этого священного места. Их жизнь проходит рядом с Пламенем, но как раз Пламени-то они и не видят. Во время обряда Посвящения мальчиков-рабов ослепляют, но зато все остальные их чувства затем тренируются и доводятся до совершенства.
     Обливаясь потом и дрожа, смертельно напуганный Новообращенный неверным шагом бредет к лестнице. С обеих сторон его окружают устрашающего вида стражники. Он уже успел забыть обо всем: о своей священной судьбе, об избранности, о той чести, которой он удостоен - только он один изо всех правоверных. Будь у него возможность убежать - он бы убежал, но ему некуда свернуть, негде спрятаться. Звуки тяжелой поступи слепых стражников эхом отлетают от холодных каменных стен. Виток за витком уводит вниз лестница. За те эпициклы, что минули с тех пор, как Пророк нашел Пламя, многие забыли о том, что величественное, изукрашенное каменьями Святилище было возведено, подобно надгробию, над глубокой горной пещерой. Свет постепенно набирает силу. Таль слышит приглушенный рев.
     И вот - последний виток ступеней.
     Таль дико кричит. Жесточайшие спазмы сотрясают все его тело. Ноги у него подкашиваются, он опускается на пол, не сводя глаз с ослепительного столпа света. Пламя рвется ввысь из углубления в полу, из круга, обложенного камнями. Сила его безудержной ярости способна испугать кого угодно.
     Принц вскрикивает, бросается к другу. Увы, поздно... Эбены встают между ними и крепко держат того и другого. Еще несколько мгновений - и они швырнут Новообращенного в Пламя, но не сейчас, не сейчас... Ритуал должен совершаться, как заведено. Сначала юноши обязаны встать на колени, затем - опуститься ниц. Между ними величаво встает султан. Затем он тоже падает ниц и обращает к пламени любовно-рабские воздыхания и стоны. Он умоляет огненное божество принять его, благословить его, простить ему совершенные грехи. Он страстно просит огненное божество принять его скромное приношение.
     Эбены хватают Новообращенного и волокут вперед.
     - Нет!!! - кричит он испуганно, умоляюще. Он вопит, пытается вырваться, выкручивается, лягается, а принц, онемев от ужаса, только молча смотрит на него. Теперь он уже ничего не может сделать для своего друга.
     А через мгновение уже не только принц - никто на свете не в силах ему помочь.
     Султан с опаской смотрит на испуганного сына. Рев Пламени становится невыносимо оглушительным. Огонь ревет и стонет, словно жестокий штормовой ветер.

Глава 2

ПРИЗРАК В САДУ

     - Выпейте немного нектара. Ваше высочество, прошу вас.
     С печальной улыбкой рабыня поднесла принцу лекарство, но он к ней даже головы не повернул. С того мгновения, как он, обуреваемый тоской, вбежал в свои покои, ничто, похоже, не было способно развеять его горе. Он рыдал и рыдал, уткнувшись в шелковые подушки, и содрогались его острые плечи под роскошными, украшенными богатой вышивкой одеяниями.
     - Ламми, уходи. Оставь меня.
     Старуха-рабыня вздохнула. Было уже далеко за полночь. В нишах горели светильники. Их отсветы сверкнули в слезах, что застлали ее глаза. Нянька поспешно смахнула слезы заскорузлой рукой. Как она проклинала правила, которым была обязана повиноваться! Ведь еще одну луну назад она бы мигом бросилась к своему юному подопечному, и их слезы перемешались бы, и она крепко обняла бы его заботливыми морщинистыми руками. Но нет. Теперь, когда принц Деа стал Бесспорным Наследником престола, причастником Пламени, такое было непозволительно. К принцу более нельзя было прикасаться простой рабыне.
     Это было жестоко, но мать-Мадана не смела противиться жестокости. Пятьдесят солнцеворотов она нянчила царственных детей и хорошо знала, чем грозит даже самое малое непослушание. Даже теперь, будучи наедине с принцем, она не могла рисковать. Не просто так эту резиденцию султана назвали Дворцом Шепотов. Стены здесь были испещрены потайными глазками, и только самые верные и преданные слуги могли надеяться на то, что доживут до конца своих дней. Жизнь матери-Маданы близилась к концу. Ей было не жаль себя, и все же была в ней гордость, через которую она не желала переступать. На глазах у старой рабыни казнили многих, слишком многих ее друзей. А она твердо решила умереть в собственной постели.
