толпа
собралась!
   У Джема кружилась голова. Он только и сумел тупо глянуть.
   - Толпа?
   - Ваганы, господин Джем. - Нирри жестом изобразила затягивающуюся  на
шее петлю, высунула язык, закатила глаза, но тут же вернулась к жизни. -
Наконец-то эти ваганы получат по  заслугам.  Помните,  что  они  с  вами
сделали, когда в  лес  уволокли?  А  теперь  вся  деревня  всполошилась.
"Вертлявый" говорит, они уже окружили табор. Ну а вы  давайте,  господин
Джем, вставайте. Я бы на вашем месте считала, что  мне  еще  повезло.  И
так-то все худо. А ведь она все знает.
   - Знает? - Джем рывком сел на постели, не хватит ли уже Нирри  пугать
его? - Нирри, что она знает?
   Служанка отпрянула.
   - Сами знаете!
   - Не знаю я ничего!
   Нирри сжала край шторы и устремила на юношу взгляд, полный  отчаянной
любви.  Закусила  губу.  Наконец,  заалевшись  как  маков  цвет,   Нирри
выпалила:
   - Она ваши простыни видела, господин Джем!
   Джем оглушительно, дико расхохотался. Нирри  испуганно  отступила  за
штору и побежала по коридору.

***

   Джем снова откинулся на спину и перестал смеяться. Правда  ли  это  -
насчет казней на лужайке? У него  нестерпимо  болела  голова,  ныло  все
тело. Он опустил руку за край кровати, намереваясь обнаружить костыли на
привычном месте. Рука Джема обшаривала пол. Он лег на бок, свесив голову
с кровати, И тут на пол  упало  что-то  легкое,  маленькое  -  наверное,
перышко из подушки, запутавшееся в волосах у Джема. Но нет, то  было  не
перышко. То был черный лепесток.
   В алькове вдруг резко потемнело. Лепесток взлетел и скрылся с глаз.
   Джем чуть было не закричал. Повернул руки ладонями к себе.  Нет,  ему
не было больно, но ладони его были  покрыты  глубокими  рубцами  -  так,
будто бы когда-то давным-давно он схватил раскаленный шар.
   Джем сел, отбросил одеяла. Сердце его бешено колотилось.
   Как же это? Неужели это возможно?
   А ноги у него остались изуродованными.
   Изменилось все -  и  не  изменилось  ничего.  Грудь  Джема  сотрясали
горькие, беззвучные рыдания.

***

   В коридоре послышались голоса:
   - Прошу тебя, девушка! Я должен повидать твою хозяйку. Должен!
   - Нельзя! Ой, как ты только сюда попал? Уходи, пожалуйста!
   Второй голос принадлежал Нирри. Первый - какому-то мужчине. Голос был
измученный, дребезжащий, однако  чувствовалось,  что  его  обладатель  -
человек сильный. Силу ему придавало отчаяние. Нирри пыталась  загородить
ему дорогу, а он рвался к двери, ведущей в комнату Элы.
   Кто же это мог быть такой?
   Вскоре Джем это узнал.
   Он был настолько изумлен, что почти забыл о том, что случилось  всего
несколько мгновений назад. Он вцепился в края кровати. О, если бы только
у него были костыли! Он  хотел  поприсутствовать  при  этой  встрече  не
меньше, чем служанка хотела, чтобы встреча не состоялась.
   Он должен был!
   Он должен был все узнать.
   Джем перевернулся на бок, не  мигая,  уставился  прямо  перед  собой.
Откуда-то издалека, из коридора, послышался голос  тетки,  возмущавшейся
тем, что ее побеспокоили.
   Диким взглядом  Джем  окинул  альков...  Набитая  опилками  тряпичная
свинья - молчаливая  свидетельница  его  ночных  страстей,  покореженные
кубки и канделябры и картина, изображавшая  белесую  дорогу.  Серебряная
шкатулка в нише над камином - там, куда ее когда-то поставил Варнава. Но
что-то изменилось. Джем,  приглядевшись,  понял,  что  шкатулка  немного
сдвинута. Как будто кто-то брал ее и поставил в нишу.
