имым, вечным светом.
     Во время медитации время исчезает, но образы являются непроизвольно, и порой эти образы - призраки сути, намеки на нечто, имеющее некое значение. Сидя с закрытыми глазами, Симонид ощущал лунный свет и видел мандалу, небесное колесо, медленно вертящееся в воздухе. Потом мандала преобразилась в маску, а маска - в лик, а потом края этого лика обрамили языки пламени. Казалось, целую вечность Симонид взирал на эти странные образы. Глубоко внутри себя старик знал, что скоро придет час его смерти. Он принимал ее. Он ее приветствовал. Пожалуй, он даже знал, что его смерть наступит сегодня, в этот новый день, заря которого уже занималась.
     К серебристому лунному свету робко примешивался алый. Спокойно, не моргнув, старик разжал веки. Да, час пробил. На миг он обвел взглядом своих собратьев-имамов, застывших в благоговейных позах. Они, простертые ниц на каменном полу, останутся здесь, пока не явится султан и не выведет их вновь на вершину рубиновой лестницы. Симонид, скривившись от боли в суставах, поднялся и направился к ступеням, уводящим наверх, к брачным покоям. Сверху донесся зловещий грохот - откатился камень, закрывающий вход.
     То, что случилось потом, произошло в одно мгновение. Симонид и ахнуть не успел, когда рука незнакомца внезапно закрыла его рот. Второй незнакомец нанес ему резкий бесшумный удар.
     Симонид рухнул на ступени.
     Полти и сводник быстро взбежали вверх по лестнице.