     Держа в руке кубок с нектаром, мать-Мадана ушла в другой конец покоев. Ночь выдалась жаркая. Высокие резные двери, ведущие на террасу, были распахнуты настежь, и ветер, долетавший сюда из цветущих садов, шевелил легкие занавеси и плетеные украшения. На краткое, сладкое мгновение старуха восхитилась благоуханием воздуха. Как часто она со своими юными воспитанниками беззаботно гуляла по высоким и широким террасам... А потом они отправлялись в роскошные висячие сады, устроенные на крыше.
     За свою долгую жизнь мать-Мадана познала много печали, но все же не столько, сколько могла бы изведать. Проданная в рабство маленькой девочкой, она, конечно, горевала об утраченной свободе, но потом поняла, что в этом, пожалуй, скрыта благодать. Ее отец был бедняком, и кроме нее у него были старшая дочь и сын, и он ни за что не смог бы дать ей таких благ. Ее старшая сестра вышла замуж за хозяина богатого караван-сарая - кое-кто поговаривал, что этот караван-сарай самый лучший на побережье Дорва. Что сталось с ее братом - этого она не знала. Она, правда, слышала - и надеялась, что все так и есть, - что он стал большим человеком и занимает важный пост при дворе калифа Куатани.
     Мать-Мадана не завидовала своим удачливым брату и сестре - ведь она, если на то пошло, была некрасива, и вряд ли бы на нее обратили внимание мужчины. Что ж, и в этом тоже была своего рода благодать. Хорошеньких рабынь ждала такая участь, которой мать-Мадана избежала и была рада тому. И когда ее приставили к дворцовой детской, мать-Мадана поначалу просто обрадовалась, а потом работа стала приносить ей несказанное счастье.
     О нет, ее жизнь была благодатна - для рабыни. Не проходило дня, чтобы она не преисполнялась благодарности за то, что ее жизнь сложилась именно так, и все же она знала, что из этой-то благодати и вызрели семена ее нынешней печали. Как же она была глупа, что позволила себе так нежно полюбить своего юного подопечного! Но что она могла поделать? Деа был единственным сыном султана. Он рос болезненным и впечатлительным мальчиком. И пусть за время последнего солнцеворота он приблизился к совершеннолетию, ему все же недоставало силы и крепости, которые украшают истинного мужчину. Порой казалось, что ему никогда не обрести ни силы, ни крепости. Стараясь не расплакаться вновь, мать-Мадана стала вспоминать о тех временах, когда она целовала маленького принца, разглаживала его наморщенный лобик, ласкала его темные волосы. Теперь ей уже никогда не было суждено коснуться губами даже края его одежд. После того как принц женится, он должен будет перебраться в другие покои в дальнем крыле дворца. Мадана понимала, что даже если ей суждено будет когда-либо увидеть своего воспитанника, он не заметит ее, как будто ее и нет вовсе. Его сделают совсем другим, чужим, далеким.
     Мать-Мадана поежилась. Такое ей случалось переживать и прежде, но на этот раз она страдала намного тяжелее. Неужели это естественно, неужели справедливо, чтобы мальчик так скоро стал Бесспорным Наследником? И простым ли совпадением стало то, что Таль, его самый близкий друг, был принесен в жертву Пламени?
     Старуха глубоко вздохнула, постаралась успокоиться. Она вдыхала давно знакомые сладкие ароматы цветущих садов - запахи жасмина и корня Джавандры, ночных нарциссов и душистых фиалок. Но самым тонким был запах спор лунной нектарины. Ах, но этот дивный аромат струился от кубка, который мать-Мадана держала в руке. Говорили, что сок лунной нектарины, подмешанный к питью, будто бы излечивал от сердечных напастей. Мать-Мадана запрокинула голову и отпила немного нектара. Лучистое тепло разлилось по ее телу.
     Она тут же обернулась и опасливым взглядом обвела стены. Что же она наделала! Рабыням не положено было касаться губами таких напитков, предназначенных для уст царственных особ!
