ли, вас не будет весь сезон. Но как вы себя чувствуете? Опасаюсь, что не очень хорошо! У вас в бороде поприбавилось седины... Ну, зачем вам было соблюдать этикет и являться во дворец?
     - Это не такое уж пустое дело, лорд Эмпстер. Но знаете, здесь мне все-таки не так тоскливо, как в харионском поместье. Быть может, это глупо, но я почему-то решил побывать на этом приеме, о котором так мечтала моя бедная Пеллисента.
     - Девочка была на пороге совершеннолетия! Какого прекрасного цветка лишился свет!
     - О да, да! - В глазах сэра Пеллиона сверкнули слезы. - Но у меня остался ее брат, который очень похож на нее. Пеллем, подойди. Но ведь вы знакомы с лордом Эмпстером?
     - Сэр Пеллион, мы действительно знакомы с вашим внуком. Господин Пеллем подружился с моим юным протеже, который не так давно приехал в Агондон из Чейна.
     - Вот как? Как я посмотрю, внучек, ты тут даром времени не терял.
     - Деятельность, дедушка, - враг безделья.
     - Ах, как славно сказано, не правда ли, лорд Эмпстер? Похоже, у нашего юного Пеллема задатки поэта. Знаете, между прочим, Коппергейт тоже начинал как придворный острослов. Во времена моей молодости ему не было равных по остроумию. Пеллем, объявляю тебя его наследником.
     Молодой человек весьма приятной наружности - ну разве что немного полноватый - с похвальной скромностью покраснел и обратился к лорду Эмпстеру:
     - А Новы нынче вечером здесь нет?
     - Господин Нова должен заниматься. Вы же знаете, Пеллем, он был лишен ваших возможностей. С вашей помощью он скоро избавится от провинциальных манер, но пробелы в образовании он способен восполнить только неустанными занятиями.
     - Вы - строгий и требовательный учитель, милорд. Но надеюсь, вы станете хоть немного добрее в вечер первой луны нового сезона? Я уже все-все рассказал Нове об этом грандиозном событии, и теперь... Ну, словом, он только об этом и говорит.
     Лорд Эмпстер улыбнулся.
     - Не переживайте, Пеллем. Разве я сумею лишить молодого человека шанса полюбоваться свежестью юных красавиц в день их выхода в свет? Этот бал я склонен рассматривать не как отвлечение от занятий, а как, если хотите, экзамен. Ну а сегодня здесь самый обычный ритуал, не более того.
     Пеллем мог бы с этим поспорить. Он был еще в том возрасте, когда все, что происходит при дворе, кажется необычным.
     В это мгновение нежно прозвенел колокольчик, и придворные приготовились встречать короля. В соседнем зале зазвучали фанфары. На губах лорда Эмпстера заиграла улыбка. Распахнулись высокие двери, и Его Императорское Агонистское Величество король Эджард Синий торжественно и гордо прошествовал к трону.
     Хотя... Пожалуй что, не совсем гордо и торжественно. Уж не пошатнулся ли он слегка, когда занес ногу над первой ступенькой? И уж точно, от него пахло ромом! Эмпстер сразу почувствовал, как сгустилась атмосфера в тронном зале. Его улыбка угасла. Долго ли король пребывал в уединении? Всего лишь на сезон... Но за то время, пока придворные резвились в Варби или Колькос-Каскосе или нежились на солнышке в загородных поместьях, король разительно изменился.
     Безусловно, заговорить об этом никто бы не решился. Вот хотя бы в прошлом году... Стоило только юному принцу-электу Урган-Орандии (напыщенному провинциальному балбесу) отпустить кое-какие замечания по этому поводу, и его тут же вышвырнули из дворца, поскольку его высказывания услышал лично премьер-министр. Согласно слухам, этот дурачок теперь не имел права даже переступать порог своей виллы в Орандии и появляться перед собственными придворными! И уж конечно, со времени его странного исчезновения его никто не видел.
