В этом  неистовом,  суматошном,  стремительном  веке,  когда  верность  и
друзья, корни и преданность выбрасываются легче конфетных фантиков, герои  и
легенды, архетипические фигуры и ценности стали одноразовыми, сверкающими  и
эфемерными, как бабочки Старой Земли. Бывает, что в  глубоких  дебрях  науки
ученый заметит  блеск  самородка  и  вырвет  у  Природы  тайну,  потрясающую
Вселенную. Бывает, храбрый  флотский  офицер  дерзким  ударом  решит  судьбу
человечества. Любой из них станет героем, легендой быстролетного часа.  И  в
следующий час смешается с пылью Шумера и Аккада.  Кто  вспомнит  их  в  день
седьмой?
   Кто помнит рейд Юппа фон Драхова к Адским Звездам? Назовите  его  имя.  И
увидите обращенные в вашу сторону пустые  глаза.  Или  кто-то  скажет  нечто
вроде: "Он же такой старый" - в том смысле, что его давно уже  нет.  История
небрежно смела фон Драхова в свой ящик с игрушками  к  Цезарям,  Гитлерам  и
Бонапартам. Прошла половина  стандартного  года  Конфедерации,  и  люди  дня
сегодняшнего забыли его, а люди дня вчерашнего -  архаисты  -  еще  лет  сто
вспоминать не будут.
   Но бен-Раби знал, что Юппу, к счастью, не нужно поклонение толпы.
   Люди дня сегодняшнего, жители планет, летящие на бешено  мчащейся  ракете
социальных и технологических перемен, ценности жизни приобретали готовыми  и
в пластиковой упаковке  -  чтобы  легче  было  по  использовании  выбросить.
Бен-Раби это не устраивало. При такой жизни не получается ни  к  чему  долго
приспосабливаться, чтобы сточились острые края и предмет стал  удобным,  как
старая кровать после многих лет в доме.
   Обо всем этом он думал, идя с инструментальным ящиком в  руке  к  воротам
космопорта Блейк-сити на Карсоне. Имя, которое он теперь носил, было ему  на
размер тесновато, но вполне могло стать бременем потяжелее креста,  что  нес
христианский Бог.
   Ох, как ему все это не понравится. Он всю жизнь терпеть  не  мог  труб  и
слесарной работы.
   Одет он был в предписываемую союзом форму Техника Систем  Транспортировки
Жидкостей. Она состояла из грубого тускло-серого комбинезона с аппликацией в
виде желтых и зеленых труб. На рукавах, там,  где  сотрудники  Службы  носят
шевроны, красовались три красные нашивки. Они означали,  что  союз  присвоил
ему звание мастера.
   Он и в самом деле проходил обучение, хотя усвоенные знания  лежали  почти
забытые среди сотен других экзотических  умений.  Казалось,  что  дни  этого
обучения остались в другом веке. В свои тридцать с лишним он ощущал на  себе
груз опыта тысячелетий. Знания и опыт сотен жизней, впрыснутых в его  череп.
И процесс образования не кончался никогда.
   Бюро заменяло ему мать, отца и жену. И требовало,  чтобы  он  был  всегда
готов ко всему - на всякий случай.
   Бюро  -  это  была  семья  без  любви.  И   всегда   оставляло   у   него
неудовлетворенность, которая грозила перейти в ненависть. Уж чего они с  ним
только не делали...
   И никогда не оправдывались. Никогда ничего не объясняли.
   Но последнее время он вообще был всем  недоволен.  Образ  пистолета  стал
беспощаден. У него будто открылся в душе кричащий  разъем  неудовлетворенной
потребности, к которому не подходила ни одна вилка.
   И всегда была боль. Чертовски сильная боль.
   В своем теле он носил вторую нервную систему. Это они имплантировали  ему
полную инстелную связь с питанием от биотоков. И небольшая, исчезающая  боль
клубилась вокруг узелка за ухом.
   Это был самый большой элемент этой связи.
   И другой  боли  тоже  было  достаточно.  Старая  язва  желудка.  Мизинец,
ушибленный во время игры в гандбол. Намек на головную боль -  спутник  почти
всей его жизни. Каждый медленный шаг загонял шипы в кости ног.  Их  удлинили
недавно на шесть сантиметров, и в спешке. Кости в руках вели себя не  лучше.
Чесалась кожа на животе, откуда срезали двадцать лишних фунтов.
   Чесались еще пальцы рук, ног и веки. Узоры на пальцах и рисунок  сетчатки
тоже заменяли наспех.
   Карсон. Самая отсталая планета из всех, что ему в жизни попадались.