***

     - Я задыхаюсь, говорят тебе! Неужто нельзя передохнуть?
     - Она хочет подняться выше. Пошли!
     Толстяк выпучил глаза.
     - Тебе легко говорить, мальчик мой. Я немножко постарше тебя, не забывай.
     - Не говоря уже о том, что ты толще.
     - Толще? Ты забыл, как я голодал в пустыне?
     - Ну, значит, раньше ты был еще толще!
     - Да нет же!
     Мальчишка и его возмущенный лиловощекий спутник могли бы показаться обычными паломниками. Но если так, то это были очень странные паломники. Они отбились от притихшей толпы как раз перед тем, как должен был начаться следующий этап обряда. Впереди них по лестнице быстро, поспешно поднималась взволнованная девушка, чье лицо было закрыто чадрой, а за ней следом бежала лохматая собака. Время от времени пес оборачивался и торопил спутников возбужденным лаем.
     - Честное слово... - задыхаясь, пробормотал на ходу толстяк. - Как жалко, что у меня нет этой треклятой лампы.
     - Тогда ты владел бы волшебством?
     - Тогда ты мог бы понести меня.
     - Я бы тогда потер лампу, - рассмеялся мальчишка. - И тогда ты бы помог нам избавиться ото всех наших бед.
     Они добрались до первого балкона, потом - до второго. Теперь лестница стала узкой, а толпа, казалось, осталась далеко позади.
     - И зачем только, - в отчаянии вымолвил Джафир, - ей понадобилось забираться так высоко?
     - Ей не пристало торчать внизу. Она - царственной крови, не забывай.
     - Я тоже, в некотором смысле.
     - Ты бы лучше об этом забыл.
     - О-о-ох!
     Они выбрались на плоскую потрескавшуюся крышу.
     - Принцесса, осторожнее! - Малявка протянул руку и отвел Дона Белу от края. Не хотела же она упасть, в самом деле? Но почему она решила забраться сюда? Быть может, ей нестерпимо было ожидание в толпе паломников теперь, когда события этой ночи близились к развязке? Но неужели ничего нельзя было сделать и оставалось только наблюдать за происходящим?
     Принцесса уселась. Малявка плюхнулся на крышу рядом с ней. В свете занимавшейся зари было видно, как внизу, около рубиновой лестницы, кто-то движется, но все еще царило безмолвие. Теперь даже странно было вспоминать о том, какой шум тут стоял вчера, как толпа сметала на своем пути все препоны, как ее пытались сдерживать стражники, как волнение и экстаз распространялись, подобно дыму от пылающих факелов!
     Теперь же это все вдруг стало казаться таким далеким. Таким нереальным.
     Малявка внезапно подумал о том, как далеко, как высоко они сейчас от земли. Он надеялся, что земля больше не будет дрожать. Паломники в толпе со страхом говорили о беспокойстве огненного бога. О его гневе. О нетерпении. Или радости. Или печали.
     Быть может, очень скоро огненное божество и вправду сильно забеспокоится.
     Малявка решил попытаться заговорить с принцессой.
     - Принцесса? Это ведь еще не конец? Правда, не конец?
     Озаренная луной, немая девушка повернула к нему голову. Слезы стояли в ее подернутых поволокой прекрасных глазах. Казалось, она говорит: "Все кончено. Мы прошли такой долгий путь, но что мы могли поделать? Ничего. Моя мерцающая половинка вступила в брак, и теперь - будь что будет. Скоро, как только откроется вход в брачные покои, откроется и правда. И какая же судьба после этого ожидает унангское царство?"
     Малявка вздохнул. Он так долго старался сохранять присутствие духа, а теперь отчаяние охватило его. Прошлой ночью, добравшись до Священного Города, они подошли к дворцовым воротам. И что толку? В городе, запруженном обезумевшими паломниками, они были всего-навсего тремя точно такими же, как все остальные. Наградой им стал грубый хохот стражников, и те безжалостно прогнали их на улицу.
     Малявка снова вздохнул и ласково погладил дворнягу, которая лежала между ним и принцессой. Пес, высунув розовый язык, тяжело дышал и, виляя лохматым хвостом, бил им по растрескавшейся черепице. Бедняга Радуга! Какой он был худой! Шкура да кости! Шерсть клокастая, тусклая - а они все еще продолжали называть его, как прежде, Радугой.
     Эх, если бы снова можно было вернуться в мир мечты!
     Джафир встал рядом с ними.
     - Я так думал, - сказал толстячок-джинн, - что принцесса желала встретиться с собой. В смысле - со второй своей половиной.
     - В такой давке? - покачал головой Малявка. - Безнадежно.
     - Честное слово, мальчик, - сказал бывший джинн, - ты меня изумляешь. Нет ничего безнадежного. Порой надо... смотреть на веши шире, с высоты!
     Малявка указал вниз.
     - Куда уж выше!
     - Вот именно. Но ведь не для того же мы столько времени тащились по пустыне, чтобы сдаться, столкнувшись с первой же трудностью, а?
     - Если бы - с первой! И между прочим, насчет сдаваться - это ты, по-моему, большой мастак.
     - Хмф! - фыркнул Джафир. - Ну да, я был очень сильно разочарован из-за того, что мы покинули тот мир мечты. Но это же вполне естественно, разве не так? Нет, честное слово, а кто бы не разочаровался на моем месте? Кто бы не огорчился, спрашивается? Ты думаешь, что ты в раю, и что же, ты сильно обрадуешься, когда вдруг окажешься посреди пустыни, а?
     - Ну... нет, наверное.
     - То-то же! А сколько мы мук пережили, пока тащились по пескам под палящим солнцем!
     - Мы бы ни за что не выбрались из пустыни, если бы не Прыщавый.
     Они немного помолчали, вспоминая своего покойного спутника.
     - Нужно же что-то делать, а? - не унимался Джафир. Он неожиданно добавил высокопарно: - Это наш долг, между прочим, перед ним, перед тем парнем, что когда-то служил корабельным буфетчиком. Наш долг перед памятью о нем.
     - Ох, сколько у нас было всякого волшебства, - горько вздохнул Малявка. - Вот бы теперь хоть капельку!
     Мальчуган был готов снова издать горестный вздох, но принцесса вдруг взяла его за руку - так, словно у нее возник какой-то замысел. Она поднялась на ноги, протянула руки вперед и, к изумлению своих спутников, вдруг запела. Ее голос чистотой был подобен серебряному колокольчику, он легко, невесомо парил над многотысячными толпами паломников.

     Я знаю о пяти исчезновеньях,
     Они ко мне являются в виденьях
     И надо мною властвуют отныне.
     Над первым властно алчущее пламя,
     Второе происходит под волнами,
     А третье - в знойный полдень средь пустыни.
     Четвертое мне видится в тумане,
     Как через закопченное стекло.
     О пятом я не знаю ничего,
     Но для меня важнее всех оно.
     Когда свершатся все исчезновенья,
     Я обрету свое освобожденье!