   Юноша-калека упал с  кровати  на  пол,  пополз  к  пустому  холодному
камину. Дотянулся  до  ниши,  взял  шкатулку,  без  особого  любопытства
посмотрел на украшенную причудливым орнаментом крышку.
   Да.
   Он так и знал.
   Пальцы нащупали механизм.
   Внутри лежал кристалл и пульсировал  странным,  темным  светом.  Джем
осторожно сжал кристалл в пальцах и обнаружил, что по телу его  растекся
свет. Свет поднял Джема с пола, окутал его лиловатым ореолом.
   Джем взлетел над полом, задел спиной потолок.
   Вылетел из алькова.
   Дверь в комнату матери  была  распахнута  настежь.  Скрытый  от  глаз
темным  ореолом,  Джем,  словно  дух  из  Царства  Небытия,  взирал   на
происходящее.
   Но только взирать он и мог.

ГЛАВА 65
МАНТИЯ С ГОРНОСТАЕМ

   В то время, когда из коридора послышался шум, Умбекка сидела у камина
и вязала шарф. На ней было скромное синее платье.  Она  была  счастлива.
Вот-вот за ней должна была приехать карета. Чаепитие в лектории  сегодня
должно было предшествовать казням на  лужайке,  ну  а  сливовый  кекс  и
масляные булочки, как известно, способны  придать  бодрости  и  телу,  и
духу.
   Умбекка, правда, чуть раньше пережила страдания. Даже, пожалуй, муки.
Что интересно - не взрыв в  храме  так  огорчал  ее  -  на  фоне  личных
переживаний Умбекки он прозвучал закулисным шумом.  Точно  так  же,  как
Меролина после того, как ей сделал предложение пожилой  генерал  Этзком,
Умбекка провела утро в муках сомнений. Предложение командора застало  ее
врасплох, оно ее, честно говоря, напутало. Но страх постепенно унялся. О
да, конечно, она была разочарована. И это было естественно. Кроме  того,
она не могла простить капеллану насмешки над ее добродетелью. Но Умбекка
была  сильной  женщиной.  Ей  и  прежде  случалось  переносить   сильные
разочарования.
   И потом - в отличие  от  Меролины  -  Умбекка  прекрасно  видела  все
положительные стороны грядущего брачного союза.  Одна  сторона  ей  была
видна особенно ясно. Сегодня же вечером она намеревалась открыть  сердце
своему суженому и поговорить с ним  на  сугубо  личную  тему.  Заливаясь
слезами, она пожалуется Оливиану на то, что больше не в силах  ухаживать
за хворой племянницей, что теперь Эла нуждается в настоящей  сиделке,  в
более пристальном внимании. Оливиан наверняка все устроит.
   Приняв такое решение, Умбекка облегченно вздохнула. Да!  Она  обретет
свободу. В порыве благодарности судьбе она  прошептала  строку  литании:
"Бог Агонис, завтра я послужу тебе еще  более  верно".  О  да,  послужит
непременно! Она послужит своему богу  так,  как  ему  никто  никогда  не
служил! Став супругой  командора,  имея  в  своем  распоряжении  хорошую
прислугу,  избавившись  от  Элы,   Умбекка   обретет   возможность   для
неслыханной деятельности на  поприще  служения  своему  божеству!  Какое
влияние она приобретет в свете! Она вынуждена была скрывать свои  лучшие
качества, а теперь они расцветут пышным цветом.
   Умбекка исподлобья оглядела комнату. Со времени  появления  капеллана
тут стало гораздо уютнее. Новый синий ковер, в тон  ему  синие  шторы  -
чудесно! Но сколько еще предстояло сделать! Хотя... не здесь, не в  этой
комнате. Вскоре она опустеет, а потом ее закроют, а потом - в свое время
- отдадут солдатам. Исчезнут все следы долгого пребывания здесь Умбекки.