   Чертова эта язва. Проснулась от быстрой переброски на  Карсон.  С  самого
начала вся работа делалась наспех.
   Ну, в общем, все они здесь. Когда же у него в последний  раз  было  время
перевести  дыхание,  передохнуть,  повозиться  с  коллекциями   или   просто
послоняться без дела  по  собственному,  без  совладельцев,  дому  на  тихой
планете правительственных отставников под названием  Приют?  Или  отделывать
свой литературный опус - "Все, кто был в Иерусалиме до меня"?
   Здесь времени на безделье не было. И на планирование операции  заранее  -
тоже. Цивилизации, казалось, летят в спешке безумных изменений,  сталкиваясь
и лязгая, к апокалиптическому кризису.  Ничего  нет  неизменного,  ни  одной
неподвижной точки привязки.
   Жизнь Мойше бен-Раби стала потоком горной  реки  в  пору  таяния  снегов;
ревущей  и  несущейся  каскадами  слишком  быстро,  слишком  текуче,   чтобы
выхватить хоть часть из нее и рассмотреть получше.
   Но постой! Ведь в реке, летящей  мимо  жизни,  есть  и  несколько  твердо
стоящих скал! Это - долговременные легенды, тяжко лежащие  в  его  сознании.
Как утесы в бурунах, они по сравнению со всем остальным на его веку пребудут
вечно.
   Чего-то не хватало: опор, колонн, фундамента жизни.  Ведь  что-то  должно
быть для него реальным, истинно реальным... "Хочу!" - кричал он в углы своей
души. И почему-то в самые неподходящие моменты  выпрыгивал  в  его  сознание
образ оружия. Лук, гаубица, винтовка, пистолет - что угодно, но  всегда  без
человека, обычно в профиль и в  момент  выстрела.  Что  это  значило?  Цель?
Какой-то сексуальный  символ?  Выражение  бывшей  у  него  когда-то  тяги  к
героизму? Тайную жажду убивать?
   Наплывом вернулись воспоминания о первом дне в  Академии.  Он  нервничал,
отглаженный до последней складочки, гордый, что стал частью  Флота,  гордый,
что был одним из немногих принятых со Старой Земли,  и  опасаясь  того,  что
ждет его впереди. Червяк неуверенности точил его душу уже тогда. Присягу  он
принял с некоторыми мысленными оговорками. Четверть своей короткой жизни  он
посвятил тому, чтобы выиграть этот конкурс, и успех оставил у него  чувство,
что чего-то ему не хватает. Но Флот, по  всей  видимости,  обещал  то,  чего
требовало его "Хочу". Годы в  Академии  не  были  плохи.  Тяжелая  работа  и
напряженная игра - мало времени для рефлексии. Но  в  первые  месяцы  службы
душевная боль вернулась сильнее, чем была. Отчаянно бросаясь  из  стороны  в
сторону, он подписался на обучение в разведке, не понимая сам своих истинных
мотивов. Друзьям по кают-компании он сказал,  что  хочет  приключений.  Даже
тогда в его словах отчетливо звенела  фальшь.  Гоняться  за  сангарийцами  и
пиратами Мак-Гроу - это доставляло приключений достаточно. И все это назрело
сейчас в  душе  Мойше  бен-Раби,  странствующего  рыцаря,  посланного  найти
дракона, что прячется за глазами ночи.
   Впереди себя он заметил своего невысокого желтокожего напарника  Мауса  -
восточно-азиатского типа человека с  монгольскими  усиками.  Не  сделав  ему
никакого знака, Мойше вошел в ворота вслед за ним.
   И на секунду замедлил шаг, глядя на летное поле.  Лихтер  с  потрепанного
торговца, который их сюда привез, все еще стоял на  посадочной  площадке.  А
ведь должен был уйти прошлой ночью. Они  успели  тогда  на  купца  в  спешке
последних проверок, выполняемых на корабле, который должен скрыть свой след.
   Маус его тоже заметил. От его маленьких дьявольских глазок ничто не могло
укрыться. Он пожал плечами и ускорил шаг, чтобы бен-Раби его не догнал.
   На этот раз предполагалось,  что  они  не  знакомы.  У  Мойше  вообще  не
оставалось ни одного якоря. Ему не нужно было много людей, но  когда  вообще
не  было  никого,  он  чувствовал  себя  покинутым.  Пока  его  не  отвлекли
воспоминания о собственном прошлом,  он  грезил  наяву  Звездным  Рубежом  и
небесными сейнерами. Эта мысль нависала над  его  сознанием  постоянно,  как
утес над переменчивым потоком.