     Наверное, эта песня осталась бы безнадежным, никому не нужным жестом отчаяния, но, по мере того как звучал и звучал прекрасный голос и наполнял собою ночь, вдруг начало происходить нечто странное. Сначала мелькнула вспышка света на подоле платья девушки, и затем в считанные мгновения ее окутало волшебное сияние. Красота озарила ее изможденное лицо, ее жалкие лохмотья превратились в прекрасные царственные одежды.
     Радуга залаял, запрыгал вокруг девушки. В лучах сияния его шкура снова расцвела разноцветными светящимися полосками. Джафир вытаращил глаза, прикрыл рот ладонью. Малявка дрожал, гадая, что это может означать.
     И вот тогда-то на крыше вдруг появился некто. Он вышел из темноты, осторожно ступая.
     - Аист! - вырвалось у Малявки.
     Аист не ответил ему. Он торжественно приблизился к принцессе и опустился перед этим сверкающим видением на колени. В руке он сжимал золотую монетку. Наклонившись, он почтительно положил ее к ногам Дона Белы.
     - П-принцесса, ты бе-една. При-ими наши да-ары!
     - Аист? - окликнул его Малявка. - Аист, ты меня слышишь?
     Но тут один за другим появились спутники Аиста, и Малявка, онемев от удивления, стал наблюдать за тем, как его старые приятели из "Царства Под" кладут к ногам принцессы свои дары.
     - Этот древний амулет сохранит тебя от злых чар.
     - Эта лента подарит тебе мудрость.
     - Этот шар позволит тебе увидеть то, что не открыто глазам.
     - Принцесса, я дарю тебе эту лампу.
     "Поддеры" простерлись ниц, озаренные волшебным сиянием.

