выражали в это мгновение ее глаза - и  радость
женщины, чей ребенок нашелся  после  долгого  отсутствия,  и  неверие  в
случившееся, и переживания за те страдания, которые перенес мальчик. - И
вы говорите, он ничего не помнит?
   - Абсолютно ничего!
   - Бедняжка Джем!

***

   Второй визит капеллан нанес в "Ленивого тигра".
   Визит также носил светский характер,  однако  прошел  весьма  просто.
Вульгарная  баба,  содержательница  кабачка,  вздумала  было  загородить
капеллану  дорогу  -  отвратительное  создание   в   рыжем   парике,   с
размалеванными щеками. Но  наконец  ее  долговязому  сынку  хватило  ума
одернуть мать.
   - Сын лекаря. Где он? - бросил Эй Фиваль.
   На  этот  раз  притворная  вежливость  и   обходительность   ему   не
понадобились. Выхватив пистолет, капеллан взбежал по лестнице в "комнату
Нова-Риэля". Приключение было волнующим, спору нет, и к тому же  никакая
реальная опасность капеллану не грозила - его прикрывал отряд  до  зубов
вооруженных гвардейцев. Капеллан рванул на себя дверь, и  в  ноздри  его
ударил резкий, весьма неприятный запах.
   Запах экскрементов.
   - Господин Воксвелл? Полтисс Воксвелл?
   Невероятно жирная фигура на  кровати  еле  пошевелилась.  Капеллан  в
нерешительности обернулся.
   К счастью, сержант Банч знал, что делать.
   - Поднимайся, парень, да поживей. Ты арестован.

ГЛАВА 45
ДЖЕМ НА ЭШАФОТЕ

   Деревня почти мгновенно преобразилась. К приходу  синемундирников  до
Чернолуния оставалось совсем немного. К наступлению новой Западной  Луны
Ирион окончательно лишился сна, и  можно  было  смело  сказать,  что  до
появления военных деревня только и  делала,  что  беспробудно  спала.  В
замке кипела жизнь. По древним внутренним дворикам  топали  солдаты.  На
крепостной стене развевался  "Эджард  Синий".  Вверх  и  вниз  по  холму
сновали обозы.
   А внизу... внизу,  на  деревенской  лужайке,  негде  было  ступить  -
повсюду были расставлены палатки, фургоны, кормушки для лошадей  и  сами
лошади. Ну, как будто вернулась ваганская  ярмарка.  Как  будто,  да  не
совсем. Не было тут ни летящих шелков, ни  звяканья  побрякушек.  Вместо
всего этого - мушкетная картечь да до блеска начищенные  сапоги.  Рожки,
барабаны и волынки с осипшими голосами заменили скрипки и колесные лиры.
   По всей деревне амбары и стойла, дома и огороды переходили в  руки  к
военным. Одного замка им не хватало. "Сколько же их сюда  понаехало?"  -
шептались крестьяне. Точно они не могли сказать, потому что те  военные,
что тогда утром  выстроились  на  деревенской  лужайке,  оказались  лишь
маленькой  горсткой  войска,  остальные  начали  прибывать  потом.  Одни
говорили - их тысяча. Другие - десять тысяч. Одно жители  деревни  знали
наверняка: синемундирников в деревне сейчас было больше, чем местных.
   Довольно  скоро  начались  поборы.  Жителям  Ириона  объясняли,   что
восстановление деревни требует больших затрат, и что они обязаны  внести
в это дело посильную лепту.  Синемундирники  являлись  в  каждый  дом  и
требовали уплатить подати - деньгами или натурой.  Такое  мало  кто  мог
себе позволить, однако еще меньше было тех, кто посмел бы отказаться  от
уплаты. Тех же,  кто  все-таки  отказывался,  незамедлительно  объявляли
изменниками, хватали и бросали в подземелья замка. Деревенские жители  с
ужасом думали, как будут платить подати в будущем. Многие задумывались о
том, что придется продавать все, что честным трудом было нажито  за  всю
жизнь. Некоторые были готовы продать сами себя.  Третьи  отправлялись  в
ваганский табор, чтобы попросить у ваганов  взаймы.  Но  ваганам  нечего
было дать взаймы.
   Поборы с ваганов были вдвое выше, чем с ирионцев.
   Рейды в табор совершались регулярно. Ваганы исправно платили  подати,
но все равно их подозревали во всевозможных  преступлениях.  После  того
как начались поборы, в деревне пышным цветом расцвело воровство,  ну  и,
естественно, стоило чему-либо пропасть, как  в  краже  тут  же  обвиняли
ваганов. Вскоре их стали винить  и  во  многом  другом,  ну  а  уж  если
доказать, что они совершили то-то или то-то, никак не получалось,  тогда
начинались байки про ваганское  колдовство.  Местные  жители,  казалось,
напрочь  позабыли  о  том,  как  радовались  они  прежде  этому   самому
ваганскому колдовству. А теперь... прокисло молоко  -  из-за  ваганского
колдовства. Сгнило яблоко - тоже ваганы сглазили. Плохая погода - ваганы
виноваты, а погода  в  Тарне  была  неважная  во  все  времена.  Как  же
деревенские  жители  ненавидели  ваганов!  Довольно  часто  на   ваганов
нападали. Некоторых убили. Но ваганы все терпели. Ну а кто  бы  их  стал
слушать, скажи они хоть слово против? Уж конечно, не синемундирники и не
жители деревни, которые были готовы винить ваганов во всех своих  бедах.
Да, синемундирники жестоко карали ваганов, но находились  и  такие,  кто
считал, что можно было бы и покруче обходиться с  этими  бродягами.  Все
равно от них бед не оберешься.
   Ну, например, из-за ваганского разбоя был введен  комендантский  час.
Касалось это, конечно, не военных, а только деревенских - им же так было
спокойнее, и чтобы ваганы по ночам не  разбойничали.  После  двенадцатой
пятнадцатой никому из жителей Ириона не разрешалось выходить из дому.
   За нарушение деревенских судили.
   А ваганов вешали.