     И все же не сказать ничего - нет, это было бы невозможно! Неужели это король? Эмпстер беспристрастным взглядом изучал постаревшего, обрюзгшего человека, который с трудом уселся - почти повалился! - на огромный, украшенный драгоценными каменьями трон. Глаза Эджарда Синего налились кровью и слезились, щеки обвисли, губы приобрели лиловый оттенок, по-рыбьи вытянулись и набрякли. Ни горностаевая мантия, ни золото не могли приукрасить этого человека, который так страшно изменился. Куда подевалась его стройность, мужественность, гордая монаршья посадка головы? На официальных портретах, которые рассылались в самые дальние уголки империи, король выглядел именно так. Ведь когда-то он именно так и выглядел на самом деле! Было время, когда Эджарда Синего никто не смог бы отличить от его брата, Эджарда Алого, хотя на самом деле он являл собой всего лишь не самое совершенное эхо. И вот теперь, как бы для того, чтобы воочию продемонстрировать, как глупы были те люди, что предпочли Синего короля Алому, время с жестокой безжалостностью срывало с узурпатора покровы, под которыми пряталась его истинная личина.
     Но нет. Не всем дано было это увидеть. Простой народ никогда не узнает об этом. Простому народу суждено было любоваться парадными портретами короля, которые во множестве писались маслом, и бюстиками, которые один за другим отливались в придворных мастерских! "Но кто же, - гадал Эмпстер, - будет восседать на троне, когда минует новый цикл сезонов?" Жуткая разбухшая жаба, из слизистой шкуры которой будет сочиться яд? Подумать только, а они подыскивали супругу для этого чудища! Возле королевского трона стоял роскошный стул и поджидал жертву.
     Вот какие мысли метались в голове у Эмпстера, пока он смотрел на монарха. Однако нельзя сказать, чтобы он смотрел только на короля. К слову сказать, согласно непререкаемым правилам придворного этикета, придворным запрещалось смотреть на кого-либо, кроме короля, в то время, когда он входил в зал, выходил из зала, брал слово, просил тишины, поднимал руку, щелкал пальцами и так далее. И все же Эмпстер не мог не обратить внимания на человека, который возник возле трона короля и встал рядом, словно некий таинственный фамилиар. Эмпстер знал, что не он один перевел глаза на этого человека. По обыкновению бесшумно и без церемоний премьер-министр выскользнул из маленькой двери за тронным возвышением, как только монарх рухнул на мягкое сиденье.
     Большего контраста с королем трудно было и поискать. Рядом с подвыпившим, обрюзгшим королем, одетым в бархат, меха и каменья, премьер-министр казался истинным аскетом в своем белом монашеском балахоне. Белый Брат. Он наотрез отказался носить золоченое придворное платье премьер-министра, фасон которого не менялся со времен королевы-регентши. Он и парика не носил, а собственные волосы стриг очень коротко. Никаких украшений, пудры, румян. Премьер-министр сиял чистотой. Но приятно ли было на него смотреть? Вряд ли. От ледяных глаз веяло холодом.
     Премьер-министра звали Этан Архон Транимель. Со времен правления Джегенема Справедливого, отца близнецов Эджардов, обязанностью Транимеля было оглашение королевских указов. Его статус Брата, закрепленный правилами придворного этикета, официально приравнивался к должности слуги, непосредственно исполняющего волю короля. На самом же деле его высокопревосходительство досточтимый премьер-министр слугой являлся настолько же, насколько является слугой для своих марионеток кукловод. Эмпстер знал о том, что даже во времена Джегенема находились люди, которые больше побаивались премьер-министра, чем короля. А во время краткого - слишком краткого - правления Эджарда Алого и вообще никто не сомневался, в чьих руках сосредоточена реальная власть.
     Но умолкнем! Король желает что-то сказать!
     Голосом одновременно механическим, но при этом вялым и дрожащим этот человек, обладающий множеством титулов типа великого правителя Тарна, повелителя Варбишира и Голлуха, священного императора Лексиона, великого магистра Тиралоса, верховного главнокомандующего Зензана, Ана-Зензана и Деркольда, а также Правителя Всего Света, верховного архимаксимата и Хранителя Веры, наместника бога Орока в Царстве Бытия, - обладатель этих многочисленных титулов обращается к придворным с очень короткой пьяной приветственной речью и погружается в забытье.
     Придворный сезон открыт!