На миг Умбекке стало грустно. Она обвела взглядом окно,  нишу,  кровать,
где спала Эла, ни о чем не подозревая. И счастье с новой силой  охватило
Умбекку. То было счастье победительницы, празднующей свой триумф. Эла не
вставала с постели, а она, Умбекка, столько дней, столько  лет  отдавала
себя заботам об этой неблагодарной безумной развратнице.
   Конец этому!
   Конец!

***

   - Как сюда попал этот человек!
   - Ой, пожалуйста, госпожа, я не  виновата!  Его  не  было,  а  потом,
откуда ни возьмись, появился!
   - Ваганское колдовство, не иначе! Мерзавец!
   - Умбекка, выслушай меня. Прошу, только выслушай.
   В одно мгновение радость Умбекки сменилась яростью. Она  швырнула  на
пол вязание. Покраснев, она вскочила с дивана и  встала  перед  Сайласом
Вольвероном. В том, как  они  стояли  друг  перед  другом,  было  что-то
пугающее. Казалось, столкнулись один с другим  два  мира  и  с  грохотом
ударились. В балахоне с капюшоном, с посохом в  руке,  старик  напоминал
персонаж времен Расцвета, неожиданно угодивший  не  в  свое  время  и  в
место, где никогда прежде не бывал.
   Эла проснулась и зашевелилась. За окном, не переставая, лил дождь.
   - Прошу вас, господин, уходите же! -  умоляюще  проговорила  Нирри  и
потянула старика за рукав.
   - Моя дочь! - вскричал старик. - Ее арестовали!
   - Арестовали? - без тени удивления спросила Умбекка. - За то, что она
ваганская шлюха, видимо? Эта девчонка - вызов для всех  добропорядочных,
воспитанных людей. Сайлас, и как тебе только  хватило  наглости  явиться
сюда, не пойму?!
   -  Я  пришел  поговорить  с  тобой,  Умбекка.  Я  хочу  тебе  кое-что
предложить.
   - Предложить? Поговорить? Да как ты сможешь о  чем-то  просить  меня,
Сайлас Вольверон? После  всего,  что  произошло!  После  всего,  что  ты
натворил! Явиться ко мне!
   Умбекка говорила негромко и торопливо. Она не кричала,  но  голос  ее
был полон  желчи,  давно  ее  переполнявшей.  Какой  мерзавец!  Как  она
ошиблась в нем когда-то! Что же это за мир,  где  самые  добродетельные,
самые неподкупные вдруг становятся злобными и развратными! Умбекка сжала
в пальцах  золотой  круг  Агониса  и  продолжала  сыпать  обвинительными
словами:
   - Испорченный, дрянной человек! От  тебя  зависела  добропорядочность
всей деревни! Сколько людей пало после того, как ты пал так низко? Разве
моя возлюбленная племянница не стала шлюхой после того, что ты  натворил
с Эйн! Разве  мой  любимый  племянник,  Торвестр,  стал  бы  изменником?
Сайлас, мы все обязаны бороться с низменными инстинктами! Не ты ли  учил
меня этому, когда я приходила к тебе в храм? Я доверяла тебе! Я верила в
тебя! Мне казалось, что в тебе, как в зеркале, отражается моя  вера.  Ты
хоть понимаешь, что ты принес нашей деревне? А мне?  О  Сайлас,  как  же
можно было пасть столь безнадежно, столь мерзко! Вера, доверие  людей  -
все было брошено на ветер, словно пыль! Долг, обеты - все  было  забыто,
все!
   - Умбекка! Умбекка! Глупая, слепая женщина!
   - Слепая? Тебе ли называть меня слепой!
   - Да, ты слепа, потому что ничего не видишь. Умбекка, ты моложе меня,
но ты стареешь. Разве за все прожитые годы ты не поняла, что  есть  долг
превыше всех долгов перед этим миром, перед его условностями, перед  его
учреждениями? Они-то и есть пыль и прах, тлен! Когда я был проповедником
в Ирионе, я лгал самому себе. Моей судьбой была Эйн.