   Манила сама тайна Звездного Рубежа, планеты-крепости за краем  Галактики,
ощетинившейся  автоматическим,  непобедимым  оружием,  которое  разносило  в
клочья любого, у кого хватало дури подойти на выстрел. И ни одна из десятков
экспедиций не принесла даже намека на ответ - почему.
   В минуты глубокого, пугающего затишья, когда вдруг  стихает  злободневная
суета и слова смолкают, потому что нечего сказать, люди хватались за  мысль,
что Звездный Рубеж - это всего лишь диковинная страна, ждущая  первопроходца
- мысленная литания для изгнания страшного духа безмолвия. Людей манила  эта
богоподобная сила. Глаза безбожников  искали  богов  в  величественной  мощи
неизвестного - технологического эквивалента Иеговы Ветхого Завета.
   А когда мысль людей отвлекалась от Звездного  Рубежа,  она  обращалась  к
небесным сейнерам. Звездоловам.
   Вообще-то звездные рыбаки не должны были бы быть тайной. Это  были  люди.
Звездный Рубеж - это был  просто  мертвый,  металлический,  машинный  голос,
бормочущий  какие-то  безумные  слова  на  нечеловеческих  языках,   игрушка
вооруженных строителей пирамид, исчезнувших так давно, что не осталось  даже
расы, которая бы их помнила.
   Но сейнеры из-за самой своей  человеческой  природы  стали  еще  большей,
пугающей загадкой.
   Наземники  абсолютно  не  воспринимали  спокойной,  неизменной   культуры
звездоловов. Они жаждали неоспоримого мира звездоловов, но не  принимали  их
блаженного застоя. Опасной была дорога сейнеров,  и  причудливо  вилась  она
среди волчьих ям инь и янь ревности и зависти.
   Мойше стряхнул с  себя  задумчивость.  Работа  прежде  всего.  Надо  быть
начеку. На волоске  висят  много  жизней,  готовые  сорваться  при  малейшем
неверном шаге, и первой в этом списке - его собственная.
   Он вошел в терминал порта Блейк - обширную пещеру из стекла,  пластика  и
стали. Уходящий вдаль пол был перекрестком цветов и движений; пасти входов и
выходов открывались в другие миры.
   Когда-то Мойше хотел быть поэтом, странствующим  Гомером  космоса  -  как
Чижевский. Детская, наивная мечта. Как мечта овладеть тайными силами,  найдя
ручки, которые ими управляют.
   Инструктор велел ему критически прочесть  Чижевского,  а  потом  заставил
исследовать собственные тайные образы космоса, ночи  и  материнского  Чрева.
Это был кошмар ночного полета на метле.  Темные  закоулки  разума  оказались
землями разрушения и ужаса, в которые он  никогда  ни  за  что  не  заглянет
снова. Муза покинула его ради  более  светлых  небес.  Теперь  он  баловался
прозой - "Все, кто был в Иерусалиме до меня".
   На этом задании будет время его как следует отшлифовать.
   Его охватил свет. Вокруг стоял густой запах человеческих  тел.  Туда-сюда
мотались  люди,  как  роящиеся  пчелы,  потерявшие  вдруг   свою   королеву.
Освежители воздуха не справлялись с миазмами. Все, как  в  любом  терминале,
где ему приходилось бывать.
   В многообразии своем толклись здесь  люди  -  атомы,  танцующие  согласно
ритуалам терминала. Калейдоскопическим хороводом  мелькали  цветные  костюмы
десятков миров.
   И  небольшая  мрачноватая  группа  заняла  один  из  тихих  омутов  этого
водоворота людей. Там стоял длинный  стол,  а  за  ним  полдюжины  мужчин  в
желтовато-белых,  ничем  не  украшенных  комбинезонах  перебирали  анкеты  и
вопросники.  В  конце   стола   девица,   обложившись   кучей   секретарских
приспособлений, совала анкеты в уменьшающую машину. Девушка была бледной, со
светлыми волосами до плеч. Мойше обратил на нее внимание, потому что  волосы
у нее были для космонавтки необычно длинными.
   А вот мужчины вполне отвечали стереотипу космонавта. Волосы  у  них  были
подстрижены ежиком не длиннее сантиметра. "Как в лагере  для  новобранцев  в
первый день", - буркнул про себя Мойше.
   Это были его новые работодатели. Те, кого он послан был предать.
   Маленький и смуглый, Маус прошел мимо и подмигнул. Маус - мышь. Откуда  у
него такое прозвище, бен-Раби не знал.  Знал  только,  что  Маус  носит  его
годами и ему оно нравится. Хотя по виду ему куда больше  подошло  бы  Хорек.