Глава 71

ОБЕЗУМЕВШИЙ ПОЛ

     У Боба размылись руки и ноги, немилосердно разболелась голова, на которую давила тесная и тяжелая маска. Ночью ему не раз хотелось снять ее, но он боялся, что потом не сумеет снова надеть или уснет с открытым лицом. На самом деле он гадал, имело бы это значение, если бы и случилось. Если событиям грядущего дня суждено было произойти, какая разница, что будет делать или, наоборот, не будет делать он? Воспаленными, высохшими от бессонницы глазами он смотрел на толпы паломников. Как верно они совершали священное бдение! Их глупость была смешна Бобу, но тут он подумал о собственной глупости и позавидовал простой и чистой вере этих людей.
     Раджал дрожал, но чем была вызвана дрожь, что его больше пугало - события шедшей на убыль ночи или дня, который вот-вот должен был наступить, - он не понимал. Перед его мысленным взором вновь и вновь представали мгновения смерти визиря. Раджал никогда не представлял себе, что способен на такую силу гнева, что такая дикая, яростная злоба может овладеть им. Это пугало его, из-за этого ему было не по себе, и он пытался прогнать из памяти ужасное зрелище. Он думал о Кате и гадал: что же ей довелось пережить. Ее готовность к самопожертвованию изумляла его, но он решил, что она была готова пожертвовать собой из любви к Джему. Это Раджал был готов понять, это он хорошо помнил с тех пор, когда был глуп. Он вспомнил о Бобе, который сидел рядом с ним, и задумался о том, насколько он глуп теперь. Смущенно, робко он протянул руку своему новому другу.
     А Боб думал о Полти. Ему и прежде приходилось разлучаться с Полти, но никогда их разлука не была такой бесповоротной. Даже теперь он спрашивал себя: пошел ли бы он за Полти вновь, если бы тот позвал его? Если бы Полти простил его? Боб зажмурился, сморгнул застлавшие глаза слезы. Он ничего не мог с собой поделать: узы, привязывавшие его к прежней жизни, пустили слишком глубокие корни и стали крепкими, словно стальные цепи. Почувствовав рукопожатие Раджала, Боб попытался думать о своем новом друге и о том, что ему может принести дружба с ним. Да. Это было хорошо. Это было правильно. Он уже не мог возвратиться назад.
     Раджал сглотнул подступивший к горлу ком. Не решаясь повернуть голову, он крепче сжал худую руку Боба. Алые лучи расцветили небо над пустыней, над Священным Городом встало солнце. Тут же запела фанфара, и двое молодых людей, вздрогнув, отпрянули друг от друга. Почетные гости зашевелились, стали занимать положенные места. Некоторые из них, спавшие, прислонившись спиной к колоннам, очнулись и вскочили. Мгновенно утихли храп и посапывание, вновь забили барабаны. Стражники вышли вперед и приготовились распахнуть тяжелые створки величественных кованых дверей Святилища Пламени. Паломники опустились на колени, принялись бить поклоны и бормотать молитвы.
     Как только из Святилища вышли старейшины, Раджал сразу заметил, что с ними что-то не так, но что именно - не понял. Не успел сосчитать, а то бы убедился, что их осталось десятеро. Но у него не было времени на это. Его отвлек султан. Без маски, в съехавшей на сторону мантии, в полном отчаянии, Калед бросился к краю ступеней, шатаясь, словно пьяный. Его налитые кровью глаза уставились на толпу, но он тут же обернулся и бросился к тому, кого считал калифом Куатани.
     - Брат, все кончено! Брат, поцелуй меня перед моей смертью!
     Ужас охватил Раджала, когда султан, схватив его за одежды, резко рванул к себе, а потом попытался сорвать с него маску. Раджал вскрикнул. К нему кинулся Боб. В следующее мгновение маска, скрывавшая лицо Раджала, могла упасть на ступени, но на этот раз отвлекли султана.
     Это было милосердием судьбы. Однако милосердие оказалось кратким.
     В толпе паломников возникла странная сумятица. Люди толкались и кричали. В изумлении Калед отвернулся от Раджала и уставился на щуплую старушку, которая поднималась по ступеням рубиновой лестницы. Это была мать-Мадана, Ламми! Ее жалобные причитания жутко звучали на фоне лиловой, как кровоподтек, зари. Калед увидел, что нянька не одна, что следом за ней шествует процессия, совсем непохожая на ту, что двигалась по церемониальной дороге ночью. За старухой-рабыней неровным рядом следовали пятеро Хранителей-Таргонов. Как они протолкались к лестнице, султан понять не мог, но быть может, их ноша была слишком страшна и потому перед ними была готова расступиться самая тесная толпа.
     Четверо Таргонов шли, подняв руки над головой в знак скорби, а пятый нес неподвижное холодное тело стройного длинноногого юноши.
     Калед пал на колени и громко застонал.
     Мать-Мадана с трудом поднялась по ступеням. Ее глаза пылали страшным огнем. Дрожащими руками она указала на труп принца, а потом - на султана.
     - Убийство, - прошептала она и тут же выкрикнула: - Убийство!!!
     - Ламми... Ламми, - ахнул султан в смятении и страхе и протянул руке к старушке; казалось, он готов обнять ее и плакать у нее на груди, как в то давнее время, когда он был ребенком, а она - его нянькой.
     Но она отшатнулась от него. Султан грубо схватил ее за плечи.
     - Ламми!
     - Убийство! Убийство! - в ярости повторила мать-Мадана и ударила султана по лицу.
     Это было богохульством и государственной изменой. К старушке бросились стражники. Отчаяние охватило султана. О Ламми, Ламми!
     - Казнить ее! - взревел он вдруг. - Казнить ее!
     Вот так и вышло, что никто - ни паломники, ни имамы, ни почетные гости не узнали о том, что последним словом старушки, которое она прокричала в лицо султану, было не "убийство", а "убийца".
     Ятаган отсек ее голову в то мгновение, когда последний слог этого слова покидал ее губы. Хлынула кровь, обагрила мантию султана.
     Калед сжал лицо руками - так, словно оно было маской и его можно было сорвать. Он пошатнулся, но тут же шагнул к стражнику и выхватил у того окровавленный ятаган. С неожиданной решительностью он развернулся к толпе паломников и закричал так, словно рубил воздух словами, как ятаганом:
     - Мой сын убит! Неужто мой престол захватит самозванец? Изменник должен умереть, а принцесса будет моей!
     Под крики обезумевшей толпы Калед развернулся и бегом бросился ко входу в Святилище. Раджал ахнул.
     - Ничего не понимаю! Что происходит?!
     - Принц мертв! - воскликнул Боб. - Но... кто же тогда был здесь этой ночью?
     Но изумляться и гадать уже не было времени. Паломники хлынули вверх по рубиновой лестнице. Стражники жестоко отталкивали их. Почетные гости и имамы разбежались в стороны, чтобы уцелеть под напором толпы.
     Паломники разогнали Таргонов, схватили мертвое тело принца Деа и теперь, охваченные приступом тоски, вцеплялись в него руками. За считанные мгновения они могли разорвать тело Деа на кровавые куски, словно стервятники.
     Раджал схватил Боба за руку.
     - Скорее! Калед... его надо остановить!
     Они бросились к Святилищу и успели вбежать внутрь за миг перед тем, как захлопнулись огромные створки дверей перед самым носом у толпы, и не увидели того, что произошло на вершине лестницы в последние мгновения. Две старухи - то есть с виду это были две старухи - пытались протолкаться к обезглавленному телу Ламми. Им не дано было до него добраться, но зато они оказались достаточно близко друг от друга, чтобы их взгляды встретились. Первая в отвращении попятилась при виде своего брата, одетого в роскошное платье придворного евнуха, а глаза евнуха гневно сверкнули, когда он вновь и в последний раз увидел свою сестру, которая давным-давно предала его горячо любимую Ламми и продала ее в рабство.
     Еще мгновение - и мятущаяся толпа разделила их. Еще одно - и то, что осталось от их сестры, было превращено в кровавую массу под ногами сотен обезумевших паломников.
     А потом вновь сотряслась земля - на сей раз намного более жутко, чем когда-либо.

