что
историческая борьба  агонистов  приближается  к  закономерной  развязке,
окрепла окончательно. В конце  концов,  шел  год  997а,  и  приближалось
тысячелетие Эры Искупления.

ГЛАВА 13
ПОЯВЛЕНИЕ ВАРНАВЫ

   Тишина.
   Эла повернула голову. Рядом с ней крепко спал  Джем.  Грудь  мальчика
тихо вздымалась, светлые волосы упали на лицо.  Эла  улыбнулась.  Ей  не
хотелось будить  сына.  Она  осторожно  выскользнула  из-под  одеяла  и,
протянув руку, взяла шаль.  В  комнату  сквозь  закрытые  резные  ставни
пробивался утренний свет, яркий и холодный, и как будто  просил,  чтобы,
его впустили. Эла распахнула ставни и поежилась.
   Неужели менялся сезон?
   Слишком рано.
   Пейзаж за окном выглядел мертво, безжизненно. Собирались тучи.  Через
какое-то время Эла поняла, что внизу, в деревне, непривычно  тихо.  Нет,
то была не тишина раннего утра.
   - Племянница, ты простудишься!
   Эла, не вздрогнув от  окрика,  повернулась  к  тетке,  но  ставни  не
закрыла. Холодным, бесстрастным голосом она проговорила:
   - Ваганы ушли.
   - О?
   Эле казалось, будто закончился дивный сон,  а  Умбекке  уход  ваганов
вовсе не казался заслуживающим внимания и разговоров. Умбекка, одетая  в
свежее черное платье,  с  золотым  амулетом  на  груди,  расхаживала  по
комнате и укоризненно покачивала головой, глядя  на  пол  возле  камина,
усыпанный пеплом, и на не накрытый к завтраку стол.
   Отвратительно.
   Где же Нирри, эта противная девчонка? Пухлая рука Умбекки  потянулась
к колокольчику.
   - Нет! - поспешно проговорила Эла. - Джем.
   Тетка  бы,  конечно,  пропустила  мимо  ушей  ее  просьбу  не  будить
мальчика, если бы в это самое мгновение на пороге не появилась  служанка
в еще более затрапезном виде, чем обычно. Одевалась она явно впопыхах.
   - Похоже, мы все проспали, - усмехнулась Эла.
   Тетка промолчала. Эла, все еще стоявшая спиной к окну,  откуда  лился
жестокий холодный счет, почувствовала какую-то неясную угрозу.  Да,  все
было именно так: прекрасному сну пришел конец.
   - Он ушел, да? - еле слышно прошептала она.
   Нирри разводила огонь в камине.
   Умбекка в нетерпении уселась за стол.
   - Иди сюда, племянница, и закрой  окно.  Сейчас  Нирри  принесет  нам
завтрак.
   Эла неохотно прошла к столу и села. Не глядя на тетку, она  рассеянно
уставилась в пол. Казалось, она хочет взглядом прогнать из комнаты пыль,
скопившуюся в потертых диванах и коврах за много циклов.
   Эта комната теперь была ее миром.
   Эла вновь поежилась. Холод из открытого окна неумолимо  пробирался  в
комнату.
   Он ушел.
   Глаза Элы наполнились слезами. Тетка завела разговор о смене сезонов,
причем настолько равнодушно, словно не произошло ничего особенного.  Эла
резко схватила колокольчик и зазвонила в него, держа перед самым носом у
тетки.
   - Племянница!  -  пухлая  рука  схватила  Элу  за  запястье.  Умбекка
побагровела, склонилась к столу. - Глупая, испорченная  девчонка!  Разве
ты не понимаешь, что это хорошо - то, что он ушел! Теперь я точно  знаю:
он слоняется по стране вместе  с  этими  грязными  ваганами!  А  ты  что
думала? Что он останется? Разве он мог остаться? Он безумен! Он  морочит
тебе голову! Неужели ты веришь, что правосудие минует его,  даже  здесь,
на задворках королевства?
   - Правосудие? О чем вы, тетя?
   - Твой брат - изменник!
   - Нет, тетя. Это мой отец - изменник. Мой отец предал  короля.  Разве
вы забыли об этом?
   У Элы побелели губы. А Умбекка спесиво поморщилась, немного помолчала
и отозвалась:
   - Наш король - Эджард Синий. А эрцгерцог -  его  верный  и  преданный
министр.
   Эла засмеялась бы, но не смогла. Ей хотелось плакать.
   - О да, тетя. За измену можно получить крупное вознаграждение, не так
ли?
   - Я буду молиться за тебя, Элабет.
   - Будь прокляты ваши молитвы!
   Две  женщины  сидели  за  ненакрытым  столом  и  сжигали  друг  друга
взглядами. В груди Умбекки закипали темные страсти. Поведение племянницы
вызывало у нее не отчаяние, нет, - ярость.
   Что происходило с этой девчонкой?