   - Судьбой? Ты был членом ордена! Совратить юную девушку - такова была
твоя судьба?
   - Умбекка несчастная! Тебе никогда этого не понять. Между мной и  Эйн
не было низменной страсти. Наш союз с ней не был заключен  в  храме,  но
изо всех свадеб, отпразднованных в  этой  долине,  наша  была  одной  из
немногих счастливейших. Мы поженились в  Диколесье,  на  ложе  из  белых
лепестков. Это место более священно, нежели ирионский храм. Там покоится
моя любимая, хотя ее надгробие в ином месте.
   Умбекка, казалось, не слушает Сайласа.
   - О, оставь меня,  Сайлас.  Ты  мне  отвратителен!  Не  желаю  больше
слушать о твоих порочных похождениях! - Умбекка поежилась и  отвернулась
к камину. - Подумать только - я  поверяла  тебе  свои  сердечные  тайны.
Подумать только - я столько раз бывала с тобой наедине.
   Старик чуть не расхохотался.
   - О, тебе ничто не грозило, Умбекка! Ты не вызвала у  меня  ни  капли
страсти!
   Стало  тихо-тихо.  Умбекка  стояла  у  камина,  заломив  руки,  когда
несколько долгих мгновений спустя она обернулась,  лицо  и  шея  ее  так
побагровели, что казалось, вот-вот брызнут  кровью.  Сдавленным  шепотом
Умбекка произнесла:
   - Нирри, позови стражников.
   - Нет. Нирри, останься.
   То был голос Элы. Неловко, медленно, но все же не так  медленно,  как
могла бы больная, Эла встала с кровати.
   - Эла! - хрипло вымолвила Умбекка. Ее маленькие глазки метали молнии.
Удивления, правда, в ее голосе было меньше, нежели  ярости,  возмущения.
Ей казалось, что ее дерзко оскорбили. Дали пощечину. Этой, новой  ярости
хватило, чтобы переполнить чашу терпения толстухи. Как это? Какое  право
ее племянница имела  подниматься?  Эле  была  отведена  раз  и  навсегда
утвержденная роль - лежать на кровати, молчать и ничего не делать. Скоро
она и этой роли должна была лишиться. Оливиан накажет ее, он покарает ее
так, как она того заслуживает.
   Умбекка с колоссальным трудом взяла себя в руки. И промолчала.
   - Старик, ты сказал, что у тебя  есть  какое-то  предложение  к  моей
тетке, - сказала Эла. - Говори, какое. Объясни, зачем ты пришел к нам.
   Вольверон обернулся к Эле. И капюшон его плаща  откинулся  и  обнажил
голову, обезображенную, страшную. Эла закрыла глаза от боли.
   Но тут же открыла.
   Старик поклонился ей.
   - Миледи Элабет, - негромко проговорил он. - Я  явился  сюда  не  для
того, что мучить и терзать вашу тетушку. Пришел я и не для  того,  чтобы
между нею и мной  наконец  состоялось  примирение.  То  есть  я  бы  мог
предложить ей мир, но знаю, что она отвергла бы  мое  предложение.  Дело
мое можно изложить в нескольких  словах  Синемундирники  арестовали  мою
возлюбленную дочь, подозревая ее в причастности к  тому,  что  случилось
прошлой ночью. Командор,  действуя  во  имя  справедливости,  уже  отдал
приказ о ее казни. Вместе с ней должны казнить пятерых детей Короса.  На
закате их всех должны повесить.
   Эла выдохнула:
   - Повесить?
   - Повесить? - подхватила Нирри.
   - Судьба, - фыркнула Умбекка, - которой бы  следовало  давно  ожидать
тому, у кого есть глаза.
   Толстуха уже вполне совладала с собой. Чтобы Эла взяла над ней  верх?