***

     По обыкновению, согласно протоколу, прием начинается с церемонии, которая за время правления Эджарда Синего свелась к сущей формальности. После того как ансамбль виол исполнил отрывки из традиционных гимнов (девяти провинций и каждой из колоний), после того как жонглер, подбрасывавший точно такое же число разноцветных шариков, предпринял тщетную попытку привлечь внимание дремлющего короля, после того как фокусник дисциплинированно извлек из черного ящика точно такое же число разноцветных пташек, придворные разошлись и освободили место возле трона. Настало время для представления, в котором принимала участие труппа актеров, разыгрывавших различные виды бедности и несчастий. Тут был Раненый Солдат, обмотанный весьма убедительными окровавленными бинтами, Хромая Сиротка в жутких лохмотьях, Разорившийся Крестьянин, Безутешная Вдова, Прокаженный Попрошайка, Падшая Девица. Один за другим они выходили вперед и обращались к королю с выхолощенными, бесстрастными жалобами. Один за другим опускались на колени и получали королевское благословение и благодарно рыдали, обливаясь театральными слезами, в то время как премьер-министр зачитывал, подсматривая в свиток пергамента, заранее заготовленные ответы короля. Этому - пособие в размере кроны в месяц. Этому - койку в Оллонской благотворительной больнице. Этому - место садовника во дворце Терона. Какое милосердие! Какое сострадание! Всякий раз придворные учтиво аплодировали.
     А ведь было время - и Эмпстер хорошо помнил это время, - когда обращение к королю с петициями было не просто спектаклем, как теперь. Вплоть до воцарения Эджарда Синего с жалобами к королю обращались живые, настоящие подданные, а не актеры, и король их внимательно выслушивал и отвечал им сам.
     Теперь такое вряд ли было бы возможно. При том, сколько в последнее время бушевало войн, пускать простолюдинов во дворец было опасно. Лазутчики красномундирников, зензанские мятежники... Кто знал, какие предатели могли прокрасться во дворец? Кроме того - и с этим приходилось считаться, - Его Императорское Агонистское Величество вряд ли бы сейчас сумел тонко и беспристрастно разобраться в каждой жалобе. Он и выслушать их толком не смог бы.
     Ну а теперь от него не требовалось ровным счетом ничего, как только время от времени помахивать правой рукой и опускать ее, и тогда актеры склоняли головы и делали вид, что получают некое благословение монарха. Быть может, оно того стоило. Говорили, будто бы прикосновение руки короля излечивает от ожогов, крапивницы и проказы.
     Но вот что интересно: не могло ли возыметь отрицательные последствия то, что у короля Эджарда недоставало среднего пальца?
     Эмпстер поежился.
     "Нет, я не могу позволить мальчику увидеть это. Пока рано".
     Для придворной аристократии вечер был утомителен. Мало того, что все время, пока тянулась церемония, было положено стоять (в тронном зале не было ни одного стула), так даже напитков придворным не предлагали! В зале было жарко и душно. Пол был немыслимо нагрет, под ним пролегали трубы парового отопления. Высший свет Эджландии изнывал, потел и был близок к обмороку. У Констанции Чем-Черинг распухли лодыжки. Она развлекала себя только тем, что время от времени щипала и одергивала свою дочь-дурнушку. Она уже в четвертый раз выводила ее в свет на подобных приемах, а ни одного жениха на горизонте так и не появилось! А Пеллему Пеллигрю нравились представления. Будь его воля и не будь он высокосветским джентльменом, он бы с радостью подался в актеры. Правда, нынешний ритуал жалобщиков и ему прискучил.
     Пеллем скучающе обозревал зал. Удивительно, что тронный зал был таким тусклым! На полу лежал тусклый тиралосский ковер - словно в каком-нибудь провинциальном театре. На окнах висели тусклые репсовые шторы, стены украшали потускневшие старые обои. Только на тех местах, где раньше висели картины, остались яркие прямоугольники. Если бы Пеллем был королем, он бы тут все переделал.
     Все-все переделал бы, сколько бы денег это ни стоило!
     Но тут молодой человек неожиданно загрустил, потому что подумал о том, как славно было бы заниматься переустройством дворца вместе с сестрой...
     Бедная, бедная Пелли!