***

   Умбекка вспоминала дни  после  Осады,  когда  эрцгерцог  готовился  к
отъезду из замка. В замке  суета  и  волнение.  Цокали  копыта  коней  и
скрипели колеса, звучали голоса старших  слуг,  отдававших  распоряжения
младшим, восклицания покидавших замок вельмож. Хозяин  оставлял  родовое
гнездо, но  горевал  ли  из-за  этого  хоть  кто-нибудь,  кроме  старого
камердинера  Стефеля?  Все  чего-то  ждали  -  даже  Умбекка   в   своей
комнатушке-келье вновь и вновь перебирала и заново укладывала вещи, не в
силах дождаться отъезда в Агондон. Что ей надеяться на  коронацию?  Ведь
начиналась новая эпоха!
   А Эла слегла.
   Может быть, переволновалась?
   Вечером, предшествовавшим дню отъезда, был устроен прощальный ужин  в
одном из залов, оставшемся не тронутым во время  Осады.  За  ужином  Эла
подошла к отцу, сидевшему за столом со своими соратниками,  и  объявила:
"Отец, я жду ребенка".
   Вельможи ахнули. Менестрели, игравшие развеселую джигу, умолкли.  Тор
покраснел и перевернул кубок с  вином.  Умбекка,  не  сводившая  глаз  с
эрцгерцога, ужасно напугалась: ей показалось,  что  на  лицо  эрцгерцога
набежала темная туча. Сердце ее готово было разорваться, и разорвалось -
чуть позже, когда в зале остались только она, эрцгерцог и  Эла.  Девушка
сначала наотрез отказывалась назвать соучастника своего грехопадения, но
потом отец холодно и упрямо вынудил ее сознаться.  Гнев  эрцгерцога  был
подобен остротой заточенному кинжалу. "Да,  да",  -  бормотала  Умбекка,
когда эрцгерцог объявил свою волю. Наказание дочери было справедливым. И
все же Умбекка была готова разрыдаться. Но еще больше ей хотелось рыдать
от отчаяния позже, когда миновало несколько сезонов и до замка донеслась
весть о том, что и Тор опорочил имя отца.
   Алый Мститель!
   Как  побледнела  тогда  Умбекка!  Она  ослабела,  словно  от  тяжелой
болезни. А Эла тогда только сказала: "Да" - и все, да еще и улыбнулась.
   "Ты знала? Ты все знала, племянница?"
   И тогда Эла,  эта  порочная  девчонка,  расхохоталась.  Она  смеялась
впервые с тех пор, как началась Осада.
   Рыдая, Умбекка послала за  досточтимым  Воксвеллом.  Эла  хохотала  и
хохотала, и казалось,  не  перестанет  смеяться  никогда.  В  тот  вечер
Умбекка  молилась  с  новой   страстью.   Она   просила   бога   Агониса
смилостивиться и заронить искру в ее сердце. Ей было  больно  стоять  на
коленях на каменном полу, хотя на  ней  было  теплое  платье  и  толстые
чулки. Любовь и ненависть вели непримиримый поединок в ее душе. Она  так
любила Тора! В тот вечер вера Умбекки пошатнулась. Эрцгерцог  был  таким
милым, таким добродетельным мужчиной! Как судьба могла  обойтись  с  ним
столь жестоко?
   Но одна из причин подобного оборота дел Умбекке была ясна.
   Ей казалось, что  она  догадывается,  чем  эрцгерцог  прогневал  бога
Агониса.