Не бывать этому! Умбекка со злорадством думала о том, какое будущее ждет
племянницу.  Оливиан  избавится  от  нее!  В  Агондоне  имелись   особые
больницы. Очень особые больницы. Умбекка облизнула губы. Это почти то же
самое, как если бы Элу повесили. В конце концов, Эла ничем не лучше, чем
гадкая дочка этого мерзкого...
   - Тетя, помолчите, - потребовала Эла.
   -  Нет,  племянница,  я  молчать  не  собираюсь!  Чтобы  я  это   все
выслушивала? Нет! Так... Шлюха должна быть повешена. А от меня  чего  ты
хочешь, слепец? Чтобы я пошла к командору  и  попросила  его,  чтобы  он
пощадил никчемную жизнь твоей дочери?
   Умбекка злорадно расхохоталась.
   - Умбекка, я уже сказал, что не  жду  от  тебя  милости,  -  спокойно
сказал Вольверон. - Я действительно не жду. Ты сказала,  что  я  обманул
твое священное доверие. С тех пор ты не  можешь  смотреть  на  меня  без
отвращения.
   Я сказал, что пришел взывать к тебе, но воззвать я хочу  не  к  твоей
любви. Я хочу воззвать к твоей ненависти. Я добровольно  предлагаю  тебе
свершить отмщение, которого ты так долго жаждала.
   Командор, хотя речь идет о судьбе моей дочери, со  мной  говорить  не
станет. Меня гонят от ворот проповедницкой.  Умбекка,  но  он  выслушает
тебя. Пойди к нему, молю тебя, и скажи,  что  во  всем  виноват  я,  что
синемундирники могут свалить на меня вину за все, что произошло.
   Милая Умбекка! Милая, глупая женщина! Теперь ты понимаешь,  о  чем  я
прошу тебя? Видишь, что я тебе  предлагаю?  Я  стар.  Я  прожил  слишком
долго, но пока мог  видеть,  повидал  очень  многое.  Только  пусть  моя
любимая дочь останется в живых, а  моя  жизнь  пусть  тогда  разлетается
пылью по ветру. Я вручаю ее судьбу в твои руки, Умбекка. Развей пепел по
ветру!
   Говоря, старик опустился на колени перед толстухой, держась за посох.
Умбекка, однако, не была тронута этой страстной  речью.  Она  равнодушно
смотрела на  старика.  Когда  тот  умолк,  на  губах  Умбекки  мелькнула
усмешка, но она тут же сурово сжала губы. И отступила на пару шагов.  Ее
отказ прозвучал жестко и брезгливо:
   - Злобный, похотливый ваган! Неужели ты надеешься, что я исполню твою
просьбу? Твоя просьба ужасна! Она мерзка! Ты забываешь,  Сайлас,  что  я
посвятила  свою  жизнь,  как  некогда  ты,  богу  Агонису.  То,  что  ты
собираешься развеять по ветру, - это истина, сама истина! И  ради  чего?
Ради испорченной девчонки?
   - Хватит, тетя! Довольно!
   Эла молчала и слушала слишком долго. Теперь же  она  не  выдержала  и
закричала.
   Умбекка в испуге обернулась к племяннице
   Старик, утратив выдержку, рыдал, упав ничком на пол.  Эла  подошла  к
нему, подняла, обняла. Стала целовать его  изуродованное  лицо,  гладить
волосы, щеки, нежно коснулась кончиками пальцев покрытых жуткими рубцами
глазниц. Рубцы набухли от несуществующих слез.
   Умбекка, не веря своим глазам, в отвращении взирала на эту сцену. Она
думала о том, что, наверное, одежда старика просто-таки  кишит  вшами  и
блохами, о том, какие отвратительные прыщи у него на  лице  и  руках,  о
мерзком запахе, исходившем от старого негодяя. Она любила его,  она  его
превозносила, а он убежал, и стал жить в пещере, словно зверь, и валялся
там со своей шлюхой, предаваясь похоти. Подойди он сейчас к ней хоть  на
шаг ближе, она бы завопила. Схватила бы из камина кочергу и  ударила  бы
его.