***

     Безутешная Вдова со стонами повествовала о своих страданиях. Взгляд Эмпстера вернулся к трону. Он думал о том, а оставит ли король после себя Безутешную Вдову. Королю срочно нужна была невеста, потому что нужен был наследник. Существовали вполне оправданные опасения, что Эджард Синий может в самом скором времени опрокинуть свой последний бокал рома. Ну что ж, и пусть. "Но все же, сир, постарайтесь совершить один, последний подвиг... " О, какое поле деятельности тогда откроется для премьер-министра! Трон пуст, а кроха-наследник барахтается в пеленках!
     Увы, король в этом деле проявлял явное сопротивление и не реагировал ни на какие кандидатуры, которые ему в изобилии предлагались. Он был (именно был!) мужчиной, не отличавшимся безудержным темпераментом. То есть в свое время, если верить слухам, в его постели перебывало предостаточно как шлюх, так и титулованных дам. Быть может, он просто пресытился? Неужели теперь только какая-нибудь изощренная кокотка могла отвлечь его от пристрастия к рому?
     Увы, кокотка не могла стать королевой Эджландии!
     От трона удалился Прокаженный Попрошайка, прячущий под лохмотьями свои искусно намалеванные язвы. Вперед, пошатываясь, вышла Падшая Девица и картинно рухнула на колени перед троном. Эту роль исполняла аппетитного вида рыжеволосая актриса не первой молодости (что, собственно, и требовалось от этой роли). На ней было белое крестьянское платье, присобранное у талии. Подол платья был забрызган... ну, наверное, куриной кровью. На согнутой в локте руке позвякивал маленький бидончик, из кармана фартука торчали головки мятых маргариток. Актриса жалобно повествовала о том, как жестоко она была обманута, и ее высокая грудь весьма выразительно колыхалась.
     Рассказ был самый хрестоматийный: благородный господин клялся в любви до гроба, обещал жениться, а после того, как лишил девушку невинности, отрекся от нее.

     Сколько сладостных слов он не раз говорил,
     Как меня о любви умолял!
     Стан мой нежный он крепкой рукою обвил
     И так нежно в уста целовал!
     Обещал, что женой он меня назовет,
     Если только ему уступлю,
     Говорил, что должна я ему доказать,
     Что его я безмерно люблю!

     Стишки эти были прописаны в протоколе. Сколько раз уже Эмпстер выслушивал эту печальную повесть? Он и вспомнить не мог. Но сегодня происходило нечто странное, нечто особенное. Актриса произносила слова роли с неожиданной страстью. Щеки рыжеволосой женщины были мокры от слез, шея покрылась красными пятнами. Руки у нее дрожали, плечи сотрясали подлинные рыдания.
     Эмпстер насторожился. Он заметил, что король смотрит на актрису с особым вниманием.

     Как мне быть, как же жить мне теперь средь людей? 
     Плод любви нашей зреет в утробе моей? 
     Неужели же шлюхой мне стать суждено?
     Неужели судьбою мне это дано?
     Нет, позора не вынесу. Лучше не жить!
     Сир, вы лучше меня повелите казнить!

     Что ж, эта рыженькая, похоже, была гениальной актрисой! Придворные заволновались, даже начали перешептываться. Эмпстер посмотрел вправо, потом влево. Старый бабник, граф Нижнелексионский, покраснел и весь дрожал. У Пеллема Пеллигрю подпрыгивал кадык, его дедушка промокал глаза кружевным платком.
     Даже Констанция Чем-Черинг расчувствовалась - хотя бы из-за того, что ее дочка привалилась к ее плечу и громко хныкала.
     Король проявлял все больший и больший интерес. Он совершенно протрезвел, наклонился вперед и не спускал глаз с актрисы.

     Что ж, судите меня самым строгим судом, 
     Я, готова на все, перед вами стою, 
     Но неужто ничем на заплатит за все 
     Тот злодей, что похитил невинность мою?