***

   Потом Джем с ужасом вспоминал о том, как впервые увидел повешение.
   Когда синемундирники ушли  с  деревенской  лужайки,  после  себя  они
оставили одну вещь - виселицу. Первыми там были казнены жители  деревни,
вовремя не уплатившие податей. Вскоре ожидалось повешение ваганов. За то
или за другое. За нарушение комендантского  часа.  За  кражу  хлеба.  За
кражу детей.
   Ваганов много.
   Значит, и казней предстояло много.
   Казни должны были превратиться в регулярные мероприятия. Один  раз  в
каждую фазу,  в  день,  предшествующий  Кануну,  крестьяне  должны  были
собираться  на  лужайке.  В  принципе,  созывать  их  туда  должен   был
барабанный бой, однако могли  и  сами  прийти.  Атмосфера  перед  казнью
предполагалась праздничная. Хмельное пиво и вкуснейшие, хоть и  жесткие,
как камешки, тарнские печенюшки. Первым делом следовало объявить, в  чем
провинились ваганы, на что крестьяне обязаны  были  ответить  свистом  и
одобрительным ревом. А потом, когда из-под ног у  ваганов  будут  выбиты
табуретки, жители Ириона,  конечно,  радостно  возопят.  И  тогда  снова
взмоет в небо "Эджард Синий", и снова оркестр сыграет "Гимн флагу".
   На казнь Джема сопровождал капеллан. Тетя Умбекка  пойти  отказалась.
Она решила, что хоть сама по себе казнь - дело, безусловно,  полезное  и
нужное,  но  она  боится  расстроиться.  А  вот  Джему,  на  ее  взгляд,
посмотреть на это было полезно. Повесить  должны  были  вагана,  который
украл юношу.
   Капеллан спросил, сможет ли Джем стоять на  костылях  на  эшафоте  во
время казни, в то время  как  будет  зачитываться  приговор.  Потом,  по
прошествии времени, Джем жестоко пожалеет,  что  согласился  на  это,  и
будет с тоской думать о том, сколь бесполезна и жестока была та  жертва,
которую в тот день бросили к  его  ногам.  Но  надо  учесть,  что  казнь
состоялась вскоре после возвращения Джема в замок, и с памятью у него на
ту пору еще было неладно. Все взахлеб болтали о злобных ваганах и о том,
что Джему чудом удалось остаться в живых.
   Обвиняемого в похищении Джем прежде никогда в глаза не  видел.  Юноше
так и не сказали,  как  зовут  этого  человека.  В  любых  описаниях  он
фигурировал как "грязный ваган". Но он вовсе  не  был  грязен  -  только
смугл. Выглядел он странно, не по-вагански - с него сорвали яркую одежду
и тюрбан и облачили в серый балахон. Потом Джем обнаружил, что балахон с
казненного сняли, дабы использовать его еще раз. Затем  мертвого  вагана
швырнули в канаву за околицей деревни. Ваганов не надлежало хоронить  на
кладбище. Перед казнью ваган вел себя  сдержанно  и  спокойно,  хотя  не
выглядел ни отчаянным храбрецом, ни богатырем.
   Джем стоял на эшафоте и смотрел на лицо внизу. Голова у него  немного
кружилась. Он был взбудоражен, взволнован, ему  казалось,  будто  в  нем
сосредоточена   какая-то   сила,   власть.   Рядом   с   ним    капеллан
разглагольствовал о том, насколько же злобны и порочны  ваганы,  что  не
остановились перед тем, чтобы похитить  несчастного  калеку.  Когда  эту
историю Джему рассказывала тетя Умбекка, ее  голос  дрожал,  и  в  конце
концов она разрыдалась.  В  устах  капеллана  история  приобрела  пафос.
Оратор просто-таки пылал праведным гневом.  Изящно  взмахнув  рукой,  он