   Эла медленно отстранилась.  Когда  она  вновь  заговорила,  голос  ее
звучал спокойно и властно:
   - Нирри, принеси мой плащ. И туфли.
   - М-миледи?
   - Племянница, что ты несешь?
   - Разве не понятно, тетя? Я собираюсь выйти.  Я  и  раньше  выходила.
Только на этот раз собираюсь выйти надолго. Вот и все. Нирри!
   - Племянница, ты нездорова! - всполошилась  Умбекка.  -  Ты  бредишь!
Прошу тебя, вернись в постель, пока не упала и не ушиблась.
   - Нирри? - повторила Эла.
   - Нирри! Поди прочь от шкафа!  -  толстуха  бросилась  к  служанке  и
схватила ее за руку.
   - Ой! Вы что! - Нирри попятилась. Она стояла между  двумя  женщинами,
потирая руку. Взгляд ее метался от одной к другой.
   -  Нирри,  делай  то,  что  я  тебе  приказала,  -  ледяным   голосом
проговорила Эла. - Ты не забыла - твоя госпожа я. Эта  женщина,  которой
ты с такой готовностью повинуешься, всего лишь моя тетка и  компаньонка.
Хотя... она оказалась ужасной компаньонкой. Каков бы ни был мой позор  в
глазах света, я была и остаюсь  дочерью  эрцгерцога.  Я  -  леди  Элабет
Икзитер Ирионская, аристократка, и  именно  в  этом  качестве  собираюсь
навестить командора Вильдропа.
   - Навестить командора? Племянница, о чем  ты  говоришь?  Она  бредит,
Нирри, разве ты не видишь? О, да помоги же мне!
   Но Нирри уже стояла у шкафа. Она вытащила оттуда  просторный  плащ  и
подала его Эле. Надетый поверх ночной сорочки, плащ был старый  и  побит
молью. Но он был из красного бархата и оторочен горностаем. Затем  Нирри
подала своей госпоже горностаевую шляпу. К шляпе была приколота брошь  с
гербом красномундирников.
   -  Я  пойду  туда  не  для  того,  чтобы  пожертвовать  жизнью  этого
несчастного старика, - объявила Эла. - И не для того, чтобы пожертвовать
собственной жизнью. Никто не должен  погибнуть.  Ни  вы,  тетя,  ни  ты,
Нирри, ни я, ни Джем, ни проповедник Вольверон. Ни дочь Эйн.
   О, как долго я проклинала слабость, связавшую меня по рукам и  ногам,
запершую меня в стенах замка! Лежа в постели, я достаточно наслушалась о
том ужасе, который охватил и замок, и деревню, и все королевство! Да,  я
слаба, я больна, но я многое пережила, слишком многое,  но  есть  такое,
чего терпеть нельзя Тетя, неужели вы думаете, что  я  позволю  командору
Вильдропу и  впредь  творить  зло?  Чтобы  дочь  Эйн  была  повешена  на
деревенской лужайке? И кто отдал приказ о ее казни?  Вильдроп,  подумать
только! Отвратительный кусок дерьма!
   - Племянница, ты говоришь о спасителе нашего королевства!
   - О спасителе? О нет, о том, кто погубил королевство!
   - Пойдемте, миледи. Я пойду с вами. Отец отвезет нас к лекторию.
   Нирри взяла Элу за руку, но Умбекка уже стояла у дверей.
   - Ты не сможешь уйти. Я не пущу тебя!
   - Тетя, тетя, не остается иного выбора. Дай мне пройти.
   - Он не станет тебя слушать! Неужели ты думаешь, что... Оливиан  тебя
послушает?
   - Оливиан?
   - Его так зовут! Оливиан Тарли Вильдроп. Видишь ли, я с ним  знакома.
И притом очень близко знакома!
   - Мои поздравления, тетя. Вы это хотели мне сказать?
   - Да, племянница. Именно это. Видишь ли, мы  с  Оливианом  собираемся
п