***

     Кристаллы угасали.
     Скоро им на смену должны были загореться панели в стенах. Сжимая друг друга в объятиях, Джем и Ката лежали на ложе, усыпанном лепестками. Листва растений постепенно увядала, ветви и лозы лиан корчились, роскошная мебель начала рассыпаться в прах, бархатные занавесы становились все тоньше и тоньше, ковры превращались в тонкую серую паутину. Исчезло даже брачное ложе, даже их маски и те громоздкие наряды, в которые Джем с Катой были одеты, когда вошли сюда. Остались только лепестки, они превратились в ткань, и эта ткань мало-помалу начала покрывать тела Джема и Каты.
     И когда загорелась заря, они уже были одеты в простые белые одежды безо всяких украшений, кроме кристаллов, которые теперь, угаснув, висели у них на груди. Загрохотал камень на входе в брачные покои. Влюбленные лежали, обхватив друг друга, на гладком, как зеркало, полу.
     - Целуй меня, Джем. Целуй меня и думай о нашей любви.
     И Джем вновь утонул во всепоглощающем тепле поцелуя Каты. Он думал обо всем, что произошло этой ночью, и знал, что ничто, ничто на свете не могло значить для него так много, как сейчас значила Ката. Им еще предстояли мрачные и зловещие испытания, но как они могли не выстоять, если были вместе? Джем молился только том, чтобы вновь не потерять Кату.
     То была безответная молитва. Обнявшись, Джем и Ката смотрели только друг на друга и не видели крадущихся к ним по зеркальному полу фигур. Имамы-притворщики отбросили капюшоны, и теперь стали видны вечно выпачканные салом усы одного из них и огненно-рыжие кудрявые волосы второго.
     Первый подал голос:
     - Пфф! Они все еще заняты этим делом?
     Второй подхватил:
     - Небось только начали?
     Влюбленные вскочили и в ужасе ахнули.
     Ахнули и те двое, что вторглись в брачные покои.
     - Принцесса? Да ведь это же... шлюха!
     - Джем! Ката! Это что за шуточки?
     Началась потасовка.
     Джем бросился на Полти. Полти размахнулся и ударил его кулаком.
     Сводник кинулся к Кате. Она влепила ему пощечину. Он покачнулся, но тут же пришел в себя и набросился на нее. Ката брыкалась и царапалась.
     Джем, пошатнувшись от удара, полученного от Полти, отлетел назад. Он пытался собраться с силами, но Полти, как всегда, оказался крепче его.
     Он стукнул Джема в живот, и Джем упал.
     Тем временем Эли Оли Али повалил на пол Кату. Он занес руку, сжатую в кулак, для удара.
     - Грязная шлюха! Что ты задумала, а?
     Полти рванулся к нему.
     - Она не шлюха, грязная ты свинья! Она моя названая сестра! Она... она моя жена! - В ярости Полти отшвырнул в сторону сводника-метиса и помог Кате подняться. Он страстно обнял ее, стал трясти