указал на тоненькую фигурку еле державшегося на ногах калеки...
   ...  который  отправился  на  самую  невинную  прогулку   по   аллее.
Представьте себе эту картину: яркое, ласковое солнце освещало  тропинку!
Пели птички! Синело за кронами деревьев небо! Кто бы мог поверить в  то,
что  эта  пасторальная  картина  вот-вот  превратится  в  сцену   ужаса?
Представьте себе несчастного  калеку  и  его  тетушку,  которые  шли  по
тропинке и  весело  болтали,  наслаждаясь  прелестями  природы,  любуясь
порхающими бабочками и зелеными листочками. "Взгляни, милый Джемэни,  на
эту чудесную бабочку", - говорит досточтимая госпожа Ренч, оборачивается
с улыбкой, полной любви и нежности, к мальчику. Но, о, ужас! В этот  миг
из-за дерева выскакивает злобный ваган, схватывает бедного калеку и,  не
дав  тому  даже  закричать  и  позвать  на  помощь,  утаскивает  в  лес,
предварительно набросив ему на рот отравленный платок!
   Джем почти не слушал капеллана. Лица перед его глазами расплывались и
таяли. Он понимал, что до сих пор  не  оправился  после  пережитого.  Он
ожидал, что тетка пригласит к нему досточтимого Воксвелла, но  когда  он
прямо спросил, придет  ли  к  нему  врач,  Умбекка  резко,  почти  грубо
объявила, что нет, не придет. На ее  взгляд,  в  этом  не  было  никакой
необходимости. Но Джем не сомневался, что отрава от ваганского платка до
сих пор действует на него. Джем подумал  о  ваганском  злодее  и  ощутил
прилив гнева. Этот негодяй мог сделать с ним  в  лесу  все  что  угодно.
Капеллан сказал, что Джем должен быть счастлив и рад, что  хотя  бы  его
зубы остались при нем.
   И глаза.
   И все же почему все казалось каким-то нереальным?  С  того  дня,  как
синемундирники принесли Джема в замок, единственной реальной вещью юноше
казались костыли, на которых он сейчас  стоял.  Он  помнил  ту  страшную
беспомощность, которую ощутил, когда солдаты опустили его  на  диван.  А
потом тетка подплыла к нему черной тучей, и в руках ее были костыли.  "Я
берегла их для тебя, Джем, - сообщила она дрожащим голосом. - Они лежали
на тропинке, на том самом месте, где тебя украли ваганы".  Милая,  милая
тетя Умбекка! Как же Джем был ей благодарен!
   - Простой калека! - вещал тем временем капеллан. - Однако этот  юноша
- не простой калека! Напротив: все обитатели здешних равнин должны  быть
благодарны юному бастарду Джемэни, ибо ужасное  происшествие,  пережитое
им, послужит путеводным светом истины для всех нас и откроет  нам  глаза
на истинную личину ваганов.  Многие  эпициклы  мы,  граждане  Эджландии,
подвергались нападкам со стороны этого порочного племени.  Они  морочили
нам головы, воздействовали на нас своими чарами и не давали нам  познать
истинной меры их греховности. Недалек тот день и час,  когда  их  пороки
предстанут перед нашими очами во всей  красе.  Не  будем  забывать,  что
любой из ваганов - это последователь Короса  и,  как  этот  темный  бог,
всякий ваган темен душой. Он опасен! Женщины и мужчины  Ириона!  Давайте
же возрадуемся тому, что этот злобный ваган сейчас встретит свою смерть,
ибо он заслужил ее!
   Барабаны разразились дробью.
   А глаза Джема заволокло  слезами,  когда  из-под  ног  вагана  выбили
табуретку.