***

   Теперь, глядя на свою побледневшую племянницу, Умбекка  Ренч  ощущала
приступ гнева. Она прекрасно знала,  почему  испытывает  такие  чувства:
события минувшего вечера заставили ее испытать стыд.  Ей  казалось,  что
она участвовала в какой-то позорной, богохульной оргии.
   Она проявила слабость.
   Она согрешила.
   Она должна покаяться.
   Вдруг послышался жалобный вопль.
   -  Что  случилось?  -  воскликнула  Эла,  прижав  руку  ко  лбу.   Ей
показалось, будто вопль звучит у нее в голове.
   Нирри испуганно вскрикнула.
   - Замолчи немедленно, девчонка! - брызнув слюной, вскричала  Умбекка.
Сердце у нее ушло в пятки. Что это еще такое? Какой-нибудь  новый  фокус
Тора? Но он ушел, ушел! Похоже, вопль  доносился  снизу,  с  внутреннего
двора. - Нирри, посмотри, что там такое!
   Служанка сидела на корточках у холодного камина.
   - Ты что, до сих пор огонь не развела? Тупица! Подай  мне  коробку  с
углями!
   Нирри поплелась прочь.
   - В следующий раз мне и еду самой придется готовить, не сомневаюсь, -
проворчала Умбекка. - О, будь она проклята, эта противная девчонка!
   Жесткий корсет немилосердно сжимал талию и живот Умбекки,  и  она  не
без труда склонилась над  каминной  решеткой.  Она  возмущенно  обозрела
принесенные Нирри дрова - зеленые ветки и  сырые  сучья.  Девчонка  была
тупа и упряма. И даже в этом Умбекка была  готова  винить  Элу.  Господа
должны подавать пример поведения слугам. А когда не подавали  достойного
примера, могло произойти все что угодно.
   Эла молчала.
   Ей хотелось думать только об одном: "Тор не ушел".
   Но он ушел.
   Громкое шарканье оповестило ее и тетку о том, что Нирри возвращается.
   -  Госпожа,  -  растерянно  проговорила  служанка.  -  Там   какой-то
чудной-пречудной маленький человечек пришел...
   Умбекка  сердито  ковыряла  кочергой  угли.  Когда  она   обернулась,
физиономия ее так побагровела, что казалось, кожа вот-вот треснет.
   - Маленький человечек? - сердито переспросила она. - Ты явилась сюда,
чтобы сообщить мне о том, что  пришел  очередной  попрошайка?  Вели  ему
убираться прочь!
   Сырые дрова не желали разгораться, они только дымили.
   Жалобный  крик  послышался  снова,  на  сей  раз  ближе.  Незнакомец,
оказывается, шел за Нирри следом. Служанка испуганно обернулась. Склонив
голову в поклоне, комкая в руках  шляпу,  маленький  человечек  вошел  в
комнату. Умбекка в ужасе вперила в него взгляд.
   - Да... да это же один из тех уродов, что ходят  с  ваганами!  Нирри!
Немедленно позови своего отца!
   Но Нирри не шевельнулась. С застенчивой, какой-то  резиновой  улыбкой
уродец шагнул в комнату. Ростом с ребенка, на самом деле  он  был  почти
стариком. При ходьбе он сильно покачивался - то ли оттого,  что  ноги  у
него были слишком коротки, то ли оттого,  что  на  груди  у  него  висел
тяжеленный ящик из отполированного до блеска дерева со струнами  из  жил
какого-то зверя, а ниже тянулся ряд клавиш - как у  клавикордов.  Видно,
хозяин любовно ухаживал за своим инструментом. Надо сказать, что  и  сам
карлик, если на то пошло,  выглядел  довольно  аккуратно.  Его  редеющие
волосы были чисто вымыты, щеки алели румянцем. Остановившись перед Элой,
странный гость отвесил ей неуклюжий поклон.
   Эла встала. Улыбнувшись, помогла карлику разогнуться.
   - Племянница, не прикасайся к нему! - испуганно вскрикнула Умбекка. -
Эй, карлик, ты собираешься сказать, кто ты такой, или нет?
   Карлик промолчал. Вместо ответа он  сунул  руку  в  карман  куртки  и
протянул Эле свиток пергамента. С быстро бьющимся сердцем Эла взяла его,
сорвала перевязывающую свиток ленточку, развернула.
   - Племянница, что это значит?
   Но Эла не слышала вопроса тетки. Только потом, гораздо  позже,  когда
Эла уснула, Умбекка подошла к ее кровати и взяла с подушки пергамент.  А
сейчас Эла ушла со свитком к окну и принялась читать. Стоя у  окна,  она
не чувствовала холода. Стройная, в белом платье, она  стояла,  озаряемая
солнцем, и читала:

   Возлюбленная моя!
   У меня не было иного выбора. Я должен был покинуть тебя.  Я  не  могу
больше задерживаться здесь, мне пора  уходить.  Даже  не  могу  сказать,
когда мне удастся вновь повидаться с тобой.
   Синемундирники  затевают  новую   войну   против   Зензана.   Кое-кто
поговаривает, будто  бы  это  сотая  по  счету  из  зензанских  войн,  а
премьер-министр клянется, что она станет последней. Эту войну он объявил
священной.  Они  собираются  разжечь  религиозную  рознь.  Они   отлично
понимают, что это им на руку! Наконец агонистам удастся поработить своих
всегдашних соперников.  Но  на  самом  деле  любое  сопротивление  будут
нещадно подавлять синемундирники. Они отлично знают, что Зензан, как  бы
ни была унижена и опустошена эта страна, всегда был на нашей  стороне  и
оттуда мы начинали  все  свои  дерзкие  вылазки.  Теперь  синемундирники
считают, что зензанцев надо истребить окончательно.
   Дорогая моя, нам казалось, что худшие времена миновали. Это  не  так.
Все ужасы режима синемундирников только начинаются. Вот почему я  должен
попытаться помешать им. На самом деле я  никогда  по-настоящему  не  был
солдатом-красномундирником. В этих краях нет никаких отрядов.  Мундир  -
всего лишь очередной маскарад, очередная игра. А вот в Зензане затаились
красномундирники. Торвестр, наследник Ириона,  должен  присоединиться  к
ним!
   Эла, моя любовь к тебе никогда не угаснет, я сохраню ее до последнего
вздоха. Я горячо люблю и мальчика. Так горячо, что боюсь, как бы  сердце
мое не сгорело дотла из-за этой любви.
   Я должен уйти.
   Тот, кто принесет тебе это письмо, был  моим  верным  слугой.  Он  не
может сопровождать меня сейчас, не сможет участвовать в борьбе,  которая
нам предстоит. Приюти его, пусть он будет твоим талисманом. Может  быть,
он сумеет подружиться с мальчиком - ведь он  с  него  ростом.  Он  знает
очень много такого, что со временем даст удивительные плоды.  Его  зовут
Варнава.
   Помни о том, что я всегда буду любить тебя.
   Тор.