     Со стороны террасы донеслось шарканье шлепанцев. Раб? Какое-то известие? Нянька успела спрятать кубок как раз в то мгновение, как в распахнутые резные двери шагнул высокий плечистый мужчина. Она ахнула, прижала ладонь к губам. О нет, то был не раб. Мужчина был в прекрасных, алых с золотом, одеждах. Его налобную повязку украшали драгоценные каменья, и глаза его сверкали подобно этим каменьям, а его обильно умащенная борода сверкала сотнями радужных капелек.
     Но что тут могло понадобиться султану?
     Мать-Мадана неловко опустилась на колени.
     - О, Святейший!
     Улыбка тронула губы султана.
     - Неужто эта роскошная мантия способна обмануть даже мою старую нянюшку? Ну же, Ламми, мы ведь с тобой старые друзья, верно? Разве ты не помнишь, как держала меня на руках?
     Рабыня зарделась и не нашла что ответить. С губ ее сорвался сдавленный звук - что-то вроде смеха пополам с рыданием. Отчего она лишилась дара речи - от изумления, от испуга, а может, испитое снадобье ее так расслабило, - этого мать-Мадана и сама не понимала. Она только знала, что не должна говорить с этим человеком, с этим чужим, злобным созданием, что явилось к ней посреди ночи и назвало ее "Ламми". Это была шутка, не иначе, - жестокая шутка. И оттого, что некогда он был дорог ей и мил, как теперь Деа, старухе-рабыне было только горше. Подумать только - в один прекрасный день ее любимый юный принц станет таким же! Оставалось только радоваться тому, что она стара и что смерть заберет ее раньше.
     - Ну, поднимись же с колен, Ламми. - Султан протянул к ней руку и помог ей встать, а потом указал на распростертого на постели юношу. Юный принц, не слышавший, как вошел отец, все еще рыдал, отвернувшись к стене. - Моего сына потрясло первое посещение Святилища Пламени. Это понятно, ведь он еще так молод. Понятно и даже хорошо. Разве лучше было бы, если бы мальчик остался равнодушен к такому событию?
     Мать-Мадана робко покачала головой, покорно опустила глаза. Но в сознании у нее бушевал гнев, словно лава в жерле разыгравшегося вулкана. Что же он такое говорил, этот человек? Не говорил ли он о том, что радуется горю Деа? О, он просто чудовище, чудовище с черным сердцем!
     А султан продолжал:
     - Может ли эта печаль помешать моему сыну стать мужчиной? Я в это не верю. А разве я стал менее мужественным из-за того, что пришел к нему теперь? Кто лучше утешит моего мальчика, нежели тот, кто смиренно несет ношу, которая однажды перейдет к нему? Ну же, Ламми, ты можешь выйти на террасу. Оставь меня наедине с моим мальчиком ненадолго.
     Мать-Мадана покорно поклонилась, но на самом деле не так легко ей было совладать с собой. Она шагнула за резные двери, но не удержалась - обернулась. Какой горечью, какой болью сковало ее сердце, когда она увидела, что султан заключил Деа в объятия!
     Мать-Мадана неохотно удалилась в темноту.

***

     - Сын мой, - сказал султан, - пора осушить слезы.
     Человек в роскошных, усыпанных самоцветами одеждах неуклюже уселся на край узкой кровати сына.
     Юноша всхлипнул, сморгнул слезы и не мигая уставился на умащенную черную бороду, пальцы со множеством сверкающих перстней, на морщинки в углах глаз отца. Одежды султана были скользкие и холодные, как кожа ящерицы. Деа замутило. Ему хотелось твердить одно: "Почему? Почему?!"
     - Почему? Почему? - проговорил султан.
     Деа вздрогнул.
     - Тебе это не дает покоя, верно? - Султан попытался улыбнуться. - Ах, сын мой, не бойся же своего отца! Разве ты не знаешь, как сильно я люблю тебя? То, что произошло сегодня, было испытанием, и ты прошел это испытание.
     Деа несказанно удивился.
     - А то, что ты плакал, как женщина... - Султан рассмеялся. - Это ерунда! Неужто ты подумал, что я стыжусь за тебя, сынок? После церемонии ты плакал без конца, но ты плакал не при людях. А для простолюдинов, что заполонили церемониальную дорогу, для имамов и для эбенов в Святилище, кто еще принц Деа, как не мужественный юный герой?