ГЛАВА 46
ПОЛТИ В ЧЕРНОЙ ДЫРЕ

   Полти был в отчаянии.
   Он не понимал, куда его отвели.  После  того  как  его  выволокли  из
"Ленивого тигра", верзилы-синемундирники не только связали его по  рукам
и ногам, ему еще и глаза завязали и для верности как следует стукнули по
башке. Это было нечестно,  поскольку  молодой  пьяница  не  мог  оказать
никакого сопротивления. Он только чувствовал, что его непрерывно пинают,
толкают, тянут куда-то. Потом стучали копыта, скрипели  колеса  повозки,
потом чьи-то тяжелые каблуки топали по каменным ступеням.  Кто-то  грубо
хохотал. Кто-то хамским образом ущипнул Полти между ног. Полти готов был
заорать во все горло, но тут понял, что во рту у него кляп.
   Хлопнула массивная дверь. Полти потерял сознание.
   Теперь же он не мог понять,  сколько  прошло  времени.  Он  лежал  на
соломе в сырой вонючей  камере,  прикованный  цепями  к  стене.  Свет  в
темницу не  проникал.  Время  от  времени  до  парня  доносились  голоса
стражников с другой стороны двери, однако, дверь была слишком прочной, и
слов Полти не разбирал.
   Нашлись бы некоторые, кто сказал бы, что новая жизнь Полти  мало  чем
отличалась от прежней. Будучи свободным человеком, он жил  в  темноте  и
вони. Теперь, угодив в темницу, он жил  почти  точно  так  же.  Так  что
вообще-то,  если  синемундирники  хотели   пленить   Полти,   могли   бы
ограничиться тем, что поставили бы стражника около двери его  комнаты  в
"Ленивом тигре".
   Да и этого не потребовалось бы.
   Ибо все же все было не так. И теперь,  когда  Полти  лежал  здесь,  в
другой  темноте,  и  вдыхал  другое  зловоние,  он  мало-помалу  начинал
понимать, в чем заключалась  разница.  Валяться  на  кровати  в  комнате
Нова-Риэля - это он выбрал сам. Теперь он ничего выбирать не мог. А  это
большая разница!
   Кроме того, и еще кое-что было  по-другому.  И  для  Полти  это  было
ничуть не менее важно.
   Ему было нечего пить.
   И нечего есть.

