтобы  съездить
домой и влезть  во  что-нибудь,  где  все  задачи  известны,  понятны  и  не
противны. Он мечтал погрузиться в личную вселенную своей коллекции марок.
   Девушка вернулась с одной из этих больших и  теплых  улыбок  на  лице.  В
одной руке у нее была бутылка с водой, а  в  другой  -  бумажная  коробка  с
таблетками.
   - Вот это должно помочь, - сказала она. Эта чертова  улыбка  готова  была
его проглотить. - Я вам принесла дюжину. Болеть будет всю дорогу до корабля.
   Бен-Раби скривился. Сколько  же  они  будут  ковылять  на  этом  летающем
корыте?
   - Я спросила, можно ли мне остаться с вами до выхода на  орбиту,  но  Ярл
отказал. У меня слишком много другой работы.
   Она улыбнулась еще раз и тронула его лоб. У него появилось такое чувство,
что она кому-то о нем доложит. Так ему показалось по ее  реакции,  когда  он
сказал, что у него мигрень.
   Что такого примечательного в головной боли? Даже если это мигрень. Что-то
болталось на оси, и он не мог понять что. Боль не давала думать.
   Черт.  Может  быть,  это  первые  толчки   надвигающегося   землетрясения
культурного шока. "Терпи, Мойше, - сказал он сам себе. - Ты  же  гонялся  на
солнечных яхтах в звездных ветрах Крабовидной Туманности. Что может  сделать
эта леди менее предсказуемого или более пугающего?"
   Она уходила, и он этого не хотел.
   - Погодите! - Она повернулась. Сердце у него прыгнуло, как у подростка. -
Я хотел сказать.., спасибо. Меня зовут бен-Раби. Мойше бен-Раби.
   Ну не жалкое ли начало? Но она ответила быстрой легкой улыбкой.
   - Я знаю, Мойше. Помню по твоим документам. А я  -  Кольридж.  Амарантина
Амариллис Изольда Галадриэль де Кольридж-и-Гутьерец. -  Она  чуть  прыснула,
когда у него брови полезли на лоб. - Матушка любила читать. А вообще-то меня
зовут Эми.
   Наступила долгая  и  неуверенная  пауза.  Тот  самый  период  неуверенной
прелюдии к возможным отношениям, когда не  знаешь,  можно  ли  рискнуть  еще
чуть-чуть.
   - Я тоже работаю в системе жидкостных трубопроводов.
   Он кивнул. Она оставила дверь чуть приоткрытой.  И  ясно  было,  что  ему
решать - входить или нет.
   Какие-то слова появились, но было поздно. Она уходила. Ладно, может быть,
позже.
   На ум вернулось "Я хочу", подстегнутое приглашением этой девушки. Не  эта
ли женщина - та, кто ему нужна? Нет. Ничего похожего, хотя, если  она  будет
рядом, это может оказаться маслом на волны его мозга.
   Уже давно искал он свой Грааль. Хотя он и считал, что в отношениях с ними
он урод, все же иногда женщины на его пути попадались. Ни  одна  из  них  не
была панацеей. Всегда на его пути становился призрак Элис.
   В общепринятом смысле мало кто из агентов Бюро был  полностью  психически
нормален.  Туда  намеренно  брали  одержимых.  Бен-Раби   считал,   что   из
нормального человека хорошего оперативника не выйдет.
   Вообще, чтобы пойти в разведку, надо быть сумасшедшим.
   И он усмехнулся сам над собой.
   Лихтер вздрогнул, качнулся, толкнул в спину. Он направился к траулеру  на
орбите. Мойше смотрел на Мауса,  который  находился  на  три  ряда  впереди.
Маленький монголоид дрожал, как паралитик. Кажется, единственное, чего он во
всей вселенной боялся, - это взлета и выхода на орбиту. На все остальное его
реакции были не более бурными, чем у камня.
   - А Крыса-то перетрусила.
   Сангарийка улыбалась ему через проход.  Как  она  там  оказалась,  он  не
видел. Неужели с него мало было головной боли, так теперь еще и это?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ:

3047 Н.Э.

БЫЛЫЕ ДНИ, СЛОМАННЫЕ КРЫЛЬЯ

   Маус был прав. Несколько дней от местной банды не было ни слуху ни  духу.
Напряжение оставило Нивена. Он начал вживаться в свою легенду.
   Для  начала  он  стал  просматривать  психиатрическую  статистику  Города
Ангелов. Бюро запланировало его  легенду  так,  чтобы  собрать  потенциально
интересную информацию и ввести противника в сомнение.
   С виду не существовало разумной причины тратить все время первостепенного
агента на сбор информации по профилю психических заболеваний  в  захолустном
окраинном городе. Еще меньше смысла было бы в этом для Стардастера. А данные
оказались интересными. Ему стала нравиться эта работа.
   А потом он встретил эту женщину. Она на миг материализовалась на краю его
поля зрения. Длинная, гибкая,  темноволосая.  А  высокая,  большая,  твердая
грудь навсегда застыла в его памяти ошеломляющей голограммой.
   Она исчезла прежде, чем он успел разглядеть ее получше.
   Документы у него упали на пол. Он  подхватил  их,  гадая,  не  принял  ли
только что желаемое за действительное. Такие буфера...
   Это была страсть с первого взгляда. А она выходила  из-за  угла  большого
металлического ящика, открыв рот от любопытства. Нивен заглянул в ее  черные
глаза и снова рассыпал бумаги. На ее лице было написано недоумение.
   - Что-нибудь случилось?
   - Просто я неуклюжий. Вы так неожиданно появились...
   Ему всегда было с женщинами неловко. Особенно с теми, которые так  сильно
и так сразу его к себе притягивали.
   Уже годы такого не бывало, чтобы женщина вот так сразу его возбудила.  Он
сам себе поражался.
   Заложенная в него жесткая программа не предотвратила ни спирания в груди,
ни дрожания вспотевших рук. Как у подростка. Полный идиотизм. И он ничего не
мог с собой поделать.
   Он знал, что после будет есть себя поедом за слабость. Так всегда бывало.
   Он снова зашелестел бумагами.
   Она улыбнул