     Только премьер-министр хранил равнодушие и не отрывал взгляда своих льдистых глаз от свитка, готовясь прочесть заготовленный ответ. Ответы он читал, не задумываясь и не вкладывая в них ни толики чувства. В данном случае он должен был ответить, что соблазненной девице вовсе не обязательно становиться шлюхой. Ее незаконнорожденное дитя, согласно указу короля, будет помещено в Оллонский сиротский дом, а ее отправят на плантации сахарного тростника, где она будет работать под палящим солнцем, которое в конце концов спалит ее роковую красоту, которая и стала причиной ее грехопадения, и уж тогда она точно станет добродетельной женщиной. Актрисе полагалось после зачтения сего указа радостно рыдать и благодарить короля за его милосердие.
     Но Транимелю не удалось дочитать указ короля. Совершенно неожиданно рыжеволосая актриса бросилась к трону и принялась обнимать короля.
     - Сир! Сир!
     Она переполнена теми самыми чувствами, которые до того бушевали в ее речах.
     - Стража!
     Транимель в тревоге бросился к трону. Но за миг до того, как актрису отрывают от груди короля, придворные услышали следующий волнующий диалог:
     - Сир, вы не узнаете меня?
     - Мэдди? Я думал, что ты умерла!
     - Меня пытались убить! Но я должна была вернуться! О, верните мне свое сердце, сир, и не дайте мне уйти!
     Она бы сказала больше, гораздо больше, но тут подбежали стражники, а в следующее мгновение Транимель ледяным голосом приказал всем выйти из тронного зала. Вечер был окончен, но когда рыжеволосую актрису уводили, она махнула на прощание рукой.
     И только тогда изумленные придворные заметили то, чего не замечали раньше: на руке у актрисы, как и у короля, недостает среднего пальца.

ГЛАВА 23

КОРОЛЕВА МЕЧЕЙ

     - Дать тебе еще карту?
     - Тетя Влада?
     - Я пытаюсь блефовать, милочка.
     - Бле-фо-вать?
     - Разве я тебе не объясняла?
     - Я не... не помню!
     - Ну, милочка, надо научиться принимать решения. В высшем свете играют в разные игры, не только в пуговки.
     - Но, тетя, Жу-Жу говорила, что карты...
     - Что-что, милочка? 
     Джели растерялась.
     - Она говорила, что карты - это занятие для бездельников, которые отвернулись от бога Агониса. Она говорила, что нет ничего более аморального.
     - Ничего? О, как же ты наивна, девочка моя. Или только хочешь казаться наивной... Хотя это одно и то же. Вот Йули могла бы много чего по этому поводу сказать.
     Девушка с изумлением смотрела на свою странную новую опекуншу. Уже несколько раз тетя Влада упоминала об этой Йули, но Джели так до сих пор и не догадалась, кто бы это такая могла быть. Они сидели за обтянутым зеленым сукном ломберным столиком. Рядом весело потрескивал камин, согревая воздух забавной мансарды под самой крышей. Тетя Влада объявила эту мансарду своим будуаром. По креслам были разбросаны платья, шарфы, перчатки. На туалетном столике посреди пуховок для пудры сверкали драгоценными камнями бусы и ожерелья.
     Джели взглянула на карты, которые ей сдала тетя Влада.
     - Быть может, лучше вы мне еще раз все объясните? С самого начала.
     - Начиная с зензалей? - Тетя Влада улыбнулась. Даже странно было бы со стороны наблюдать за тем, какое терпение проявляет такая темпераментная особа в воспитании невежественной девицы. А "пресловутая", похоже, была совершенно счастлива здесь, в этой тесной комнатушке, наедине со своей воспитанницей.
     Она собрала карты и снова перетасовала их.
     - Сначала, милочка, пять зензалей. В Эджландии аристократы называют их мастями. Давай и мы будем их так называть. Вот "перья". Посмотри - вот это король "перьев". Видишь, как крепко он сжимает в руке роскошное перо для письма? В каждой масти ты найдешь короля, королеву и принца. За ними следуют пять обычных карт - четверка, пятерка, шестерка, семерка, восьмерка. И на каждой карте изображено письменное перо. Вот так мы узнаем, что эти карты принадлежат к масти под названием "перья".
     Рассказывая, тетя Влада раскладывала на столе те самые карты. А Джели даже не находила ничего необыкновенного в том, что нужные карты как бы сами шли в руки к ее опекунше. С