   Эла ухватилась за  ставню  и  еле  устояла  на  ногах.  Она  дочитала
последнюю строчку, и пергамент выпал из ее рук.  По  бледному  лицу  Элы
катились слезы.
   Но она наклонилась и подняла свиток.
   Она улыбалась.
   - Варнава, - сказала Эла, - будь как дома.
   - Племянница, что за выдумки! - возмущенно  взвизгнула  Умбекка.  Она
была готова броситься к карлику, схватить его и  вышвырнуть,  но  что-то
удержало ее.
   Умбекка бросила дикий взгляд в сторону кровати. Джем проснулся и сел.
Широко  раскрытыми  глазами  из-под  спутанной  челки  он   смотрел   на
происходящее.
   А Эла спросила:
   - Ты говорить умеешь, Варнава?
   Вместо ответа карлик открыл рот, и  Эла  увидела,  что  язык  у  него
отрезан. Она не испугалась, ей только стало нестерпимо жаль беднягу. Эла
печально наклонила голову. Она бы снова расплакалась, но  тут  маленькие
ручки  карлика  коснулись  струн   и   клавиш   странного   музыкального
инструмента.
   От камина послышался треск. Сырые дрова, наконец, разгорелись.

ГЛАВА 14
КАБАТЧИЦА

   Когда  эрцгерцог  покидал  родовое   гнездо,   солдаты-синемундирники
сопровождали и его карету, и весь обоз. Деревенские жители и  крестьяне,
сбежавшиеся с окрестных полей, выстроились  вдоль  дороги,  уходившей  к
югу. Некоторые плакали. Здоровяки крестьяне падали  на  колени.  Толстая
прачка с руками,  напоминавшими  бараньи  окорока,  бросилась  наперерез
карете и стала умолять  господина  не  уезжать,  и  другие  были  готовы
просить эрцгерцога о том же. Морщинистые старики с  доверчивыми  добрыми
глазами не могли поверить,  что  господин  может  покинуть  их.  Молодые
смотрели на проезжавший мимо обоз, не  моргая,  опасливо  и  нервно,  не
умом, но сердцем чувствуя, что стали свидетелями исторического  события.
Одним казалось, что синемундирники увозят их господина. Они думали,  что
король - в замке. Они думали, что синемундирники - враги короля.  Наспех
проведенный сход на деревенской лужайке имел целью объяснить крестьянам,
что они жестоко ошибались. Никто  не  ведал,  что  истинный  король  под
покровом ночи был тайно увезен из замка в оковах.  Однако  на  несколько
дней умолкли пушки и утихла ружейная стрельба.
   Что-то случилось.
   Казалось, время остановилось.
   Во главе отряда синемундирников ехал командор - мужчина с  лицом  как
бы выточенным из стали, с огромными усами,  кончики  которых  загибались
вверх, и глазами, взгляд которых был тверже кремня.  Его  звали  Оливиан
Тарли Вильдроп. Жители Тарна возненавидели его. По его приказу некоторых
пытали, а других били.
   Иногда командор сам производил экзекуции. Это Вильдроп хладнокровно и
жестоко выколол глаза Сайласу Вольверону.
   Деревня жила в страхе. А теперь от имени  эрцгерцога  жителям  Ириона
было объявлено, что Вильдроп - не враг, а друг. Они не сразу поняли, что
для эрцгерцога это так и есть. В то же мгновение, когда эрцгерцог предал
короля, все его  бывшие  враги  тут  же  стали  его  друзьями  -  словно
небрежные пальцы перевернули монетку.
   Его должны были вознаградить. В глубине души эрцгерцог всегда  мечтал
о славе, и вот, наконец, до славы было рукой подать. Больше он не  будет
править горсткой баронов-воришек. В Агондоне он станет третьим министром
в  правительстве  синемундирников.  А  со  временем  непременно   станет
премьер-министром. Эрцгерцог Ирионский даже не оглянулся  на  покидаемый
им замок предков. Он не собирался возвращаться сюда. Может быть, на лице