     Изумлению Деа поистине не было предела. После окончания церемонии он только мучался стыдом и проклинал собственную трусость, сковавшую его по рукам и ногам в те мгновения, когда эбены волокли к алчно ревущему Пламени его друга. Как он жалел о том, что не бросился вперед, не отнял Таля у жестоких стражников! Но тогда Деа был слишком слаб и испуган. Он даже крикнуть не смог, не сумел попросить у Таля прощения.
     - Отец, ты ошибаешься. Я не герой.
     Султан улыбнулся.
     - Сын мой, ты забываешься. Разве Султан Луны и Звезд может ошибаться? Я говорю, что ты герой, потому что казался героем, а со временем, сын мой, мы становимся такими, какими кажемся. - Он умолк, прищурился. - И потому надо быть очень осторожными в том, какими казаться.
     - Отец?
     - Ты озадачен. Ты думаешь, что я говорю загадками. Но со временем смысл моих слов станет ясен тебе.
     Деа задумался и смахнул с глаз последние слезы.
     - Отец, похоже, смысл твоих слов мне и так ясен, и мне этот смысл, пожалуй, не слишком нравится. Неужто ты готов поспорить с первым уроком, который я получил от Ламми? Разве честность не превыше всех добродетелей?
     Султан снова рассмеялся - правда, немного скованно - и неловко обнял юношу.
     - Сын мой, ну кто осмелится заявить, будто бы тебе недостает смелости? Да мои ближайшие советники отправились бы на плаху за то непослушание, которое ты выказал за последние минуты. О, но как же я горжусь тобой! Я боялся, что ты - еще совсем малыш, несмышленыш, жалкий сосунок, а теперь вижу, что ты - мой истинный сын!
     Деа удивленно смотрел на отца. Но в следующий миг узловатые руки цепко сжали его плечи, и Деа невольно скривился от боли. Отец жарко, взволнованно зашептал:
     - Сын мой, печаль сокрушила тебя сегодня, но ведь то, что случилось сегодня - это всего лишь подмостки сцены, по которой ты должен был пройти. Мальчик, чтобы стать мужчиной, должен выплакать все свои слезы. Поспи теперь, а когда настанет утро, эта ночь слабости останется позади, и вскоре ты навсегда позабудешь о ней. И мне тоже, в ту пору, когда я был юным принцем, довелось наблюдать за тем, как моего друга принесли в жертву Пламени.
     - Д... друга? - запнувшись, вымолвил Деа и почувствовал, как глаза снова наполняются слезами. Но он нашел в себе силы сдержать слезы. О, как ему хотелось, чтобы отец не смотрел на него так пристально, так испытующе!
     Но отец глубоко вздохнул и сказал:
     - Когда я был юношей, - таким же юношей, как ты, Деа, - у меня был друг по имени... по имени Малагон. Как весело мы играли с Малой в висячих садах, что цветут выше этой террасы, в те дни, когда голоса наши были высоки и звонки, а щеки не знали бритья! До позднего вечера мы играли в прятки, догонялки, боролись друг с другом. Наши заветные мечты вырастали и обретали крылья. Мы наряжались в жестяные доспехи и становились отважными воинами. Мы садились верхом на деревянных скакунов и скакали к дальним пределам вымышленных царств, и разыскивали клады, и побеждали драконов, и вызволяли девиц, томящихся в таинственных твердынях.
     По вечерам мы устраивались на полу в библиотеке моего отца и жадно впивались глазами в свитки, где было написано о мужественных героях былых времен. Зачастую затем мы вновь устраивали сражения - на сей раз за шахматной доской, и тогда боролись за воображаемую жизнь маленьких резных воинов, монахов и монархов.
     Тут у Деа снова навернулись слезы - ведь именно в шахматы он играл прошлым вечером с Талем, перед тем как его друга увели в Школу Имамов. Мальчик устремил на отца доверительный взгляд. Трудно было поверить, что этот большой человек, способный внушить людям страх, когда-то был молод, как сейчас Деа, и что у него тоже был друг. Но Деа понимал, что так все и было. Как бы иначе отец мог говорить с таким чувством?
     Султан сглотнул подступивший к горлу ком.
     - Да, сын мой. Все то, что ты познал со своим другом, я познал с моим. Но и мой друг, как твой, был простолюдином, и его избрали для меня по той же самой причине - для того чтобы я связал себя любовью с народом, которым мне предстояло править. И как твой друг, мой друг тоже... должен был погибнуть.