"Чудной мужик - мой напарник, - подумал про  себя  Мойше.  -  Но  мы  с  ним
сработались - из-за симбиоза наших навязчивых идей. В некоторых областях".
   Маус тоже был сумасшедшим  коллекционером:  почтовые  марки  тех  времен,
когда ими еще пользовались, монеты, бутылки, кружки, кованое железо -  почти
любая старина. Только вот для чего они  собирали  коллекции  -  в  этом  они
расходились.
   Бен-Раби занимался коллекционированием для отвлечения,  для  отдыха,  для
самообразования. Маус же после  последней  побывки  на  Луне-Командной  стал
неистовым архаистом. Коллекционирование  стало  для  него  способом  уйти  в
единство стилей - гештальт - минувшей жизни. Он по уши влюбился в  двадцатое
столетие - последнее  с  таким  широким  спектром  классовых,  этнических  и
культурных различий.
   Бен-Раби вообще не  понимал  архаистов.  И  держался  о  них  мнения,  по
выражению Мауса, ниже змеиной задницы.
   Старые различия переменились. Ни раса, ни пол, ни богатство, ни стиль или
манера речи не ставили  теперь  человека  в  изоляцию.  Теперь  предрассудки
вертелись вокруг происхождения и профессии, и земляне стали ниггерами  века,
а сотрудники Службы - аристократией.
   Бен-Раби - под многими другими именами - знал Мауса уже годы. Но на самом
деле он этого человека не знал. Ни  профессиональная  связь,  ни  дружба  не
могли пробить защиту Мауса. Бен-Раби  был  землянином.  Маус  был  уроженцем
Внешних Миров и сотрудником Службы в  третьем  поколении.  Это  был  барьер,
через который мало что могло просочиться.
   Он стал смотреть  на  другие  лица,  отмечая  замешательство,  решимость,
беспокойство. Многие из этих людей не знали точно, зачем они  здесь.  Но  он
искал взглядом бесстрастных - тех, кто знал. Здесь должны быть конкуренты  и
соперники.
   Интерес Бюро к звездоловам был далеко не уникален.  Тут  небось  половина
шпионов...
   - М-да!
   - Простите?
   Он  обернулся.  Рядом  с  ним  остановилась  маленькая  синяя   монахиня,
удивленная его восклицанием.
   - Извините, сестра. Так, мысли вслух.
   Улантидка поплыла прочь, озадаченно хмурясь - наверное, гадая, какой  это
ум нужно иметь, чтобы мыслить неразборчивыми односложными словами.  Бен-Раби
и сам нахмурился. Что случилось с людской потребностью в вере? Все  знакомые
ему христиане были завоеванными инопланетниками.
   Но любопытство его испарилось, когда он повернулся  к  этому  тревожащему
лицу.
   Да, это была Мария, хотя изменилась она не  меньше,  чем  он  сам.  Кожа,
волосы и глаза у нее стали куда темнее. Она потолстела на двадцать фунтов, и
многое другое тоже переменилось. Эти изменения были более тонкими, но он  ее
все равно узнал. Она  не  могла  скрыть  свою  манеру  двигаться,  говорить,
слушать.
   Мелькнула мысль, что особенно хорошей актрисой она никогда не была. У нее
был другой талант, необходимый в их общей профессии. Она  выживала  в  любых
обстоятельствах.
   Она перехватила его взгляд. У нее на миллиметр приподнялись брови,  потом
сосредоточенно сдвинулись. И появилась зловещая  стальная  улыбка.  Она  его
тоже узнала.
   Интересно,  насколько  ее  понизили  после  оглушительного   провала   на
Сломанных Крыльях? Во что ей  это  обошлось,  помимо  жестокой  и  медленной
смерти ее детей?
   У  Мойше  между  лопатками  побежали  ледяные  мурашки.   Наверняка   она
планирует, как сравнять счет, А она кивнула - вежливо, чуть заметно.
   Вселенная огромна. Никак не могло быть неизбежным, чтобы они вообще  хоть
когда-нибудь столкнулись снова. В голове у него была  гулкая  пустота  и  ни
одной разумной мысли.
   Ничто в мире не могло потрясти его сильнее, чем встреча с ней;
   Он ее не испугался. Или испугался, но не в том  смысле,  чтобы  покрыться
холодным потом. Она увидит Мауса. Она будет знать, что может  либо  оставить
все, как есть, либо погибнуть, либо точно знать, что убьет  их  обоих  одним
ударом.