его и запечатлелась вина за содеянное,  может  быть,  вина  смешалась  с
жестокой решимостью, но никто не видел лица эрцгерцога за занавесками на
дверцах кареты.
   Но прежде чем карета, а с ней и весь обоз скрылись из глаз,  возникло
небольшое препятствие. Кто-то швырнул в  карету  комья  грязи  и  гнилые
овощи.
   - Предатель! - послышался чей-то гортанный голос.  Командор  Вильдроп
едва  повел  бровями,  не  повернув  головы,  и  чуть  придержал  своего
великолепного скакуна.
   - Убить этого мерзавца, - распорядился он,  и  гвардейцы,  толком  не
разобрав,  кто  кричал,  расстреляли  нескольких  крестьян,  а  командор
продолжил путь.
   Занавески на дверцах кареты даже не шевельнулись.
   Все это случилось цикл тому назад. Потом еще целый  цикл  деревенские
жители вспоминали, размышляли, делились друг с другом подозрениями, и, в
конце концов, подозрения превратились в холодную уверенность.
   Поползли слухи.
   Хозяином  кабачка  "Ленивый  тигр"  был  спившийся  старик  по  имени
Эбенезер Трош. На самом деле всеми делами в кабачке заправляла его жена,
безропотная страдалица, добродетельная женщина. Муж ее  только  пил  дни
напролет, и, похоже, ничто другое его не интересовало. Но вот у  старого
Эбенезера вдруг появилась новая страстишка.
   Как-то  раз  вечером,  по  обыкновению  посиживая   за   столиком   в
собственном кабачке, старый пьяница вдруг ни с того ни с  сего  принялся
что-то бормотать насчет каких-то всадников, которых якобы видел глубокой
ночью после окончания Осады. "Всадники? Что за всадники?" - спросила его
жена. Эбенезера часто где-то носило по ночам, но его  пьяным  россказням
не стоило придавать значения.
   "Синемундирники это были, -  заявил  он  в  тот  вечер.  -  Токо  без
мундиров".
   "Что он несет?" - возмутился Стефель, камердинер из замка.
   В общем, никто не поверил ни единому слову Эбенезера Троша.
   В последнее время Стефель избегал компаний. Он напивался в  одиночку,
сидя за столиком  в  углу  и  покуривая  свою  вонючую  трубку.  Мужчины
поговаривали, что  Стефель  какой-то  чокнутый,  что  им  он  всегда  не
шибко-то нравился. В тот вечер только он и подал голос после  того,  как
Эбенезер Трош пытался рассказать байку. Старый камердинер сидел в  углу,
мрачный, насупившийся. Тянулись часы.  А  изрядно  захмелевший  Эбенезер
вновь принялся рассказывать о якобы увиденном. На сей раз он  говорил  о
том, что видел какого-то узника в кандалах - человека высокородного,  по
всему судя, но в лохмотьях.
   "Синемундирники,   -   заплетающимся   голосом   вещал   пьяница.   -
Синемундирники с высокородным узником, вот что я вам скажу".

***

   Потом уже никто не смог бы сказать,  кому  первому  пришло  в  голову
заподозрить, что в пьяных россказнях Эбенезера есть доля истины. Новость
распространилась мгновенно, словно разбушевавшееся пламя.
   - Король!
   Кабачок огласился ропотом. А за несколько последующих  дней  слух  со
скоростью  ветра  разлетелся  по  всем  Тарнским  долинам.  Да,  похоже,
красноглазый пьяница Эбенезер, валявшийся в придорожной канаве где-то на
задворках Ириона, стал свидетелем трагедии истинного короля.
   В  мгновение  ока  завсегдатаи  "Ленивого  тигра"   собрались   около
Эбенезера. Налитые кровью глазки старого забулдыги сверкали.
   "Они такие были  злые,  -  бормотал  Эбенезер,  -  будто  глотку  ему
перерезать хотели, вот что  я  вам  скажу".  Завсегдатаи  ахали,  качали
головами. Старый камердинер Стефель, все время так и просидевший в углу,
вышел на улицу и только т