***

   - Это ты, сводная сестра моя? Что стряслось?
   На этот раз, когда пророчица явилась в Вольверону,  она  не  возникла
из-за деревьев бесшумной тенью, как в прошлый раз. Она вбежала в  пещеру
и бросилась к ногам старика. Тело ее содрогалось от рыданий.
   Старик испугался, потому что никогда прежде не видел  свою  сестру  в
таком состоянии. Но и он сам сейчас пребывал в отчаянии. Он  долго  ждал
Ксал у пещеры, сидя на пне. Он думал, что она  придет  в  ответ  на  его
призыв. Теперь же Сайлас видел, что у сестры - свои муки, свои терзания.
Сайлас переборол охватившие его сомнения, взял сестру за руки и сжал их.
Силы уходили от Сайласа, и  он  далеко  не  сразу  ощутил  боль  родного
человека. И понял, в чем причина этой боли.
   Конечно.
   Человек, который был повешен за кражу мальчика.
   То был ее сын.
   Содрогаясь, Ксал рассказала брату о том, как пришли синемундирники  в
табор в утро казни.
   - Когда я услышала, как на  лужайке  бьют  барабаны,  я  думала,  что
сердце мое разорвется. Еще тогда,  когда  мы  шли  сюда  от  хариона,  я
почувствовала, что близится час гибели моего сына и что это  случится  в
Тарне. Но Сайлас! Такая смерть! Я знаю, что  все  муки,  все  страдания,
которые нам суждены в нынешние времена, предсказаны.  Я  знаю,  что  все
должно случиться и миновать. Но теперь я вижу, что мой дар пророчества -
не помощь мне в  моем  горе.  Я  прокляла  его,  Сайлас!  Я  прокляла  и
пророчество, и нашу судьбу!
   Слезы потоком хлынули из глаз Ксал. Слепец поднялся с пня,  опустился
на колени, обнял старуху пророчицу - пусть неуклюже, но крепко. Над ними
в сером  небе  кружились  желтые  листья.  Когда  рыдания  Ксал  немного
унялись, Сайлас сказал сестре слова, которые давно собирался сказать:
   - О сводная сестра моя, ты пришла посмотреть, как я сыграю свою роль.
Теперь я сыграл ее. Я старик, слабый и немощный. Теперь я редко выхожу в
Диколесье, потому что боюсь заблудиться. Теперь  я  не  вижу  ничего  из
предсказанного. Я потихоньку тлею здесь, окутанный моим прошлым...
   Сестра крепче сжала руку Сайласа.
   - Сайлас, - негромко проговорила она, - впереди великие  дела,  и  ты
еще воспламенишься!
   Старик простонал.
   - Не говори мне об этом, сестра. Я больше не в силах!  Для  меня  уже
ничего на свете не существует, кроме этого  уголка  в  лесу.  Но,  Ксал,
почему вы не уходите отсюда? Почему твое племя не уходит?
   - Брат мой, и вправду пророчество в тебе угасло!  Наша  судьба  здесь
еще не завершена. Я не могу уйти. Но, Сайлас, дело  не  только  в  этом.
Некоторые наши пытались уходить, гнали фургоны по белесой дороге. Но все
дороги стерегут солдаты-синемундирники. Они грозят нам расправой и велят
поворачивать назад. Мы нужны им  здесь,  Сайлас.  Они  хотят,  чтобы  мы
никуда оттуда не уходили.
   Ксал вытерла слезы. Взгляд ее  блуждал  по  пещере.  И  вот  тут  она
заметила, что что-то не так. Занавеска плюща, закрывавшая вход в пещеру,
оторвана, пожитки старика разбросаны по полу.
   В пещере был обыск.
   - О Сайлас! Мое горе затуманило мне глаза! Что случилось  здесь?  Что
случилось с тобой?
   Старик вздохнул:
   - Они и здесь побывали, Ксал. Я благодарен судьбе за то,  что  в  это
время не было здесь моей девочки. Может быть,  она  убежала  в  чащу,  а
может быть, и ее схватили. Сестра моя, они кого-то искали. Не найдя его,
они набросились на меня.
   Ксал кивнула:
   - Они разыскивают того, кто носит костюм арлекина. Они его много  раз
искали у нас в таборе. Но... Сайлас, тебя не били?
   - Нет, только грозили, сестра. Говорили грозные слава. Но после того,
что мне довелось пережить, разве можно меня ранить словами?  Но  знаешь,
Ксал, теперь меня не спасет то, что у  меня  только  половина  ваганской
крови. В их глазах я точно такой же ваган, как и ты,  и  поэтому  должен
платить двойную подать. Ну а если  не  уплачу,  меня  повесят.  Этим  ли
молчанием, наконец, кончится отмирание моих чувств?
   - О Сайлас! - Ксал снова залилась слезами. - Все, что есть у меня,  -
твое, но... как же мы это вынесем?
   - Возможно, и не вынесем, сестра. Будь я помоложе, я бы ушел в  самую
глушь Диколесья, и им бы ни за что меня не отыскать. Но я стар, и мне не
скрыться от них. Я думаю о моей бедной  девочке.  Ксал,  что  же  с  ней
станется? В следующую луну они явятся за податями. И когда окажется, что
мне нечего дать им, меня повесят. Мне нужно сказать об этом  девочке,  и
как можно скорее. Но мне страшно от мысли о том,  что  она  тогда  может
сделать.
   Но Ксал только печально опустила  глаза  и  погрузилась  в  тоскливые
мысли о том, что ожидало их впереди.

***

   Казалось, миновала целая вечность непроницаемого  мрака,  прежде  чем
скрипнули засовы. Полти очнулся от  полузабытья,  наполненного  голодом,
жаждой и мерзкими  миазмами.  Он  обмочил  и  испачкал  штаны,  от  него
противно пахло.
   - Эй!
   То был голос стражника, шваркнувшего по полу металлическим  подносом.
Первым делом в глаза Полти бросилась миска - грязная, потрескавшаяся, но
главная - с едой, какой-то тепленькой кашицей.
   Еда!
   Наконец-то!
   Полти так проголодался, что накинулся на кашу, словно зверь. Он жрал,
чавкая и хрипя, разгребая еду руками. После того как он выскреб из миски
все до последний крошки, он довольно откинулся на спину, сожалея лишь  о
том, что еда кончилась. Какое-то время скудное пропитание путешествовало
по кишечнику Полти, и после того, как он  обмочил  штаны  новой  порцией
мочи, он счел, что жизнь не так уж плоха. Но сразу после поглощения каши
он был уверен, что сейчас съел бы быка.
   На  соломе  рядом  с  Полти  валялась  вылизанная  до  блеска  миска.
Погрузившись в полудрему, Полти не сразу заметил, что, кроме  миски,  на
подносе было и кое-что еще. Свеча - это раз. Ну, не  то  чтобы  свеча  -
огарок. Он  горел,  но  уже  догорал  и  вот-вот  был  готов  расплыться
окончательной лужицей тающего воска. Сейчас для Полти даже этот  тусклый
свет  был  подобен  чуду.  Сердце  его  зажглось   благодарностью   тому
неизвестному, кто сделал для него эту малость. Полти даже подумал о том,
что надо бы поблагодарить стра