     - Но почему, отец? - вырвалось у Деа.
     - Почему? Для того чтобы я горше ощутил потерю, как ощутил ее ты. Разве может быть лучшее подтверждение, что принц готов к тому, чтобы стать звеном в роду Пророка? Нынче вечером ты доказал, что в твоем сердце есть место чести. Утешься и возрадуйся, сын мой! Верно, ты моложе, чем был я, когда... когда навсегда утратил Малагона. Намного моложе. Но если то испытание, которому подвергся ты, оказалось более жестоким, то это означает лишь, что тебе предстоят более серьезные испытания в той жизни, что ждет тебя впереди.
     Султан сжал руки сына, в его глазах снова вспыхнул огонь.
     - Сын мой, я не знаю, долго ли мне еще осталось прожить! Нет-нет, не пугайся, но выслушай меня внимательно. Сложись все иначе - и я мог бы позволить тебе дольше оставаться ребенком и с радостью поступил бы именно так. Но теперь я не имею права медлить. В стране назревает беда, и Бесспорный Наследник должен занять свое место.
     Деа вздрогнул.
     - Отец, я не понимаю.
     - Не бойся, сынок. Хотя, быть может, мне бы следовало, наоборот, предостеречь тебя, ибо скоро, очень скоро тебе откроется многое, что пока скрыто от твоего понимания. Разве иноземец, наблюдавший за нынешними празднествами, сумел бы заподозрить, что в моем царстве беда, что мой престол в страшной опасности? Ни за что бы он такого не заподозрил - вот какова сила публичных зрелищ. Завтра мы встретимся с мудрейшим из моих имамов, с советником Симонидом, и ты услышишь о таких жутких угрозах, о таких изощренных злодействах, что на твоем сердце навек останутся шрамы. Завтра ты узнаешь о том, кого зовут Рашидом Амр Рукром.
     - Р... Рашидом Амр Рукром? - переспросил Деа и поежился. Прежде он никогда не слыхал этого имени, но одно его звучание напугало его. Облизнув пересохшие губы, он проговорил:
     - Государь, я не знаю, кто это. Это... человек?
     Султан до боли сжал руки сына.
     - Человек. А быть может - некое злобное создание, вырядившееся в одежды, похищенные у человека! О, если бы я только мог уберечь от страданий твое невинное сердце! Но увы, оно должно быть принесено в жертву, как... был принесен твой друг.
     Султан горестно потупился.
     - Но, сын мой, хватит уже для этой ночи огорчений. Теперь тебе нужно уснуть и подготовиться к завтрашнему дню. И пусть тебе не приснится то, что уже миновало, и если привидятся сны о будущем, то пускай тебе явится в сновидениях прекрасная невеста, которая вскоре станет твоей и заставит тебя забыть о тяготах, что легли на твои плечи вместе с обретенной зрелостью.
     Деа неуверенно пробормотал:
     - Так, значит, это правда? То, что я... должен жениться?
     Султан улыбнулся.
     - Ну конечно! Мой гонец в черных одеждах уже в пути. Он несет весть в славный город Куатани, Жемчужину Побережья. Сын мой, запомни хорошенько то, что я скажу тебе теперь. Сегодня ты горюешь о смерти друга, но скоро - поверь мне, это так! - Новообращенный, принесенный в жертву Пламени, переместится в дальние пыльные кладовые твоей памяти.
     У моего брата, калифа Куатани, есть дочь, которую люди прозвали Мерцающей Принцессой, но на самом деле ее имя - Бела Дона. Рассказы о ее красоте выплеснулись за пределы моей империи. О, говорят, она настолько прекрасна, что само солнце, взглянув на нее, станет лить горькие слезы, увидев, насколько она превзошла его красой. Многие возжелали бы обрести любовь Бела Доны, но лишь одному суждено разделить с ней ложе. Явившись на свет, эта Мерцающая Принцесса стала твоей нареченной.
     - М-моей, государь?
     - Ведь ты - Бесспорный Наследник престола, верно? А Бела Доне суждено выйти замуж за моего наследника. - Деа в ужасе уставился на руку отца, скользнувшую к его паху. - Сын мой, ты достиг высот мужской зрелости. Скоро ты ощутишь желания, какие ощущает всякий мужчина. Ты понимаешь, о чем я говорю, Де