   Какие-то еще лица мелькали в памяти. Тень узнавания чего-то знакомого  из
файлов Бюро, которые вбивали в голову. Никто из  этих  людей  не  будет  его
врагом. Простая конкуренция - это лазутчики из Корпораций. Или от Мак-Гроу.
   Мойше посмотрел на сборище как на организм, пытаясь представить себе  его
сложение и характер. Толпа была меньше, чем он ожидал.  Человек  двести,  не
больше. Сейнеры дали объявление о наборе тысячи, обещая премии  и  зарплаты,
близкие к сумасшедшим. Их ждет разочарование.
   Он подумал, что, наверное, мало есть техников достаточно романтичных  или
попросту голодных, чтобы погрузиться на год в совершенно чуждую  среду.  Это
могло означать возвращение в  дом,  изменившийся  до  неузнаваемости.  После
старта лихтеров возврата не будет. И нельзя  будет  уволиться,  если  работа
тебе не понравится.
   Мойше встал в очередь на регистрацию на  четыре  человека  позади  своего
напарника. Мауса трясло.
   Мойше никогда не уставал ему удивляться.  Лед.  Стеклосталь.  Машина  без
признаков жалости. Верная смерть. Много еще мог он найти для Мауса  холодных
и жестких слов, и все они были бы верны. Но бывали непредсказуемые  моменты,
когда этот человек давал  своей  людской  натуре  выглянуть  из-за  алмазной
оболочки. И каждый раз бен-Раби казалось, что он стал свидетелем чуда.
   Может быть, лишь в этот момент за время всей этой операции Маус  позволил
себе проявить слабость. И всего лишь потому, что предстоял полет на  шаттле.
Маус панически боялся взлетов.
   - Доктор Нивен!
   Интимный шепот около самого уха и прикосновение теплой руки. Он посмотрел
вниз, в глаза темные и твердые, как сангарийские бронзовые монеты.
   - Простите, мадам? Нет, я - бен-Раби. Мойше бен-Раби.
   - Как эксцентрично. - Улыбка тоже была металлической. - А я - Кэнди.
   Очевидно, она читала  больше,  чем  он  подозревал.  Мойше  бен-Раби  был
главным  героем  единственного  романа  Чижевского,   гротескного   полотна,
написанного  широкими  мазками  Гаргантюа  и   Дон   Кихота.   Все   критики
набрасывались на это сходство, останавливаясь лишь на самом краю обвинения в
плагиате.
   Странно, что сангарийка читала "Яркие золотые знамена".
   "Сангарийка!" - пришлось ему напомнить самому себе. Он делил с ней  ложе,
они пылали чувствами в те голодные дни на Сломанных Крыльях.
   Она могла бы и сейчас разделить с ним ложе, но.., потом она бы выпила его
кровь. Сангарийцы лелеют свою ненависть  вечно.  Если  верить  слухам  -  из
поколения в поколение.
   - И Крыса тоже? -  Она  имела  в  виду  Мауса.  Для  этого  человека  она
построила бы отдельный ад. Но это чувство было взаимным. Бен-Раби знал,  как
бы рад был Маус свиданию с ней в  средневековой  камере  пыток.  -  Все  вы,
конфедераты, шпионы корпораций и  Мак-Гроу,  притворяетесь,  что  вам  нужны
деньги сейнеров... Через час на орбиту, Гун. Увидимся наверху.
   Еще пара стальных улыбок, и она понесла свое бронзовой твердости  тело  в
сторону дамской комнаты.
   Увидимся наверху.
   В этом сомневаться на приходится. Мойше подумал, как бы это очень  быстро
раздобыть боевой скафандр "Марк-14" или хотя бы глаза паука,  чтобы  видеть,
что у тебя за спиной. Да, в этом задании жизнь будет как на бочке с порохом.
   А  он-то  рассчитывал  на  каникулы.   Бездельничать   и   работать   над
"Иерусалимом".

ГЛАВА ВТОРАЯ:

3047 Н.Э.

БЫЛЫЕ ДНИ, ГОРОД АНГЕЛОВ

   Слух облетел подпольный мир Города Ангелов на крыльях молнии.  Стардастер
прибыл на Сломанные Крылья.
   Тайно проскользнув к планете, в порт Города Ангелов вошла  частная  яхта,
зарегистрированная на имя доктора Гундакара Нивена. Знатоки  соответствующих
дел помнили это имя  по  провалу  на  Борровее,  который  стоил  сангарийцам
миллиарда стелларов. Волнение пойло от рабочих порта, связанных с преступным
миром. Награда за голову Гундакара Нивена превышала  любые  мысли